1812 год. Пожар Москвы - Владимир Земцов

Покинув гостеприимного немецкого профессора, отряд баварцев вышел на ту улицу, по которой все еще двигалась кавалерия Мюрата. Проехав до моста через Москву-реку, Муральт увидел стоявших на земле возле самого моста императора и князя Невшательского (Бертье). Наполеон, держа руки за спиной, прогуливался туда и обратно. Четверо шассеров гвардии стояли на некотором расстоянии от них, образуя своего рода четырехугольник. Когда Муральт, проезжая по мосту, оказался совсем недалеко, Наполеону бросилось в глаза, что баварский офицер, которого было легко узнать по специфической каске, едет в противоположную от города сторону. Император сделал знак одному из офицеров свиты подойти, и сказал ему несколько слов. Офицер немедленно догнал Муральта и спросил, откуда и куда тот движется. Удовлетворившись ответом, офицер произнес «Хорошо» и возвратился к Наполеону.

Только к позднему вечеру Муральту удалось найти свой корпус и явиться с докладом к генералу Ф.А. Орнано. После доклада Муральт наконец-то оказался возле своих полковых товарищей, сидевших у бивачных огней. Вскоре вокруг него собрались офицеры, которые стали забрасывать его вопросами. Рассказ Муральта, прозвучавший уже в ночи, о том, что Москва пуста, а её многочисленное население бежало, «вызвал много мрачных мыслей»[131].

В то время, когда Муральт пробирался из Москвы в расположение войск вице-короля, су-лейтенант Ж. Комб, француз, служивший в 8-м конно-егерском полку, ехал в противоположную сторону: из расположения войск Богарнэ в русскую столицу. Возле северо-западных пригородов Москвы Комб и его товарищ Паскаль натолкнулись на солдат 1-й дивизии легкой кавалерии во главе с ее командиром генералом П.Ж. Брюйером. Оказалось, что Брюйер тщетно пытался найти армию вице-короля, дабы обеспечить с ней контакт частей авангарда Мюрата. Когда Комб и Паскаль все же достигли Москвы, первым человеком, которого они увидели, стала старуха, остановившая за узды коня французского су-лейтенанта. Другой рукой старуха придерживала край своего фартука, криками и жестами предлагая взять его содержимое. Комб нагнулся, запустил руку в фартук и вытащил оттуда печёную грушу. Не о таком угощении он мечтал, отправляясь, нарушив строжайший приказ, в русскую столицу! Груша с презрением была брошена назад.

Но Москва оказалась пуста… На великолепной улице с тротуарами (возможно, Тверской), по которой ехали двое французов, не было «ни единого жителя, ни света, ни малейшего шума, ни малейшего признака жизни: всюду царствовало глубокое молчание, молчание могилы…» «Мы остановили своих лошадей, — вспоминает Комб. — Нам было страшно. Великое решение, принятое неприятелем покинуть город предстало перед нашими глазами, как призрак, угрожающий и ужасный»[132].

В тот же вечер метался по центру пустого города капитан Б. Кастеллан, которому было поручено найти достойное жилье для его шефа — генерал-адъютанта императора графа Л. Нарбонна. Кастеллан стучался во многие двери, потрясал саблей, пока, наконец, в одном из домов ему не открыли. «Я оказался один среди дюжины русских, которые меня не понимали, — записал он тем вечером в дневник, который постоянно носил с собой, — они дали мне хорошего вина и ужин, и я устроился на ночлег в этом уединенном жилище. Это было не очень благоразумно, так как в квартале было много отставших русских солдат». Кастеллан спал не долго. Вскоре он «был поднят пожаром»[133].

Э.Р. Богарнэ, командир 4-го армейского корпуса, вице-король Италии. Гоавюра неизвестного автора по оригиналу Л. Сесиля. 1820-е гг.

Э.В.Э.Б. Кастеллан, адъютант генерал-адъютанта императора Наполеона Л. М.Ж.А. Нарбонна-Лара

Вечером 14-го устраивался на ночлег, рассчитывая приятно провести ночь, начальник авангарда Мюрат. Он, как известно, расположился со своим штабом в прекрасном доме Баташова[134]. После того как приказчик Баташова М. Соков показал Мюрату дом, Неаполитанский король откушал один в «красной гостиной». Ему приготовили сытный обед, к которому, по причине отсутствия белого хлеба и калачей, отобрали у дворовых детей четверть сайки. Свите короля ужин подавали «в столовой и в зале». Генералы и офицеры свиты, вначале категорически отказавшись от черного хлеба, требовали белого, потом все же были вынуждены смириться со своей тяжелой судьбой…

Постель Мюрату была устроена в спальне, дежурные генералы и офицеры расположились в диванных и гостиных, остальные устроились, как могли и где могли. Свечи в люстрах и лампах не гасили всю ночь. Уже в 9 вечера из дома Баташова стало видно, что в городе начались пожары[135].

Где к вечеру 14-го оказались другие корпуса Великой армии?

