Осенние перепела - Нагиб Махфуз

Навязчивый, слепой страх за свою судьбу все глубже проникал в сердце, властно подавляя волю и разум. Даже безумие этой ночи, бушующее вокруг море огня, разрушения были бессильны вырвать его из власти мучительных предчувствий. Он нисколько не сомневался, что его самые наихудшие предположения сбудутся: внутреннее чутье еще никогда его не подводило. Сейчас он был почти уверен: надвигается крах, неотразимый, страшный.

Полный душевного смятения, Иса шел по направлению к центру города. Неожиданно им овладела странная решимость: он должен все увидеть своими глазами. Пусть он занимает и не такой уж высокий пост, но ведь и на него ложится ответственность за случившееся. Надо смотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была.

Над городом стоял неумолчный гул. Казалось, кричал каждый клочок земли. Отовсюду вырывались языки пламени. Огонь бушевал в проемах окон, с треском пожирал потолки, со свистом пробивался сквозь щели в стенах, гудел, разносимый ветром. Все небо было затянуто черным дымом. Ядовитый запах горелого дерева, тлеющей материи и нефти мешал дышать.

Поблизости, будто приглушенные дымом, раздавались неясные голоса. Какие-то люди с тупым безразличием ломали и разрушали все, что попадалось им на пути. С грохотом обваливались стены.

«Народ долго сдерживал гнев и отчаяние. Чаша терпения переполнилась, — подумал Иса. — Какое страшное бедствие! И все же… Сжечь, конечно, надо многое, но только не Каир. Они просто не понимают, что делают! Ведь целая английская дивизия не смогла бы произвести и десятой доли таких разрушений. Да, битва на канале закончилась. Чует сердце: мы ее проиграли. У правительства нет солдат; остановить поджигателей некому. Неужели великий город погибнет в огне и три миллиона жителей останутся без крова? Неужели все будет разрушено, начнутся эпидемии и воцарится анархия? Неужели англичане снова введут в Каир свои войска, чтобы «водворить порядок»? Неужели в дикой жажде разрушения люди забыли о независимости, патриотизме, мечтах о лучшем будущем?»

Мысли одна тревожнее другой безостановочно сверлили мозг, вселяли отчаяние в душу, вытравляя из нее последние остатки надежды.

На углу улицы Иса заметил группу людей, притаившихся в тени большого здания. Они выкрикивали:

— Поджигай!.. Громи!.. Да здравствует родина!

Иса не успел даже разглядеть их: бурный людской поток увлек его за собой. С каким наслаждением он собственными руками передушил бы всех этих типов! Нет, не может быть, чтобы они принадлежали к какой-либо партии. От них за версту разит предательством. На мгновение ему даже показалось, что запах гари на улице вытесняется отвратительным зловонием, исходящим от этих людей.

Горестно вздыхая, он с раздражением повторял про себя: «Поджигай, громи, да здравствует родина… Разве напрасно пролита кровь на канале, разве даром отданы жизни египетских солдат и офицеров? Ведь если так будет продолжаться, то все, что есть ценного и прекрасного, может оказаться преданным поруганию».

— Нет, — вдруг сказал он себе, — этого нельзя допустить. Скорее в министерство. Руководство должно узнать, что происходит в городе.

Но добраться куда-либо в этот час было не так просто. На улицах ни одной автомашины, только обломки.

Что сказал бы молодой патриот из зоны канала, возмущавшийся нехваткой оружия, если бы увидел эту зловещую картину и услышал призывы к разрушению?

Пожары, разбитые дома и магазины, дым, плотной пеленой окутавший город, — все это казалось невероятным и отвратительным. Но еще более чудовищной и отвратительной была измена, притаившаяся в темноте каирских улиц[2]. Казалось, все обезумели.

Иса с трудом протискивался сквозь бурлящую толпу, поминутно останавливался, едва переводя дыхание. Обычное самообладание покинуло его. Чемодан больно бил по ногам, путаясь в полах длинного серого плаща.

Полностью выветрились из головы тщательно продуманные пункты доклада о событиях в зоне канала, который Иса должен был представить министру. Неотступно преследовала лишь одна мысль: какова же будет теперь его собственная судьба?

Будущее представлялось мрачным, как дым пожарищ в горящей столице.

Свернув в какой-то тихий переулок, Иса вдруг вспомнил фразу по поводу ликвидации договора[3], сказанную однажды в клубе старым сенатором ас-Сальгуби:

— На все воля божья. Близок наш конец.

