Риск антифобии - Марина Саввиных

Саввиных Марина

Риск антифобии

Марина САВВИНЫХ

РИСК АНТИФОБИИ

(О прозе Романа Солнцева последних лет.)

Творческая индивидуальность Романа Солнцева в представлении читателей, открывших для себя его прозу в начале-середине семидесятых годов, раскрывается прежде всего в связи с темой столкновения живого человеческого разумения с ложью и фальшью окружающего социального мира. Бунтарь-интеллигент, отстаивающий не только собственное достоинство, но и просто прерогативы разума и здравого смысла, чаще всего терпит крах в своей борьбе, но оставляет, как и положено трагическому герою, щемящую катарсическую ноту в наших сердцах. Он бывает жалок, но он всегда - высок. Как бы мучительно больно ни приходилось иной раз, но герой - оправдан хотя бы самим фактом существования его - такого! - среди абсурда, именуемого "бытием, определяющим сознание", ибо правота современного "донкихотства" в его уже готовой оправданности, узнаваемой через века. Но, допустим, для Сервантеса - в его 17-м веке - этой заранее готовой оправданности не существовало. И он СМЕЯЛСЯ над своим героем, совершенно искренне смеялся. Тем самым побеждая ХИМЕР собственного сознания, сформированного уходящим веком.

Химеры, владеющие сознанием героя ранней прозы Романа Солнцева, подверглись испытанию на прочность эпохой наших страстных надежд и горьких разочарований.

Одна из них - химера коммунистического романтизма. ( Я очень хорошо помню, как в 1980-м году один мой знакомый , двадцатичетырехлетний скептик и даже циник, возмущался, что на юбилейных металлических рублях - профиль Ленина. "Как можно! - говорил он, - Чтобы ЕГО хватали чьи-то липкие пошлые пальцы!").

Коммунистический романтизм - вовсе не потому коммунистический, что связывался с верой в руководящую роль КПСС. Думаю, что в семидесятые у самого Солнцева , как и у его героя, уже не было иллюзий на этот счет. Но вершины отдаленного завтра, неколебимо задающие некую оценочную шкалу...

Коммунизм - это уверенность в том, что ЦЕННОСТИ тебе кем-то "сверху спущены". Богом, партией, царем, вождем - все равно. Коммунальность коммунизма - в том, что ЗА САМ ЗАКОН, за нравственную норму как таковую ЧЕЛОВЕК НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Он нравственно вменяем постольку, поскольку этой норме сознательно следует или не следует. Законы - писаные ли, неписаные - зреют в недрах общества и регламентируют твое поведение, так или иначе. Коммунизм - думать, будто нравственный закон может быть установлен для тебя, крохотной клеточки социума, помимо тебя , помимо твоей воли, твоего умственного усилия, твоего несовершенного - не только "из пламя и света", но и из "плоти и крови" рожденного - "Я". Герой прозы Солнцева последних лет терзается именно этой, нежданно разверзшейся в его жизни проблемой, - проблемой отсутствия ценностей: ценности, которые прежде определяли его устойчивость и давали возможность под определенным углом зрения рассматривать мир, в одночасье рухнули. А новые ценности могут явиться только в жесточайших терзаниях - душевных и телесных. Их надо, грубо говоря, самому родить. Не имея иного ориентира, кроме собственного самоощущения. Последнее же - самое хрупкое, самое уязвимое, самое невоспитанное и неразвитое у человека, выросшего под красными знаменами победившего социализма.

Повесть "Дважды по одному следу" чрезвычайно показательна в этом смысле. Профессор Плетнев, ее герой, - человек небесталанный во всех отношениях. Волею судьбы он занимает заметное место среди немаленьких людей одного из промышленных центров Сибири. А может развернуться и дальше - к тому идет. Однако читатель застает его в минуты крайнего душевного смятения. Плетнев безмерно устал от жизни, от всяческой деятельности, от угрожающих телефонных звонков, сокрушивших его квартиру. Это даже не муки совести хотя, разумеется, как и все смертные, Плетнев - не идеален. Пытаясь найти точку опоры в мире, все более напоминающем ему детектив, написанный шизофреником, Плетнев предпринимает рискованное путешествие в глубины собственной души. Он отправляется за собой - туда, где его ждет ... ужас. Ибо Плетнев идет по следам своего самоубийства.

На самом деле он прекрасно знает и трепетно любит того себя, который Божьей милостью явился на свет пятьдесят лет тому назад, того себя, которому было врождено нежное и чуткое ухо музыканта, гениальная отзывчивость поэта и детское, интуитивное понимание доброты и радости. Профессор Плетнев прекрасно помнит себя такого - такому себе он готов и может доверять. Но... Словно нарочно - на фоне нарастающих в жизни профессора житейских проблем рядом со светлым образом мальчика Аркаши немедленно вырастает и юношеский КОШМАР Плетнева - Фара, почти ровесник, когда-то вселивший в Аркадия непобедимую заразу СТРАХА. Аркаша и Фара - неразлучны. Первого невозможно воскресить, не вызывая из небытия другого. И чем ярче и прозрачнее воспоминания Плетнева о детстве, чем отчетливее ему звучат гениальные строчки почти забытых юношеских стихов, - тем реальнее приближение кошмара. И вот он буквально реализуется. А Плетнев, как и тогда, много лет назад, КАК ВСЕГДА, не в силах ему противостоять. Словно мальчик судит, а Фара карает. Судья и палач, равно близкие Плетневу, неразлучные в своей прямо-таки библейской! - справедливости.

Апокалиптические ассоциации напрашиваются еще и потому, что сама омерзительная фигура Фары возникает в повести как некое сгущение атмосферы. Юный Плетнев и его сверстники дышали воздухом, пропитанным ложью и страхом. Мы уже привычно называем ТЕ времена - мрачной эпохой сталинизма и духовного убожества. Но - и тут ощущается глубинная связь Солнцева-лирика и автора остросоциальной и психологической прозы - именно ТЕ времена для героя повести - волшебная пора юности. Которую невозможно ни забыть, ни разлюбить. Как неразлучны Аркаша Плетнев и его пожизненный враг Фара, так невозможно провести границу между красотой и прелестью юной жизни и мерзостями, надломившими и исковеркавшими ее.

С ужасом оглядываясь вокруг, пятидесятилетний Плетнев обнаруживает, что по сути-то дела, по большому счету - ведь НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. Фара непотопляем. Даже если его убить. Он слишком органичен времени, текущему моменту - причем, видимо, ЛЮБОМУ. Как, видимо, неорганичен любому времени музыкант, артист, художник, поэт, как неорганично любому времени стремящееся к любви и жизни человеческое сердце. Катастрофический вывод. Профессор Плетнев, пережив "донкихотское" искушение, возмутившись и восстав, едва не потеряв голову - буквально! - в этом восстании, не хочет жить. Он отпустил себя на волю, чтобы посмотреть в лицо собственной погибели - и увидел СТРАХ, дно и причину своих терзаний. Он пережил судьбу как медленное самоубийство, пережил роковую встречу с олицетворением СТРАХА и дерзнул вступить с ним в единоборство. Прошел по одному следу. Не победил, но выжил.