Те, кто внизу - Мариано Асуэла

– Да здравствует Анастасио Монтаньес! – воскликнул крестьянин по прозвищу Сало.

– Нет, – запротестовал Анастасио. – Да здравствует Деметрио Масиас, наш командир, и да здравствует отец наш небесный и пресвятая дева!

– Да здравствует Деметрио Масиас! – подхватили остальные.

Натаскав сухой травы и веток, они развели костер и положили на раскаленные угли куски сырого мяса. Потом уселись на корточках вокруг костра, с аппетитом вдыхая запах мяса, которое потрескивало и шипело на огне.

Тут же рядом, на влажной от крови земле, валялась рыжеватая шкура только что зарезанной коровы. На веревке, натянутой между двумя уисаче[8], висело уже подсохшее мясо, вялившееся на солнце и ветру.

– Значит, так, – сказал Деметрио, – винтовок у нас, не считая моей, всего двадцать. Если этих гадов мало, перебьем всех до одного; ну, а если много, так хоть страху на них нагоним.

Он ослабил пояс, отвязал прикрепленный к нему узелок и протянул товарищам.

– Соль! – раздался ликующий возглас, и каждый кончиками пальцев взял по нескольку крупинок.

Люди с жадностью набросились на еду, а насытившись, растянулись на земле и запели грустные протяжные песни, заканчивая каждую строфу пронзительным выкриком.

ІІІ

Деметрио Маеиас и двадцать пять его соратников спали в горных зарослях, пока не заслышали звуки рожка. Это Панкрасио подавал сигнал с вершины утеса.

– Подымайтесь, ребята, пора, – объявил Анастасио Монтаньес, щелкая затвором своей винтовки.

Прошел еще час, но вокруг раздавался лишь стрекот цикад

да кваканье лягушек в ямах.

Когда угас блеклый лунный свет и появилась розоватая полоска зари, на самом крутом изгибе тропинки возник силуэт первого солдата. Вслед за ним показались другие – десяток, сотня – и так же быстро скрылись во мраке. Но вот засверкали лучи солнца, и осветилось ущелье, по дну которого спешили крошечные человечки на маленьких лошадках.

– Полюбуйтесь-ка на этих красавчиков! – крикнул Панкрасио. – А ну, ребята, пошли позабавимся.

Движущиеся внизу фигурки то исчезали в зарослях кустарника чапарро, то появлялись вновь, чернея на фоне желтовато-красных скал.

Голоса офицеров и солдат были отчетливо слышны.

Деметрио подал знак. Защелкали затворы.

– Давай! – негромко скомандовал он.

Грянул залп из двадцати одной винтовки, и столько же федералистов упали с седла. Остальные, захваченные врасплох, застыли на месте, словно высеченные на скалах барельефы.

Новый залп, и еще двадцать один человек покатились с простреленными головами вниз по камням.

– Выходите, бандиты!… Голодранцы!

– Бей мякинников! Бей воровское отродье!

– Смерть навозникам!

Федералисты выкрикивали оскорбления, но их невидимые враги молча и спокойно вели огонь, словно щеголяя своей меткостью, принесшей им такую славу.

– Гляди, Панкрасио, – сказал Паленый (на темном лице его сверкали лишь белки глаз да зубы), – следующая пуля тому, кто выглянет вон из-за того питайо… Получай, сукин сын!… Видал? Прямо в черепушку. Теперь в того, что па сером в яблоках… Подыхай, гад!

– А я пущу кровь вон этому, что на краю тропинки… Если до реки не докатишься, полежишь на берегу, собачье отродье!… Ну как, видал?

– Не жадничай, Анастасио, одолжи карабин. Дай разок выстрелить.

Сало, Перепел и еще двое, у кого не было оружия, умоляли, как о величайшей милости, чтобы им дали сделать хоть один выстрел.

– Ну, покажитесь, если вы такие храбрые!

– Высуньте голову, рвань вшивая!

От вершины к вершине раздавались крики с такой отчетливостью, будто они доносились с другой стороны улицы.

Перепел неожиданно вскочил во весь рост. Он был совершенно гол и размахивал штанами, дразня ими федералисте а, как тореро дразнит плащом быка.

На людей Деметрио хлынул свинцовый ливень.

– Ух ты! Словно целую колоду пчел на башку опрокинули, – охнул Анастасио Монтаньес, распластавшись на камнях и не осмеливаясь поднять голову.

– Перепел! Ложись, сукин сын!… Все туда, куда сказано! – рявкнул Деметрио.

Ползком они сменили позицию.

Федералисты торжествующе закричали и прекратили огонь, как вдруг новый град пуль внес смятение в их ряды.

– К ним подкрепленье подошло! – взвыли солдаты.

Поддавшись панике, многие повернули лошадей, другие спешились и в поисках убежища стали карабкаться на скалы. Офицеры, силясь восстановить порядок, открыли стрельбу по

беглецам.

