За Отчизну (Часть первая) - Сергей Царевич

- Я привел сюда мужика-чеха, о котором донесли, что он еретик и говорит слова, поносящие нашу мать - святую церковь. - Доставь его сюда. Монах юрко засеменил по дорожке. - Я хотел вам еще сказать, - продолжал аббат прерванный разговор, - что мой друг, королевский советник доктор Наз, пишет мне о весьма вредном чехе - еретике Яне Гусе, капеллане королевы и первом проповеднике Вифлеемской часовни. Этот еретик осмеливается в своих проповедях нападать на святой престол, обвинять высших сановников церкви в жадности, в стремлении к богатству. Все непокорные и ненавидящие святую церковь и завидующие ее славе и богатству чехи объединяются вокруг Яна Гуса и его друга Иеронима Пражского. Начиная от вельможных панов вроде Микулаша Августинова и до самого жалкого поденщика все чтут этого чешского еретика как своего вождя. - О Яне Гусе я уже слышал, отец Бернгард, и пусть я потеряю свою душу, если этот чех рано или поздно не угодит на костер! Святой престол имеет основания считать его опасным еретиком и вдохновителем всех непокорных нам чехов. Отец Бернгард задумался и, медленно, осторожно подбирая слова, заметил: - А не кажется ли вам, отец Гильденбрант, что проповеди Яна Гуса имеют успех потому, что он провозглашает затаенные мысли и чувства всех или, во всяком случае, большей части чешского народа? Отец Гильденбрант снисходительно усмехнулся: - Не согласен с вами, достопочтенный отец Бернгард, решительно не согласен. Но если и так, мы кострами заставим их всех молчать и повиноваться... молчать и повиноваться! - повторил он, с ожесточением оскалив свои большие желтые зубы. - Конечно, отец Гильденбрант, святая церковь принуждена защищаться пламенем костров от возмутителей, дерзающих поднять голос против святого престола и его слуг... Перед входом в беседку остановились отец Горгоний, Губерт и Тим, окруженный стражей. Отец Гильденбрант вперил свой взгляд в крестьянина. В этот момент всей своей длинной, согнутой черной фигурой он напоминал большую хищную птицу, готовую броситься на добычу. - Кто ты? - резко спросил отец Гильденбрант. - Я здешний житель, из Зельенки, крещен Тимом, а за что меня ваши люди обидели, не знаю. Отец Бернгард бросил короткое приказание Губерту: - Позвать сюда отца эконома! Губерт неуклюже поклонился, надел каску и побежал выполнять приказание аббата. - Так ты говоришь, что тебя обидели? - Вы же видите, отец, что они со мной сделали. А хозяйку, то есть жену мою Катерину, чуть до смерти не убили, все разграбили... а за что? - Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да за это одно ты уже достоин костра! - снова вмешался отец Гильденбрант. Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой церкви, тому костер! - Да это же не церковь, а разбойники! - Замолчи, грязная чешская свинья! - визгливо крикнул комиссар. В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс, ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул ему для поцелуя свою большую белую руку. - Брат Фабиан, тебе не знакомо лицо этого чеха? Эконом окинул взглядом высокую фигуру Тима: - Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители на реку и призывал мужиков ловить в ней рыбу без разрешения аббатства. Он еще тогда называл всех святых братьев аббатства лодырями и клопами, а вас, преподобный отец, главным заправилой этого кабака. Да простит мне господин аббат, что я повторил его дерзости. - Нет, я так не говорил! - запротестовал Тим. - Я только сказал, что для нас, чехов, что немецкий монастырь, что немецкие паны - все одно. От обоих мужику-чеху не стало жизни. А о вас, преподобный отец, я ничего не говорил... Лицо аббата было вовсе не злое, скорее даже добродушное, и Тиму не хотелось верить, что этот благообразный аббат способен причинить ему какое-либо зло. - Пан аббат, защитите бедняка от разбойников! - взмолился Тим. - Видишь, сын мой, ты нас бранил, оскорблял, а теперь просишь о милости, наставительно, но мягко пожурил его аббат. - Хорошо, мы подумаем, что можно будет для тебя сделать, но слишком тяжела твоя вина перед святой церковью. Как сказал почтенный брат Гильденбрант, ты воистину заслуживаешь наказания. Больше пока я ничего не могу тебе сказать, заблудшая душа... Отвести его! Завтра же начнем следствие. Губерт отвел задержанного. Тим шел и никак не мог осознать, что же, собственно, с ним произошло. Вчера все было так хорошо, тихо, спокойно, а сегодня он и жена избиты, дом разграблен, его самого ждет страшная участь. Нет, аббат хоть и немец, но добрый поп, он смилуется и не отдаст его монаху с лицом висельника. Отец Бернгард был доволен. На его полном лице сияла улыбка. - Скажи-ка, брат Фабиан, - обратился он к эконому, - что есть у этого мужика? - Клочок земли, корова, полдюжины овец. - Ты посоветуй ему отписать все свое имущество и землю святой обители как жертву для искупления грехов. Пусть брат нотариус заготовит дарственную и в присутствии старосты ее совершит. Иди с миром и не забудь. Эконом удалился, и аббат с комиссаром остались одни. - Звонят к вечерне, - сказал аббат, - идемте, почтенный брат! Обратите внимание на эту розу: это же чудо небесной гармонии! Он остановился у палевой розы и, погрузив в лепестки лицо, с наслаждением вдыхал ее аромат. - Так что же мне делать с этим мужиком-чехом? - спросил инквизитор. Аббат отвел лицо от цветка и с умилением глядел на него. Розы были страстью почтенного аббата. - Какая дивная красота!.. С чехом? Да что хотите... хоть сожгите его...

2. СИРОТА Невысокий коренастый человек старательно выпалывал грядку с овощами. Июньское солнце припекало не на шутку. Человек обливался потом, то и дело вытирал мокрый лоб грязной ладонью, но, несмотря на жару, усталость и свой уже далеко не молодой возраст, упорно продолжал выдергивать сорняки. Наконец грядка была как будто вся очищена. Бакалавр3 Ондржей с удовлетворением взглянул на свою работу. В это время из двери низкого длинного дома школы вышла пожилая женщина и, остановившись на пороге, громко позвала: - Онеш, Онеш! Бакалавр не слышал или делал вид, что не слышит. - Ондржей! Ондржей! - кричала женщина, вытирая передником свои полные красные руки. Видя, что муж не отзывается, она подошла к калитке огорода и с сердцем закричала: - Онеш, да ты что, оглох, что ли! Ондржей, не поворачивая головы и стоя на коленях, хладнокровно ответил: - Пока нет, но, если будешь и дальше так кричать, оглохну непременно... Да что с тобой, Марта, стряслось? Расскажи. Лицо жены было взволнованно, и в голосе дрожали слезы. - Иди скорей, Ондржей, там пришел к тебе Штепан, сын Тима. У него ужасная беда. - Да ты толком, жена, говори, что случилось со Штепаном? Марта спрятала лицо в передник и, плача, проговорила: - Он теперь... сирота... Ондржей уже поспешно шел к дому. На ходу он поднял брошенный на землю коричневый камзол и, наспех надевал его. - Я все же ничего не понимаю, расскажи все по порядку. - Штепан тебе все сам расскажет. Он в классной. Бакалавр, забыв вымыть руки и привести себя в порядок после работы на огороде, поспешил в классную комнату. Вся обстановка этой комнаты состояла из кресла, небольшого стола и пары скамеек у стен. Во время урока ученики сидели, по обычаю того времени, на полу, у ног учителя, восседавшего в кресле с длинной тростью в одной руке и с книгой в другой. У окна стоял подросток лет шестнадцати, одетый в бедное полукрестьянское-полугородское платье, бледный и печальный. Штепан был не только любимцем старого учителя бакалавра Ондржея, но и по справедливости считался самым блестящим учеником в школе. Отец Штепана, крестьянин Тим Скала, пошел на все жертвы, но отдал сына в далекую Прахатицкую школу, которая была известна тем, что наряду с латынью и всей схоластической премудростью здесь учили и чешскому языку. Бакалавр Ондржей старался внушить своим ученикам любовь к родине, знакомил их с прошлым своего народа и со всем, что он сам знал о Чехии. Штепан, только что окончивший школу, жил на квартире у суконщика, которому за угол и стол помогал вести его счета. Ондржей быстро подошел к Штепану и протянул ему обе руки: - Здравствуй, сынок! Слышал о твоем несчастье... Как же все это приключилось? Штепан помолчал, стараясь быть спокойным, и, сделав над собой усилие, медленно, запинаясь, стал говорить: - Сегодня утром приехал сосед Петр продавать шерсть. Зашел в лавку хозяина, рассказал... Отец давно не ладил с экономом монастыря. Ну, и ночью нагрянули слуги инквизиции. Отца забрали. Мать били, всё разграбили... Мать ушла к соседу. От побоев и горя она заболела и с неделю уж как умерла... А об отце говорили, что его сожгли... Бакалавр слушал, сдвинув мохнатые седые брови и плотно стиснув губы. Оба долго молчали. Ондржей сел в кресло и усадил Штепана на скамейку: - О тебе не спрашивали? - Спрашивали у соседей: где я и что делаю. - Так, значит, тебе, сынок, домой возвращаться не следует, да и здесь тоже оставаться небезопасно. Что же придумать?.. - Бакалавр задумался, потом неожиданно хлопнул себя широкой ладонью по лбу и воскликнул: - Эврика4! Постой минутку... Марта, а Марта! Дверь полуоткрылась, и Марта показалась в комнате. - Слушай, жена. Поскорее дай мне одеться, и, когда придут ученики, скажи им, что я опоздаю на полчаса. Пусть читают Большой Донат5 дальше отметки. Марта скрылась, и вслед за ней ушел Ондржей. Несколько минут Штепан пробыл наедине со своими мрачными мыслями. Но вот Ондржей вернулся. В своей бакалаврской сборчатой одежде учитель выглядел гораздо внушительнее. Поправив черный берет, он в сопровождении Штепана вышел на улицу. Они быстро прошли несколько грязных улиц и переулков, вышли на рыночную площадь и стали пробираться через густую, шумную толпу. У лавок с самыми разнообразными товарами можно было увидеть и чинно шествующих, упитанных бюргеров в скромной, но солидной одежде темных цветов; тут же в сопровождении слуг, расчищавших палками и пинками дорогу, медленно проходили знатные паны в расшитых роскошных плащах и камзолах; бородатые полупьяные солдаты грубо переругивались с лавочниками; бродили монахи - доминиканцы, францисканцы, кармелиты6 - в коричневых, черных и серых рясах, босые или в сандалиях; рослые и дюжие крестьяне в меховых безрукавках поверх длинных белых из домотканого холста рубах и в широких соломенных шляпах; цыгане, евреи, мадьяры. Прахатице был торговым