1812 год. Пожар Москвы - Владимир Земцов

В то самое время, пока шел разговор императора с Мюратом на церковном дворе, секретарь-переводчик Наполеона Э.Л.Ф. Лелорнь д’Идевиль допрашивал помещичьего крестьянина и взятого в плен ополченца. Секретарь-переводчик уточнял сведения о подступах к Москве — о Воробьевых горах, Поклонной горе и других окрестностях, занося услышанное карандашом на карту[17].

Закончив разговор с императором, Мюрат, не перекусив, ускакал к авангарду. Наполеон же вошел в комнаты и наскоро пообедал. Затем в сопровождении свиты, эскадрона конных егерей и эскадрона польских улан спешно поскакал к Москве[18].

К полудню 14-го сентября Мюрат, возвратившись из Спасского, приказал авангарду идти вперед. Это движение, соединенное с приближением войск Э. Богарнэ (вице-короля Италии и командира 4-го армейского корпуса) к Москве с северо-запада, а войск Понятовского — с юго-запада, заставило генерала Милорадовича принять дерзкое решение. Осознавая, в каком опасном положении оказалась русская армия, растянувшаяся по улицам Москвы и обремененная тысячами раненых и многочисленными обозами, и не видя возможности долго удерживать неприятеля возле Поклонной горы и Воробьевых гор малыми силами арьергарда, Милорадович решился вступить в переговоры с Мюратом[19]. Своего рода предлогом для начала контактов с неприятелем стала записка, подписанная дежурным генералом при штабе Кутузова П.С. Кайсаровым и доставленная Милорадовичу, как можно понять, около полудня: «Оставленные в Москве раненые поручаются гуманности французских войск»[20]. Милорадович поручил штабс-ротмистру лейб-гвардии Гусарского полка Ф.В. Акинфову не только вручить эту записку лично Мюрату, но и сказать ему от имени генерала, что «если французы хотят занять Москву целою, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из нее с артиллериею и обозом; иначе генерал Милорадович перед Москвою и в Москве будет драться до последнего человека и, вместо Москвы, оставит развалины».

Один из адъютантов Милорадовича, де Юнкер, услышав это, сказал: «Так говорить с французской армией не смело (on ne brave pas ainsi l’armee frangaise)». «Это мое дело быть смелым, а ваше — умирать (C’est а шоі а la braver, et a vous — a mourir)», — бросил в ответ генерал. Акинфов должен был как можно дольше оставаться у неприятеля и тем самым выигрывать время[21].

9 лье от Москвы, справа от Большой дороги, 21 сентября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор

В результате исследований Г. В. Ляпишева установлено, что художник изобразил храм Спаса Нерукотворного Образа в с. Спасском, в 10 верстах от Москвы, рядом с которым и произошла встреча императора Наполеона с И. Мюратом 14 сентября 1812 г.

Взяв с собой трубача из конвоя Милорадовича, Акинфов подъехал к неприятельской цепи аванпостов[22]. По сигналу трубача в цепь выехал полковник 1-го конноегерского полка[23]. Он приказал проводить Акинфова к генералу О.Ф.В. Себастьяни, командиру 2-го корпуса резервной кавалерии. Себастьяни же предложил сам доставить письмо Мюрату, но Акинфов возразил: Милорадович поручил ему не только вручить письмо Неаполитанскому королю лично, но и передать некие предложения на словах. Тогда Себастьяни все же распорядился отвести Акинфова к Мюрату. Проехав пять кавалерийских полков, стоявших в шахматном порядке перед пехотными колоннами, русский офицер, наконец, увидел Мюрата, «блестяще одетого, с блестящею свитою». Приветствуя Акинфова, Мюрат приподнял шитую золотом с перьями шляпу и велел свите удалиться. После чего, положив руку на шею лошади русского офицера, спросил: «Господин капитан, что вы мне скажете?» Акинфов вручил Мюрату записку, подписанную Кайсаровым, и передал слова Милорадовича с требованием приостановить движение французских колонн и дать русским время пройти через Москву. Пробежав глазами текст письма, Неаполитанский король ответил: «Напрасно поручать больных и раненых великодушию французских войск; французы в пленных неприятелях не видят уже врагов». В ответ же на требование Милорадовича Мюрат вначале заявил, что не волен остановить движение войск без приказа Наполеона. После этих слов Мюрат распорядился отправить Акинфова со своим адъютантом к Наполеону. Однако когда русский офицер проехал около 200 шагов, приказал его возвратить и объявил, что, желая сохранить Москву, он принимает предложение Милорадовича и будет продвигаться вперед так тихо, как хотят русские, но с условием, чтобы город был занят французами в тот же день[24]. Акинфов ответил, что Милорадович будет на это согласен. Тогда Мюрат тотчас же отдал приказ передовым цепям остановиться и прекратить перестрелку.