Иса, сидевший поблизости, возмутился:

— Эх, вы, сенаторы! Что вас интересует, кроме собственной выгоды?!

Повернувшись к Исе, старик убежденно повторил:

— Конец, а вы что думали? Аллах знает, что делает.

— Да ведь это самое великое событие во всей нашей славной истории! — воскликнул Иса срывающимся от волнения голосом.

— Да, действительно, — приглаживая усы, грустно согласился сенатор, — что за счастливые времена… И все же это конец.

В те дни всеобщего ликования слова старого сенатора звучали как вызов.

И вот сейчас Каир объят пламенем, а по углам улиц притаились предатели. Но нет! Народ найдет на них управу. Все они потонут в море народного гнева.

Заваленная обломками улица чем-то напоминала смертельно раненного большого и сильного зверя.

Иса несколько приободрился, твердо решив во что бы то ни стало пробиться к своему дому. Казалась, прошла целая вечность, прежде чем он наконец увидел знакомые очертания эд-Дукки[4].

2

Поздно вечером Иса отправился навестить Шукри-пашу. Особняк его находился неподалеку — в пятнадцати минутах ходьбы.

Паша принял Ису в рабочем кабинете, предложил сесть, а сам уселся напротив. Это был невысокий худощавый человек, казавшийся еще меньше в большом глубоком кресле. Его округлое приветливое лицо, изрезанное морщинами, сегодня было мрачным. Всегда элегантный и подтянутый, он и в этот вечер был одет в безупречно сшитый английский костюм пепельно-серого цвета. На лысой голове — красная феска.

Последовал обмен приветствиями — более поспешный, чем обычно: сказывалась серьезность обстановки. Иса чувствовал себя несколько неловко. Всего месяц назад он не решился предложить кандидатуру паши на освободившийся министерский пост, хотя знал, что тот мечтает войти в состав правительства. Теперь Иса искренне сожалел о проявленной нерешительности.

В последнее время старик фактически отошел от активной деятельности и продолжал оставаться лишь членом бюджетной комиссии сената. Сейчас Иса сочувствовал ему почти так же, как самому себе.

И тем не менее ему было очень интересно узнать, что думает этот человек обо всем происходящем.

Исполненный почтительного внимания, Иса терпеливо выжидал, когда Шукри-паша начнет разговор.

Но тот, удобно расположившись в кресле, хранил молчание. Несмотря на переживания, связанные с добровольным затворничеством в своем доме, паша заметно посвежел и даже несколько помолодел с тех пор, как Иса видел его в последний раз.

Наконец Шукри-паша, поправляя на пальце обручальное кольцо, промолвил:

— Да… Сегодняшний день мы долго будем помнить…

— Мне тоже довелось кое-что увидеть, — заметил Иса, стараясь вызвать пашу на откровенный разговор. — Это действительно был черный день.

Иса низко опустил свою большую голову. Его густые вьющиеся волосы рассыпались в разные стороны. Неожиданно резко выпрямившись, он уставился из-под нахмуренных бровей в лицо паши.

— Значит, ты приехал, когда Каир уже горел? — спросил паша.

— Да, там был сущий ад…

— Подумать только… Как ты оцениваешь положение… на канале?

Молодежь полна энтузиазма. Но у нее нет оружия. Расправа англичан с нашей полицией потрясла буквально всех…

— О, боже!

— Да, — мрачно сказал Иса, — мы неудержимо катимся к… — Слова застряли у него в горле.

Глаза собеседников, полные тревоги, встретились.

— А что говорят о нас люди? — едва слышно спросил паша.

— Почти все настроены патриотически. Но наши враги, чтобы отвлечь от себя гнев народа, распространяют слухи, будто мы спровоцировали события на канале.

Губы паши скривились в усмешке.

— Глупцы… Они всегда найдут что сказать… Выпьем-ка лучше кофе, — предложил он Исе, указывая на серебряный кофейник и поднос с печеньем на маленьком столике.

Наполнив чашечки, они стали медленно прихлебывать кофе, но испытывая, впрочем, никакого удовольствия. Иса оглядел кабинет — на стене над роскошным письменным столом висел портрет Саада Заглула[5].

— Представьте себе, я до сих пор не смог связаться с министром…

— Ишь чего захотел! — воскликнул паша. — Министр? А где он, спрашивается?.. Полиция! Армия! Все полетело вверх тормашками!..

— Неужели до сих пор не кончились пожары?

Вопрос Исы остался без ответа.