Входящий в Свет. Роман-лабиринт - Джулиан дабл Джей

– Сам ты гад! – огрызнулся я, окончательно разбуженный всколыхнувшейся на моей территории драмой и… отпустил одеяло. Шайкин танцевально взмахнул руками, не совладав с предательским принципом земного притяжения, и навзничь грохнулся на пол, создавая неслабое подобие разорвавшегося в помещении снаряда.

– Ух ты! – Озадаченно выдохнул я, и, слегка помедлив, начал тут же, почти захлёбываясь, мелко сотрясаться от хохота.

Гриня взглянул на меня снизу вверх, как «братан» на «ренегата», чуть сдвинул брови в тщетной попытке осознать случившееся, потёр ушибленный зад, и, наконец, сокрушённо мотнув головой, неожиданно весело и добродушно захохотал сам. Затем поднял стул, поставил его на место, и снова устроился на нём, продолжая прерванную церемонию поглощения алкоголя.

– Слыхал, – продолжил тут же, как ни в чём не бывало, Гриня Шайкин, закадычный и неуёмный мой собутыльник, – американы-то обещали Шварценеггера на Луну запустить, слыхал?!

– Чем им Шварценеггер-то не угодил? – посмеиваясь произошедшему и наливая себе остатки из второй «чекушки» спросил я.

– Да ничем. Он, в газетах пишут, как в герои фильмов завербовался, так сразу на космос и попёр… Мол, хватит на Земле прохлаждаться, мол, пора и Вселенную в оборот брать, во как…

И Гриня, авторитетно причмокнув мясистыми губами, извлёк, как бы из ниоткуда, на свет божий следующую стеклянную пилюлю.

Пятый час не смолкала наша задушевная гульба, «соратников» по коммунальным радостям жизни. Подобно скатерти-самобранке стол, качающийся под нашей с Гриньком тяжестью, разгорячённых солидной долей ядовитого напитка, с течением времени заполнился не только пустой стеклянной тарой… С беспрецедентной бесцеремонностью и полным безразличием к пирующим полчища рыжих усачей-тараканов шныряли в неразберихе колбасных шкурок и скопище хлебных крошек.

– