Солнышкин плывёт в Антарктиду - Коржиков Виталий Титович

«Пусть старый поспит подольше, и всё будет как в цирке!» – думал Солнышкин.

Палуба становилась ярко-зелёной.

– Как ковёр! – говорил Солнышкин и добавлял: – И как мокрая трава в тайге.

Палуба зеленела, словно луг после дождя. Не хватало только пения лягушек.

Солнышкин водил из стороны в сторону языком и быстро пятился. Он оглянулся только тогда, когда его пятки упёрлись во что-то твёрдое. Сзади был трап! Солнышкин выплеснул на палубу остатки краски, растёр её и, выйдя из коридора, довольный, присел на краешек трюма.

Выходила луна. Влажный ночной ветер дул ему в лицо, и Солнышкин, усмехнувшись: «Всё как в цирке!», тихо опустил голову…

Он дремал наверху, боцман похрапывал в каюте.

Сквозь сон до боцмана донеслись нежные запахи краски. Бархатной, зелёной! Рука боцмана сползла с одеяла и от лёгкой качки двигалась влево-вправо, влево-вправо.

«Хорошо получается! – думал боцман. – Очень хорошо!»

Ему снилось, что это он сжимает кисть и красит коридор. Но рука ударилась о край койки, и боцман вскочил: а ведь и в самом деле пора красить!

Бурун нащупал ногами деревянные колодки, сощурил спросонья глаза и шагнул в коридор.

Он хотел повернуться и идти направо, но его ноги не сдвинулись с места. Он попробовал оторвать их от пола – они не поднимались. Колодки намертво приросли к палубе.

Ошарашенный, Бурун вылетел из колодок, ухватился за фонарную решётку и, боясь опустить ноги, словно летучая мышь, повис под потолком. Пароходик подбросило.

– Кажется, начинает покачивать, – заметил в рубке молодой штурман Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, который любил необыкновенную точность. – Полбалла есть!

– Да, вы правы: на балл меньше или на балл больше! – согласился штурман Ветерков, по прозванию Ми́лей больше, ми́лей меньше!

– Магнитит! – рассуждал боцман, качаясь взад и вперёд.

В это время сбоку открылась дверь машинного отделения.

– Ты что это раскачиваешь судно? – удивился машинист Мишкин.

– Магнитит! – показал глазами на палубу Бурун.

– Да ну? – ещё больше удивился Мишкин. Он нагнулся, приложил к палубе большой палец, и на нём оттиснулся толстый слой краски. – «Магнитит!» – усмехнулся Мишкин и закрыл дверь.

Бурун косо посмотрел вниз, приподнял пятку, припомнил свой сон… Потом раскачался и, разжав пальцы, пролетел через весь коридор. Он ещё раз осмотрел палубу и опустился на ступеньки. А в десяти шагах от коридора, на краешке трюма, дремал Солнышкин. Над ним светили южные звёзды, а из его рук всё уходили к Антарктиде цветные корабли.

Нужно закаляться, Перчиков!

Солнышкин проснулся оттого, что кто-то больно ухватил его за́ щеку и тянул неизвестно куда. Он размахнулся – и завертелся от боли. К щеке присохла кисть, которую он дёргал то вниз, то вверх.

Солнышкин скатился к умывальнику и, пока спала команда, усердно оттирал краску.

Когда захлопали двери кают, он вышел в коридор.

У машинного отделения Бурун показывал Федькину и Петькину то на потолок, то на палубу, к которой примагнитились его колодки, и рассказывал приключившуюся с ним историю.

– Неужели во сне? – спрашивал Петькин.

– Сам удивляюсь! – говорил боцман.

– А Солнышкин? – поинтересовался Федькин.

– Солнышкин! – воскликнул Бурун. – Да он спал, как килька в банке!

Солнышкин был доволен. Он сдерживал смех и думал, что бы сделать ещё такое – неожиданное и приятное.

– Ха-ха! – хлопнул он себя по лбу и посмотрел на каюту Робинзона. – Пока старик моется, наведу у него порядок!

Он взялся за ручку, но кто-то тронул его за плечо:

– Доброе утро, Солнышкин! – За спиной у него стояла Марина и приглаживала свою причёску.

– Доброе утро! – сказал Солнышкин и сунул руку в карман.

– Ну, что ж ты стал? – улыбнулась Марина. – Ведь вместе будет быстрей!

– Быстрей! – кивнул Солнышкин и приоткрыл дверь. В лицо ему едва не порхнуло полотенце.