Далее, обращаясь к Акинфову, Мюрат начал с ним весьма примечательный диалог. Неаполитанский король просил русского офицера уговорить жителей Москвы сохранять спокойствие: им не будет сделано «никакого вреда», с них не будет взята ни малейшая «контрибуция» и французские власти будут всячески заботиться о их безопасности. Вместе с тем, так как до французского командования уже стали доходить сведения об истинном положении дел в Москве (а возможно, Мюрат просто догадывался о возможности такого оборота дел), он неожиданно спросил, не оставлена ли Москва жителями и где главнокомандующий Москвы граф Ростопчин. Акинфов на это отговорился незнанием, как и на вопрос о том, где император Александр и великий князь Константин Павлович. «Почему не делают мира?» — спросил Мюрат, прибавив крепкое солдатское выражение, которое Акинфов так и не решился передать на бумаге. «Пора мириться!» — воскликнул Неаполитанский король, располагающе улыбаясь русскому офицеру, после чего предложил ему перекусить. Акинфов отказался. Тогда Мюрат еще раз уверил, что французские войска будут заботиться о сохранении Москвы и об уважении, которое он питает к Милорадовичу.

Генерал-от-инфантерии М. А. Милорадович. Гоавюра Т. Райта с портрета Дж. Доу

После этого Акинфов был отправлен назад, к русскому арьергарду, в сопровождении все того же полковника 1-го конно-егерского полка. Пытаясь выиграть время, штабс-ротмистр попросил полюбоваться, как он пишет, «двумя польскими гусарскими полками»[25]. Французский офицер дал согласие, и они проехали по фронту этих полков, вначале медленно, затем в полный галоп. После чего Акинфов достиг русской цепи и сообщил лейб-гвардии Казачьего полка полковнику И.Е. Ефремову, что Мюрат будет двигаться медленно. Затем штабс-ротмистр поскакал к Милорадовичу.

Наполеон узнал о достигнутом Мюратом перемирии с русскими почти сразу же, так как уже находился неподалеку от авангарда. Ординарец императора Г. Гурго, оказавшийся рядом с Мюратом к концу разговора последнего с Акинфовым, тотчас поскакал назад и доложил Наполеону об этом важном событии, которое вся армия с нетерпением ожидала, и которое, казалось, предвещало скорый мир. Наполеон утвердил условия перемирия, но потребовал сообщить русским, чтобы те без остановки продолжали свое отступление[26]. «Между тем в то непродолжительное время, пока этот офицер был перед императором, — сообщает П.П. Деннье, субинспектор смотров в кабинете начальника Главного штаба армии, о разговоре Наполеона с Гурго, — он должен был ответить на множество стремительно заданных вопросов в отношении, конечно же, положения дел в Москве (la situation de Moscou). Эти ответы были верными (precises); но в них чувствовалась экзальтация или, скорее, упоение, которое каждый из нас ошущал в момент вступления в эту древнюю столицу России, припоминая, что несколько месяцев назад мы были при бомбардировке Кадиса. В самом деле, Москва — это мир! Это славный мир!»[27] Гурго быстро отправился назад, к Мюрату, сообщить о решении императора.

В то время, когда в действиях французских войск наступила пауза, и Мюрат беседовал с Акинфовым[28], к русским аванпостам подъехал генерал Себастьяни. К.Ф.Г. Клаузевиц, состоявший в те дни квартирмейстером русского 1-го резервного кавалерийского корпуса, из описания которого мы узнаем об этом эпизоде, пишет, что прибытие Себастьяни «не понравилось генералу Милорадовичу, тем не менее он поехал на место и имел с французским генералом довольно продолжительный разговор, присутствовать при котором не был допущен никто из нас, находящихся в свите. После этого они вместе проехали добрый конец пути по направлению к Москве, по разговору, который они вели, автор понял, что предложение генерала Милорадовича не встретило никаких возражений. Высказанное им пожелание, чтобы Москву по возможности пощадили, генерал Себастьяни с большой живостью перебил словами: “Генерал! Император во главе армии поставит свою гвардию, чтобы сделать совершенно невозможным какие бы то ни было беспорядки и т. д.” Это заверение он повторил несколько раз. Автору эти слова показались знаменательными, так как в них выражалось величайшее желание вступить во владение Москвой в полной сохранности, а с другой стороны, слова генерала Милорадовича, вызвавшие этот ответ, не позволяли верить в умышленное сожжение Москвы русскими»[29].