Соединения вице-короля Богарнэ двигались к Москве 14 сентября по дороге из Звенигорода. Впереди шла кавалерия Орнано, за ней — 3-й корпус кавалерийского резерва, затем — пехота 4-го армейского корпуса. Казаки беспрестанно тревожили передовые части Богарнэ, временами бросаясь в атаку. Когда корпус вице-короля поравнялся с д. Черепково, Богарнэ «поднялся на возвышенность и долго смотрел, не видать ли Москвы…» Города еще не было видно, но справа поднималось облако пыли, указывая место, где двигалась основная колонна Великой армии. Впереди, вдали, виднелось другое облако пыли — то отступала неприятельская кавалерия.

Где-то возле с. Троице-Лыково, когда солдаты Богарнэ начали сооружать переправу через Москву-реку, русские произвели несколько выстрелов из орудий. Войска Богарнэ ответили. Было около 11 часов утра. Богарнэ и его штаб поднялись на высокий пригорок. Оттуда они наконец увидели Москву с ее «тысячами колоколен с золотыми куполообразными главами» (капитан Э. Лабом). «Под лучами солнца все блистало и переливалось многими цветами. Город не был похож ни на один город Европы, навевая образы городов Персии и Индии» (Гриуа). Генералы и офицеры штаба Богарнэ не смогли сдержать радостного крика «Москва! Москва!» «Услышав долгожданный возглас, все толпой кинулись к пригорку, — вспоминал Лабом, инженер-географ в штабе 4-го армейского корпуса), — всякий старался высказать свое личное впечатление и находил все новые и новые красоты в представшей нашим глазам картине, восторгаясь все новыми и новыми чудесами». «Каждый излагал свои замечания, — вторит ему Гриуа, также оказавшийся на том пригорке, — как вдруг на равнине, над которой мы стояли, раздалось ура! Многие из наших солдат воспользовались остановкой, чтобы поискать припасов и фуража в деревнях, которые были между нами и городом. Казаки устроили засаду; они разом появились и вызвали большой переполох среди наших фуражиров». Казаков отбили, и части Богарнэ стали переправляться через Москву-реку. Кавалерия 4-го армейского корпуса разместилась у д. Хорошево. Ведеты были расставлены примерно в лье от деревни, на равнине, расстилавшейся перед Москвой. «Несмотря на плохую погоду, — записал адъютант 22-й бригады легкой кавалерии обер-лейтенант Г.Ф. Флотов в дневнике, — видимость была очень хорошей». Вскоре от Неаполитанского короля прибыл офицер, который сообщил, что Москва сдалась, и что император уже разместил в Кремле свою главную квартиру[136].

5-й армейский корпус Понятовского, двигавшийся южнее главной колонны Великой армии, подошел 14-го сентября к юго-западным окраинам русской столицы. Он оказался примерно в лье от Калужской заставы[137].

Рядом с войсками Богарнэ расположился 1-й резервный кавалерийский корпус. Еще в середине дня ему было приказано отклониться от основной колонны и обогнуть пригороды Москвы с северо-запада. Он разместился на равнинной местности рядом с дорогой на Петербург[138].

1-й (1, 3, 4 и 5-я дивизии) и 3-й армейские корпуса устроились в поле по обе стороны от большого тракта. «В 5 часов, — писал командир 18-го линейного полка П. Пельпор, — мы разбили бивак слева от большой дороги из Смоленска в Москву, возле Поклонной горы (mont de Salut)». Хотя солдатам в середине дня было приказано одеть «большую форму», она им так и не понадобилась. «В эту первую ночь никто не покидал лагеря», — вспоминал Пельпор[139].

Пехота Старой гвардии разместилась в Дорогомиловской ямской слободе, «…император расположился в доме в предместье, — записал в свой дневник капитан Л.Ф. Фантэн дез Одоард, командир роты из 2-го полка пеших гренадеров гвардии, — и гвардия разбила свои биваки в близлежащих садах. Это ложе не походило на то, о котором я мечтал в течение всего дня»[140]. Еще менее повезло солдатам дивизии Делаборда из Молодой гвардии. «Наша дивизия провела ночь на открытом воздухе, — пишет П.Ш.А. Бургоэнь, су-лейтенант 5-го полка вольтижеров гвардии, — потому что ей было запрещено, в первый момент, размещаться в домах из- за боязни, что часть наших покинувших строй солдат учинит беспорядки и пожары…» Однако солдаты Делаборда, несмотря на запрет, проникли во все постройки, которые были расположены поблизости; они достали доски, мебель, ковры, и стащили их в свой импровизированный лагерь. В наш лагерь также были присланы из штаба большие еловые ящики; они были пусты, и, как нам сказали, хранились на большой фабрике мыла. Наши солдаты, как обычно, составили груду этих четырехугольных ящиков без крышек в виде четырех каменных стен; открытая сторона этих ящиков была повернута вовнутрь, образуя своего рода шалаш, хотя и без крыши, который мы сконструировали за 10 минут. Этот “шкаф”, похожий на магазин пряностей, был затем заполнен самими солдатами, припасами и провизией разного рода, которую они притащили из ближайших домов. Это изобилие подвигло нас строить расчеты, во многом обманчивые, на предмет тех ресурсов, которые армия сможет получить завтра; но наши иллюзии испарились; огонь все уничтожил…»[141]