Риск антифобии - Марина Саввиных

И вот - под ласковым небом родной планеты - профессор Плетнев НЕ ХОЧЕТ ЖИТЬ. ОН УЖЕ НИЧЕГО НЕ БОИТСЯ. Лекарство от страха - глубочайшее отвращение к жизни, в которой тебя никто и ничто уже больше не держит. Такой ценой оплачена "антифобия".

Совершенно не хочется соглашаться с П. Басинским ( "Новый мир", 1998, №4), который утверждает : - Несчастье Романа Солнцева заключается в том, что он не может ( или не желает?) оторвать свой взгляд от метаний и кривляний современного человечества , особенно в нынешних российских формах его бытия ...не может ... хотя бы слегка изменить свой угол зрения, поднять его градусов на тридцать повыше, как это сделал Булгаков в финале "Белой гвардии", переведя глаза от крови и смрада на полночный крест и звезды.". Несчастье Романа Солнцева, на мой взгляд, заключается как раз в том, что он, может быть, подобно Сервантесу ( если уж и дальше позволять себе аналогии с величайшими ), обнаружил для себя НЕСНИМАЕМОСТЬ проблемы, но не смог превратить ЭТО в гениальную шутку. Он , как ни горько, СВЯТО ВЕРИТ в свое открытие. И здесь - возвышается до понимания и прощения каждого, кто прошел где-то , может быть, поблизости, тем же путем. ТАК БЫЛО. ТАК ЕСТЬ. ТАК БУДЕТ. И с этим ничего не поделаешь. Страх - удел живых и любящих. Не боятся - только мертвые и тупые.

"... если существуем мы, ничтожные, тысячи раз предавшие себя и тысячи, тысячи раз ближнего своего ... если существуем мы, такие, почему бы ( для равновесия или справедливости ) не существовать в космосе милосердному Высшему началу, которое, в отличие от нас, сияет вечно и во веки веков животворяще ... и кто знает, не пожалеет ли оно хоть кого-то из нас, из самых, может быть, наивных и измученных ... и не даст ли прожить еще раз не получившуюся в прошлом жизнь? И я тогда увижу свет в семье чисто русской или в чисто татарской и встречусь с той, что была мне еще в первый раз суждена, и пройду с ней до конца по нашей звездной дороге ...".

Риску "антифобии" Солнцев подвергает и анонимного писателя из рассказа "Дворец радости", и художника в маленькой повести "Сладкий ветер Франции", и фермерскую семью в "Иностранцах". Всякий раз цена "бесстрашия" и "бескорыстия" - на неуловимой грани между жизнью и смертью. - Знаменитый местный писатель" открыл в себе человека, когда во время пышного приема в одной из южных республик, с ним случился сердечный приступ, и он ... - не мог заорать на весь дворец: выпустите русского писателя! Ну что, убили бы? Был бы шум? Наверняка с ослепительными улыбками замяли бы шум ... Чего боялся? Что отныне не станут печатать?.. Больше не пригласят на всесоюзные попойки?.. ты перед запертыми дверями умирал! И даже стекло выбить не решился... Лыбился, терпел, на колени падал. Стишки им читал. Во имя чего? Что за страшная сила стояла перед тобой? Если ты даже понимая, что вот-вот умрешь, не можешь взбунтоваться ... как же ты взбунтуешься при ясном сознании, за письменным столом?" ( "Дворец радости"). Быть человеком значит отказаться от существования. - Нашему поколению, наверное, нужно уйти, смиренно умереть".

Талантливый художник Иван Шубин ( "Сладкий ветер Франции" ) совершает выбор еще более жесткий. На одной чаше весов - возможность быть свободным, выставляться за границей, видеть мир - у своих ног". На другой - нормальная человеческая порядочность, привязанность к семье, душевная чистота, органическое отвращение ко лжи. В роли беса-искусителя на сей раз выступает "роковая" женщина с "говорящим" именем Сталина. Связь с этой женщиной невыносима для Шубина - но он терпит ее, втягивается, пока природная здравость не заставляет его вырваться из унизительного союза с ней. Но ему приходится снова и снова к ней возвращаться - всякий раз, когда возникает необходимость продать картины за границу, дорога неумолимо приводит его к Сталине (правда, потом она становится уже Аленой).

Как и анонимного писателя из "Дворца радости", Шубина мучат сердечные приступы - расплата за самопредательство? Он ненавидит Сталину-Алену, ненавидит и презирает себя за связь с нею. Он уже готов расстаться с ней навсегда, проклиная и обвиняя ее, но ... поезд, в котором они возвращаются с курорта, терпит крушение. "Перед Иваном предстала страшная картина: поезд, искореженный, перекрученный, как гармошка, лежал на боку, а там , в голове поезда, где он стукнулся с чем-то или мина взорвалась, гудело пламя пожара...". В суматохе и хаосе Иван теряет Сталину, ищет ее, находит в конце концов - и вдруг понимает всю безграничность собственной вины не только перед семьей, но и перед этой НЕСЧАСТНОЙ женщиной!

"Прости меня, - сказал Иван. Почему-то ему захотелось испросить у нее прощения, он и сам не знал.

- И ты прости, - закрыв лицо руками, прошептала Сталина-Алена".

Чем-то запредельным веет от этого взаимного прощения. Словно черный и белый ангелы встретились у врат чистилища и молча обнялись. А впереди у Ивана дальнейшее существование. Он возвращается к семье ... "серый от бессонницы и усталости"... что ждет его?

Николаевы-Коннели ("Иностранцы") пытаются спрятаться от зависти соотечественников под маской любящих экзотику англичан. Они пытались обосноваться фермерским хозяйством уже в нескольких деревнях, и всякий раз добрые соседи их немилосердно жгли - может, хоть чужих по гостеприимству природному пожалеют? Фрэнсис, глава семейства, всеми силами старается поддерживать с местными "отпетыми" самые приятельские отношения. Задабривая угощениями и разговорами допоздна на кухне. Все зря! Как только тайна - по чистой случайности - открывается, новую ферму Коннелей постигает участь всех предыдущих. Страх и подозрительность воплощаются в реальность с мистической неизбежностью.

И так - почти постоянно в этой книге. "Фобии" материализуются и мстят своим жертвам, выносившим их в глубинах своего ИССТРАДАВШЕГОСЯ мозга и ИСТОМИВШЕЙСЯ души.

Рискнувший дотерпеть до состояния "антифобии", видимо, обречен на непреодолимое влечение к смерти.

Автор не оставляет надежды. Кроме гипотетической возможности - все когда-нибудь начать сначала.

В этом - трагический реализм последней прозы Романа Солнцева.