Сердцедер - Борис Виан

Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.

— Они сейчас полезут, — сказала роженица и зло засмеялась. — Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.

Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.

— Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему другому не приведет, и этой боли не будет конца.

— Хватит, — отчетливо прошептал Жакмор.

Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих детей и завернула в простыню.

— Там еще один, — подумал он вслух.

Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина неподвижно лежала, уронив голову на плечо. Большие мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот на лбу, на шее и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка заканчивала пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.

— Я затяну ей живот, — произнесла она. — Ей надо поспать. А вы идите.

— Вы перерезали пуповины? — забеспокоился Жакмор. — Завяжите их потуже.

— Я завязала бантиком, — отозвалась сиделка. — Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.

Вконец отупевший, он кивнул головой.

— Сходите за хозяином, — подсказала сиделка.

Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.

V

Ангель сидел на стуле — излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра застала его врасплох.

— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики.

— Это Клементина, — сказал Ангель. — Все в порядке? Уже? Скажите!

— Вы трижды отец, — объявил Жакмор.

— Тройняшки? — удивился Ангель.

— Двойняшки и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он вышел сразу за ними. Это признак сильной личности.

— А как она? — спросил Ангель.

— С ней все хорошо, — сказал Жакмор. — Скоро вы сможете ее увидеть.

— Она на меня очень злится. Даже заперла, — сказал Ангель. — Хотите что-нибудь выпить? — предложил он приличия ради и с трудом поднялся.

— Спасибо, — поблагодарил Жакмор. — Не сейчас.

— А вы здесь какими судьбами? — спросил Ангель. — Приехали к нам отдохнуть?

— Да, — ответил Жакмор. — Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.

— Нам просто повезло, что вы оказались рядом, — сказал Ангель.

— А врача здесь нет? — поинтересовался Жакмор.

— Меня заперли. Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.

— А-а… — протянул Жакмор.

Они замолчали. Жакмор чесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани — облегающие брюки на штрипках и длинную, зауженную в плечах куртку, которая была застегнута до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.

— Я рад, что вы здесь останетесь, — произнес Ангель.

— Теперь можете зайти к жене, — предложил психиатр.

VI

Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два молодца — справа, третий — слева.

Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник; окно было открыто.

— Завтра нужно будет отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее, и она сохранит красивую грудь.

Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.

— Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.

Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.

— Хватит, — отрезала она. — Я не хочу начинать все сначала.

— Послушай, — прошептал Ангель.

— Уходи, — устало произнесла она. — Я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.

— Тебе не лучше? — спросил Ангель. — Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.

— Вас затянули пеленкой, — добавил Жакмор, — когда вы встанете на ноги, и следа не останется.

Клементина напряглась и чуть приподнялась. Она заговорила низким свистящим голосом:

— Значит, я должна чувствовать себя лучше, да?.. Ага… вот так, сразу… с разорванным животом… с перекошенным позвоночником… с развороченной поясницей… со скрученными жгутом костями и налившимися кровью глазами, я должна поправиться, быть умницей, сделать свое тело стройным и гладким, а грудь — упругой… и все для того, чтобы ты или такой, как ты, меня снова тискал и впрыскивал свое дерьмо и чтобы все опять началось сначала, эта боль, эта тяжесть, эта кровь…

Она быстро сунула руку под одеяло и сорвала простыню, перетягивающую тело. Ангель подался было вперед.

— Не подходи! — просипела она с такой ненавистью, что безответный муж замер на полушаге. — Уходите! Оба! Ты — потому что ты меня такой сделал, а вы — потому что вы меня такой видели. Прочь!.. Пошли вон!

Жакмор направился к двери, за ним понуро поплелся Ангель. У самого порога супруг получил по затылку свернутой в ком простыней. От супруги. Он споткнулся и ударился лбом о дверной косяк. Дверь за ним захлопнулась.

VII

Они спускались по выложенной красной плиткой лестнице, которая содрогалась от каждого шага. Крепко сбитый дом держался черными потолочными балками и побеленными известью стенами. Жакмор не знал, что и сказать.

— Это скоро пройдет, — попробовал он. Ангель недоверчиво хмыкнул.

— Тяжело на душе? — подсказал психиатр.

— Нет, — ответил Ангель. — Просто два месяца просидел взаперти.

Он натянуто улыбнулся:

— Странно себя чувствуешь, оказываясь на свободе.

— А что вы делали эти два месяца? — спросил Жакмор.

— Ничего, — сказал Ангель.

Они шли через большой холл, выложенный той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало; светлого дерева массивный стол и низкий буфет, красивой живописи две-три белесых картины на стенах. Стулья, подобранные под обстановку. Ангель остановился около буфета.

— Чего-нибудь выпьете? — предложил он.

— Охотно, — согласился Жакмор.

Ангель налил в рюмки домашней стоеросовки.

— Отменно! — отметил Жакмор. И добавил, заполняя возникшую паузу:

— А вообще-то каково стать отцом?

— Веселого мало, — изрек Ангель.

VIII

Клементина была одна. В комнате — ни звука. Разве что разыгравшиеся солнечные зайчики иногда поднимали возню с оконными шторами.

В полном отупении полая Клементина водила руками по сдувшемуся дряблому животу. По тяжелым, набухшим грудям. К пустому телу она испытывала чувства сожаления, вины и стыда; о брошенной накануне простыне даже не вспоминала. Ее пальцы ощупывали шею, плечи, чрезмерно налившуюся грудь. Ей было жарко, наверняка поднялась температура.

До нее доносились едва различимые звуки далекой деревенской жизни. В этот час начинались работы в поле. Слышались визги наказанной в темных хлевах скотины, обиженной, но не больше, чем ей хотелось бы казаться.

Рядом с Клементиной спали три засранца. Преодолевая легкую брезгливость, она взяла одного и приподняла на вытянутой руке. Розовое существо — сморщенный кусочек мяса с маленьким слизистым ртом спрута и узкими щелками глаз. Она отвернулась, высвободила одну из грудей и поднесла к ней младенца. Пришлось еще и всунуть ему в рот сосок, только тогда его кулачки сжались, а щеки втянулись. Он заглотил первую порцию; она всосалась с мерзким булькающим звуком. Это было не очень приятно; немного облегчало, понемногу калечило. Опустошив грудь на две трети, засранец отвалился, беззащитно раскинул в стороны руки и препротивно засопел. Клементина положила его рядом с собой; не переставая сопеть, он задвигал ртом и зачмокал во сне губами. У него на голове шевелился жалкий пушок, тревожно бился родничок — стоит только нажать, и все.