городом, где хозяевами были немцы-патриции. Пройдя еще два - три квартала, Ондржей и Штепан остановились у небольшого дома с красивым каменным входом. Бакалавр постучал в дверь бронзовым молотком. Дверь открылась, и служанка с поклоном пропустила Ондржея и Штепана. - Вы к мистру7 Иерониму? Сейчас покличу. Ондржей сказал Штепану: - Сейчас, Штепан, я тебя представлю своему другу. Это такой человек... он для тебя сделает все, что сможет, а сделать он может немало. Помни: он очень ученый и магистр нашего и других университетов. Появилась служанка и сообщила; - Мистр Иероним просит вас к нему! - Останься пока здесь, я поговорю с ним сам. Ондржей ушел в следующую комнату. До слуха Штепана донеслись мужские голоса. Один был учителя, а другой голос - громкий, властный и в то же время приятный. Потом стало тихо. Штепан присел на резную табуретку и задумался. Он никак не мог привыкнуть, что смерть унесла его отца и мать и что он остался совсем без родных, без дома. Ему казалось, что все это ужасный сон. Он вот-вот проснется, и этот кошмар исчезнет, как дым. Но дни шли, а несчастье оставалось реальностью. Что же будет дальше? - Штепан! - послышался голос бакалавра. - Иди сюда, сынок! Штепан поднялся и вошел в соседнюю комнату. У маленького окна стоял дубовый резной стол, весь заваленный книгами, вдоль стен - полки с книгами, в противоположном углу - деревянная узкая кровать, над которой висели боевой меч и кинжал. У стола сидел высокий человек лет тридцати пяти в темной одежде магистра. Когда Штепан приблизился, человек поднялся с кресла, взял его за плечи и пристально заглянул в лицо. - Ну, вот и хорошо. Садись, дружок, - ласково сказал он. - Мистр Иероним, я пойду. Наверно, школяры меня заждались. Иероним и Ондржей дружески попрощались, и, уходя, Ондржей сказал Штепану: - Ты, сынок, от магистра приходи прямо ко мне, только обязательно. После ухода Ондржея Штепан как следует рассмотрел своего нового знакомого. Тот тоже внимательно глядел на Штепана своими проницательными и слегка насмешливыми глазами. - О твоем несчастье мне все сказал друг Ондржей. Понимаю тебя... Я хочу обсудить с тобой, что делать дальше. У тебя есть какой-нибудь план? - Нет, пан мистр, я не знаю... еще не думал. - Ну так давай думать вместе. Мне кажется, Ондржей прав: домой тебе ехать небезопасно, да и сюда лапы инквизиции могут дотянуться, а заступиться за тебя некому. - Это так. - Мне Ондржей сказал, что ты парень способный и первым окончил его школу. - Да, мне пан бакалавр тоже так говорил. Иероним рассеянно провел рукой по столу, видимо что-то обдумывая. - Ты уже знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, математикой, астрономией? - Да, доминус магистр8. Все это мы с паном бакалавром изучали. Иероним добродушно усмехнулся: - А вот скажи мне, дружок, кем ты желаешь стать, чтобы всю эту премудрость с пользой применить? Штепан смутился и не мог найти ответ на вопрос, который ему самому нередко приходил на ум. - Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр... Иероним недовольно поморщился: - Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой лежит иная дорога. Сколько тебе лет? - Семнадцатый пошел в день святого Штепана. - Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком. Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно, как будто говоря с равным себе: - Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что, не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой. Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей, освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола, и изгонят тунеядцев и торговцев верой. Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже привстал со скамьи от волнения: - Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли! Темные глаза Иеронима блеснули: - Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает, кроме тех, кто продался Риму и немецким господам. Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате. Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина, чем ученого-богослова. Иероним резко повернулся к Штепану: - Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет. Штепан, крайне смущенный, пробормотал: - Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но... - Смущает, что у тебя в Праге нет никого? - Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший брат матери, он оружейник... - Так в чем же дело? Штепан снова замялся. - Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не слыхал о нем? - Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился в здешней школе. - Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же, собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда. Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина! - Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь. - Прощайте, пан мистр, непременно буду!