Милый, не спеши! - Гунар Цирулис

Он обладал привлекательным, но одновременно и вызывавшим антипатию характером. О таких в начале фильма трудно бывает сказать, какими они окажутся к его концу. Может быть, исправятся, пройдя через придуманные автором испытания. Или окажутся любителями легкой жизни, не справятся с трудностями, проявят малодушие. Но с таким же успехом внешний цинизм может оказаться лишь маской, под которой скрывается чувствительный, легко ранимый человек.

Что я знал об Осе, которого работники старшего поколения, помнившие прозвище некогда знаменитого баскетболиста Гунара Силиня, ласкательно называли «Силой»? Рос он в семье начальника стройки республиканского масштаба. До призыва в армию пользовался всеми преимуществами, какие давало общественное положение отца. Со службы вернулся женатым, и в качестве запоздалого свадебного подарка получил от родителей «жигули». Старшие Силини недолго терпели задиристый характер невестки, и в результате трехступенчатого обмена раздобыли для молодых отдельную квартиру. Но через несколько месяцев капитулировал и Оса, укрывшийся от семейной жизни в Минскую школу милиции. Когда он вернулся оттуда, гнездышко оказалось пустым, и даже прощальное письмо валялось на полу: всю обстановку жена увезла с собой. С первой получки инспектор Силинь обзавелся широкой тахтой, письменным столом и несколькими стульями; этим он и ограничился, полагая, что приобрел совершенно достаточно для тех нескольких часов, какие придется проводить дома. Болтали, что за столом он иногда, чтобы расслабиться после работы (лейтенант работал в отделе по расследованию особо опасных преступлений или, проще говоря, убийств), пишет лирические стихи и мелодраматические рассказики, однако проверить эту информацию не удалось. Куда более правдоподобными казались разговоры о том, что свободные вечера он никогда не проводил в одиночестве, но приглашал старых, а иногда и новых подруг, обещая прокрутить для них уникальные записи самодеятельных бардов. Это более подходило к его характеру неутомимого искателя, не однажды приводившему на работе к острым противоречиям. Смелый, далее безрассудный в оперативных действиях, Оса не боялся и начальства, с необоснованным презрением проводя знак равенства между опытом и рутиной. Еще большее неудовольствие вызывали у коллег свойственная ему самоуверенность и присущее молодости стремление изображать как акт самоотверженности и бескорыстия все то, за что он боролся по доброй воле. Так что когда руководство отделом сменилось, новый начальник, которого Силинь до того не раз катал на своей машине, вызвал его для дружеской беседы и предложил перейти на другую работу.

И вот теперь он стоял передо мной — в хорошо сшитом кителе, подчеркивавшем его спортивную фигуру, — и испытующе глядел темными, подернутыми дымкой безразличия глазами, умевшими, без сомнения, и ласкать, и жалить. На губах его застыла ироническая усмешка.

— Так где вы теперь? — спросил я, когда мы преувеличенно сердечно пожали друг другу руки.

На лице темноволосого лейтенанта, которое, несмотря на несколько мелковатые черты, могло бы принадлежать и киногерою, промелькнула легкая гримаса.

— В транспортном отделе. Ловлю автомобильных воров. Да только…

— Да, да?

— Поймать удается разве что угонщиков, да и тех мы почти всегда отпускаем, потому что практически несовершеннолетним за такие штуки полагается лишь условное наказание. Раньше таких тонкостей не понимали. Если цыган сводил чужую лошадь, это была кража, и его совали в кутузку. А мы стали уж такими гуманными, что прямо тошнит. И еще удивляемся, откуда берутся новые преступники. Словно бы не сами воспитываем их в инкубаторе, подогреваемом мнимой добротой…

Остановить это словоизвержение удалось не сразу. Но не затем же я пришел, чтобы выслушивать давно известные истины. Мне нужны факты, выводы я сделаю и сам, и к тому же — вне сомнения — лучше, чем этот зеленый теоретик криминологии.

Надо полагать, и он думал обо мне не намного лучше, и на мой вопрос ответил агрессивным вопросом:

— Опять ищете материал для эффектной статейки? Ну да, сейчас ведь модно таким путем доказывать свободу критики и дать читателю почувствовать, что все его грешки — мелочь по сравнению с тем, что происходит по соседству. Однако то, что вы сейчас услышите, никто, я вас уверяю, печатать не станет, так что не изводите зря бумагу.

— Ну, а если все же попробовать? — Я начал понимать людей, которых самоуверенный тон Силиня выводил из себя.