– По тем, кто внизу! По тем, кто внизу! – крикнул Деметрио, наводя винтовку в сторону реки, вьющейся, словно хрустальная нить.

Федералист рухнул в воду. Каждый выстрел неизменно валил в волны еще одного солдата. Но так как в направлении реки стрелял только Деметрио, на каждого убитого им федералиста приходилось десять – а то и двадцать – таких, которые невредимыми выбирались на склон горы.

– По тем, кто внизу! По тем, кто внизу! – в ярости повторял Деметрио.

Его товарищи, передавая друг другу оружие, выбирали цель и заключали пари.

– Бьюсь на свой кожаный ремень, что прострелю голову вон тому на вороной кобыле. Давай ружье, Паленый…

– Двадцать патронов к маузеру и полвары[9] колбасы, если дашь мне прикончить вон того, на черной в яблоках кобылке. Идет. Погоди, погоди… Видал, как он кувырнулся? Что твой олень!

– Куда же вы, сволочь федералистская? Идите сюда, познакомьтесь с вашим папашей Деметрио Масиасом!

Теперь уже люди Деметрио осыпали бранью своих противников.

Кричал Панкрасио, поворачивая из стороны в сторону свое безбородое, невозмутимое, точно каменное лицо; кричал Сало, да так, что жилы на шее у него напряглись, щеки вытянулись. а глаза зловеще засверкали.

Деметрио, не прекращая стрельбы, пытался предупредить товарищей о грозящей им серьезной опасности, но никто не обращал внимания на его отчаянные крики, пока с фланга не послышался свист пуль.

– Меня ранило! – крикнул Деметрио и, скрежеща зубами, выругался: – Сукины дети!

И он покатился вниз, по склону глубокого ущелья.

IV

Они недосчитались двоих: карамельщика Серапио и Антонио, того, что играл на тарелках в оркестре Хучипилы[10].

– Может, еще догонят, – сказал Деметрио.

Все возвращались обеспокоенные. Только бородатое лицо и сонные глаза Анастасио Монтаньеса сохраняли свое обычное кроткое выражение, да по-прежнему высокомерен и невозмутим был Панкрасио с его суровым профилем и резко выдающейся челюстью.

Федералисты убрались восвояси, и отряд Деметрио ловил их лошадей, разбежавшихся по горам.

Вдруг шедший впереди Перепел вскрикнул: на ветвях меските[11] он увидел повешенных товарищей.

Да, это были Серапио и Антонио. Их сразу узнали, и Анастасио Монтаньес, скрипнув зубами, прочел молитву:

– Отче наш, иже еси на небесех…

– Аминь, – негромко подхватили остальные, склонив голову и прижав к груди сомбреро.

Потом они повернули на север, на дорогу к Хучиниле, и безостановочно, не замедляя шага, двигались до поздней ночи.

Перепел ни на минуту не отходил от Анастасио. Перед его глазами неотступно стояло страшное видение: слегка раскачиваемые ветром тела повешенных, их вытянутые шеи, опущенные руки, окоченевшие ноги.

Утром рана Деметрио сильно разболелась. Он уже не мог ехать верхом, и его пришлось нести на носилках, сделанных из дубовых веток и пучков травы.

– Вы истекаете кровью, кум Деметрио, – сказал Анастасио Монтаньес, решительно оторвав рукав от своей рубахи и перетягивая ногу Маснаса выше раны.

– Правильно, – одобрил Венансио. – Теперь кровь остановится, да и боль поутихнет.

Венансио был цирюльником и у себя в селении врачевал: рвал зубы, ставил припарки и пиявки. Все поглядывали на него с уважением – ведь он прочел «Вечного жида» и «Майское солнце». Его величали «дохтуром», и он, в сознании своей учености, скупо цедил слова.

Сменяясь по четверо, повстанцы несли носилки по голым каменистым плоскогорьям и высоким крутым склонам.

В полдень, когда от зноя задрожал воздух и стало нестерпимо душно, когда заволокло туманом глаза, в нескончаемый стрекот цикад вплелись мерные и однообразные стоны раненого.

У каждой хижины, притаившейся среди отвесных скал, отряд останавливался на отдых.

– Слава богу, добрая душа да лепешка с перцем и фасолью всегда находятся, – говорил на прощанье Анастасио Монтаньес.

А горцы крепко пожимали мозолистые руки повстанцев и восклицали:

– Помоги вам бог! Да благословит он вас и выведет на верный путь!… Сегодня уходите вы, а завтра настанет и наш черед спасаться от вербовки, от властей и их проклятых наймитов. Они преследуют бедняков и объявили им войну не на жизнь, а на смерть: они отнимают у нас свиней, кур и даже маис; сжигают наши дома и уводят наших жен; убивают, как бешеную собаку, любого встречного бедняка.