И дома нового достигнет его тень - Томас Лиготти

— Моя помощница, — подчеркнул доктор, — не должна выделяться ни умом, ни проницательностью.

— Вместе с тем, — продолжал он, — эта особа обязана привлекать своей внешностью, вернее сказать, утончённой красотой.

Далее доктор Клатт отметил, что требуемой помощнице предстоит отправиться на кладбищенский холм этой же ночью, потому как доктор всецело уверен, что тучи, днём затянувшие небо, продержатся допоздна, а, значит, отсекут лунный свет — тот, как правило, слишком резко сиял на тесно установленных плитах.

Стремление достичь оптимальной темноты выглядело подозрительной оговоркой со стороны доктора. Все присутствующие на старом складе естественно сознавали, что «меры» Клатта — лишь очередное сование носа куда не следует, да ещё тем, кто почти наверняка закоренелый пройдоха. Но мы уже так глубоко увязли в эскападе Аскробия и так сильно нуждались в решении, что никто не отговорил миссис Глимм поспособствовать доктору в его замысле.

И вот, безлунная ночь пришла и ушла, а помощница, посланная миссис Глимм так и не вернулась с кладбища на холме. И, похоже, ничего в северном приграничном городе не изменилось. Всё также продолжал звучать хор полночных воплей, а разговоры по вечерам стали касаться не только «ужасов Аскробия» но и «шарлатана Клатта» — а его так и не обнаружили, обойдя в поисках все городские улицы и постройки, само собой, исключая жилище грозного затворника на задворках. Наконец, небольшая компания наименее истероидных горожан двинулась вверх по дороге на кладбище. Когда они поравнялись с местом отсутствующей могилы, то сразу стало ясно, какие «меры» разработал Клатт и каким образом посланную миссис Глимм помощницу использовали, чтобы положить конец эскападе Аскробия.

Известие, которое принесли те, кто поднимался на кладбище, состояло в том, что Клатт — самый обычный мясник.

— Ну, пожалуй, не самый обычный, — добавила миссис Глимм, входившая в небольшую кладбищенскую компанию. Затем она объяснила детально, как тело помощницы доктора — чью кожу исполосовали в тонкие лоскуты бессчётные порезы, а отдельные части старательно расчленили — расположили, согласно расчётам, на пятачке отсутствующей могилы. Свежеванную голову и торс укрепили в земле, как бы в виде могильной плиты, а руки и ноги разнесли — видимо, чтобы обозначить прямоугольный участок захоронения. Кто-то предложил похоронить изувеченное тело, как подобает, в собственной могиле, но миссис Глимм, по неизвестным ей причинам — так она, по крайней мере, сказала — убедила остальных, что лучше ничего там не трогать. И чутьё её оказалось вещим. Прошло не так много дней, и ужасы эскапады Аскробия, пусть с самого начала туманные, а то и вовсе несуществующие, полностью прекратились. Лишь позднее, из бесконечного шепотка вечерних разговоров выяснилось, почему доктор Клатт мог покинуть город — несмотря на то, что его строгие меры, похоже, сработали именно так, как он обещал.

Не назову себя очевидцем всего. Не я, другие отметили признаки «нового заселения» — не участка могилы Аскробия, но высокого особняка на задворках, где затворник проводил дни и ночи глубокого созерцания. Порой, по словам наблюдателей, за занавешенными окнами загорался свет, и проскальзывала фигура, чьи очертания за шторами превосходили диковинной уродливостью всё, что видели при жизни обитателя этого дома. Вплотную же к дому не приближался никто. Впоследствии, любые догадки о том, что стало известно как «воскрешение несотворённого» целиком перешли в царство досужих разговоров по вечерам. Но пока я лежу в своей кровати, прислушиваясь к ветру и царапанью голых веток по крыше, мне не даёт уснуть облик безобразного призрака Аскробия, и я всё размышляю, какая невообразимая грань созерцания навеет ему ещё одно несотворение. Навеет новую дерзновенную попытку вложить свою великую мощь и, на сей раз, куда большую прочность. Я отгоняю мысль о том, что однажды кто-то заметит пропажу или отсутствие того самого дома там, где он стоял когда-то: на задворках города у северных рубежей.