— Пока что такие вещи фигурируют только в отчетах министерств внутренних дел и здравоохранения, — усмехнулся лейтенант. — Пожалуйста, мне не жалко, может быть, при случае и подбросите в печать какую-нибудь пригодную информацию.

Он провел меня в дальний угол помещения, где наш разговор никому не мешал, усадил в кресло, обтянутое неприятно-холодным дерматином, и закурил, пряча, словно школьник, сигарету в ладони.

— Когда уйду на пенсию, непременно брошу. А пока это единственное средство, чтобы сохранять нервы в порядке.

— Не поздно ли будет? — снова попытался я уколоть его, обиженный тем, что он не предложил закурить и мне.

Силинь отмахнулся:

— Там увидим. Короче говоря: тривиальный случай — заметьте, я не говорю, что типичный. Нам позвонили со «Скорой»… Нет, лучше с самого начала. Позвонили в «Скорую». Срочный вызов — приступ нестерпимой боли, температура, все, что говорят обычно, чтобы медики не очень копались. Шофер с санитаром покурили в ожидании, потом спохватились, что адрес вроде бы знакомый, и на всякий случай поднялись в квартиру — может быть, придется выручать докторшу. На счастье, дверь оказалась незапертой, а внутри — так и есть! — два типа приставили ей нож к горлу, требуя, чтобы она впрыснула им морфий, омнапон, пантопон. Два мужика и баба. Ну, ребята дали им как следует и сообщили по радиотелефону нам. Когда мы через полчаса прибыли, те еще даже с места не сдвинулись. Так обессилели без своей отравы, что и смыться не могли, лежали на грязных матрацах, пялились в потолок и ждали неизвестно каких чудес, прекращения своих мучений, блаженства, какое дается привычным наркотиком — а может быть, смерти ждали, иди знай… И тут снова сработала наша прославленная человечность, хотя у таких, я полагаю, нет даже права зваться людьми. Надо бы засадить за вооруженное нападение на женщину, а их, вернее всего, отправят лечить за казенный счет. Наш доктор и сейчас еще возится с ними в поте лица — искусственное дыхание, сердечные капли, да кто не знает старика Розенберга? Не успокоится, пока не поднимет их на ноги, а потом сам примется сосать валидол и рассказывать о своей больной жене… Даже думать противно. Лучше уж собак любить, как наш Карлуша, — тут хоть знаешь, с кем имеешь дело… Старик Дарвин, я думаю, ошибся: история человечества началась вовсе не тогда, когда обезьяна поднялась на задние ноги или взяла в руку орудие труда, а в тот день, когда наш достойный предок научился притворяться и изображать Человека с большой буквы.

Сигарета догорела, монолог Силиня закончился, да к тому же эффектным, поднятым до обобщающего уровня выводом. Он швырнул окурок в окно и повернулся ко мне:

— Пришли бы в пятницу вечером или в субботу, вот тогда здесь — ни минуты свободной.

— Тогда бы вас тут не было.

Не решив, как реагировать на эти слова, Силинь предпочел воспринять их как комплимент и скромно оставил без ответа.

— Ну, я, конечно, перегнул, — словно спохватился он. — У вас могло сложиться неверное представление, что в Риге непрерывно происходит что-то неладное. Вызовы через каждые пять минут, как писали бы статистики. Но ведь люди звонят по ноль-два не только, чтобы сообщить о преступлениях. Вот идите послушайте — узнаете, с какими только вопросами не обращаются в милицию: как найти пропавшую собаку, куда сдать в чистку забрызганное грязью пальто и кому послать счет — дворнику или автоинспекции, какие дежурные магазины открыты после десяти, почему по радио не сообщили, как сыграли наши динамовцы — в конце концов, это же милицейская команда!.. Катя, переключи-ка свой аппарат на внешнюю точку!

Как назло, телефон молчал. И лишь когда уже стало казаться, что этим вечером вообще никто не позвонит, загорелась сигнальная лампочка.

— Милиция слушает, — бархатным голосом произнесла до невероятия светловолосая операторша, придвигая блокнот поближе. И через несколько секунд уже резче: — Говорите же! Если звоните из автомата, нажмите кнопку!

— У меня украли машину! — выкрикнули на другом конце провода, и отчаянный призыв, усиленный до двойной громкости, разнесся по всему помещению. — Час назад еще была…

— Кто говорит? — спросила Катя, приглушив динамик до терпимой громкости и включив диктофон.

— Владелец, понятно, и с вашей помощью, надеюсь, не только бывший. — Волнуясь, человек все же попытался выжать из себя весьма сомнительную остроту.