В каюте было ветрено и свежо. Робинзон любил песни морского ветра – и иллюминатор был распахнут настежь. Койка была строго заправлена, и от зари уголок подушки светился, будто ломтик арбуза.

– Морской порядок! – похвалил Солнышкин. – И хозяина уже нет.

– А хозяин смотрит, скоро ли появится Антарктида, – сказала Марина, выглянув в иллюминатор.

Робинзон стоял на палубе у борта и смотрел в подзорную трубу, будто искал что-то на горизонте.

– Ну, до Антарктиды далеко! – возразил Солнышкин. – Впереди ещё Жюлькипур!

– Далеко, а кое-кто ко встрече с ней готовится сейчас. Вон у Пионерчикова вся каюта завалена книгами про Антарктиду, – сказала Марина. – Правда, нам это ни к чему. Мы ведь новые земли открывать не собираемся. Нам бы доставить груз – и домой.

Но Солнышкин возмущённо нахмурился: ничего себе! Штурману Пионерчикову книги к чему, а Солнышкину ни к чему? Пионерчиков пусть собирается открывать новые земли, а Солнышкин нет? Дудки! Сегодня же он перечитает всё об Антарктиде. Всё, что только есть на судне! И ещё посмотрим, кто откроет больше!

Минуты и секунды не шли, а летели, как брызги из шланга. Полдня Солнышкин то и дело бегал мимо книжного шкафа, в котором стояли тяжёлые тома энциклопедии.

И не успел кончиться ужин, а Солнышкин, пыхтя, притащил в каюту столько книг об Антарктиде, что Перчиков поёжился, как от холода.

– Ты это что? – спросил он, оторвавшись от радиоприёмника.

Но Солнышкин плюхнулся на койку и открыл том, на боку которого золотом была оттиснута яркая буква «А». Через секунду он уже не слышал ни рокота волн, ни гула машины. Солнышкин шагал по сверкающей Антарктиде среди льдов и пингвинов, и перед ним открывались новые земли. Земля Перчикова. Земля Робинзона. Названия старых земель ему тоже нравились не все. Подумаешь, Земля Королевы Мод! Уж лучше бы Земля Марины! Никакая королева туда и носа не показывала, а Марина плывёт к настоящей Антарктиде на настоящем пароходе!

– Послушай, Солнышкин, нельзя ли потише? – спросил вдруг Перчиков, зашмыгав носом.

Под пальцами Солнышкина так летали страницы, что у Перчикова от ветра начался насморк. Солнышкин на минуту остановился, потом махнул рукой и сказал удивлённому радисту:

– Нужно закаляться, Перчиков! Впереди Антарктида! Затем он встал, захлопнул книгу и направился к шлюпочной палубе. Там у шлюпки лежали два увесистых болта, с которыми Солнышкин упражнялся каждое утро. Правда, Перчиков под насторожёнными взглядами Буруна то и дело язвительно замечал: «Ты бы прихватил что-нибудь потяжелее! Ну хотя бы боцманский якорь!» Но Солнышкин не обращал на это внимания. Он поднимал болты, бицепсы наливались под кожей, играли, как крупные антоновки, горячий ветер обдавал грудь, а сердце выстукивало: «Так держать, Солнышкин!» Но сейчас Солнышкин вдруг изменил курс: на корме к шуму волн примешивался быстрый лёгкий стук. Это у камбуза заядлые игроки начинали игру в домино.

Бриллианты, колбасные, небоскрёбы!

Артельщик парохода «Даёшь!» лежал на койке и радостно хихикал. Пароход приближался к Жюлькипуру, покачивая боками, словно их щекотала тёплая тропическая вода. Но Стёпке казалось, что палуба подпрыгивает вместе с ним от восторга: тысяча топазов, тысяча алмазов, тысяча рубинов!

В руках артельщик держал потрёпанную книжку. Обложки у неё не было, первых страниц тоже. Но Стёпке они были совершенно ни к чему. Зато в тысяча первый раз он перечитывал одну и ту же страницу, и каждая буква на ней подмигивала ему, как драгоценный камень, а каждое слово позвякивало, как горсть золота.

«Там, в одном из кварталов, у самого Жюлькипурского храма пираты зарыли свою добычу – тысячу рубинов, тысячу алмазов, тысячу топазов». Стёпка ещё раз перечитал эту строчку, и в глазах у него сверкнули алмазные фонарики. Пароход качнулся от восторга. На книгу упали красноватые лучи заката, и страница заиграла алым, рубиновым светом.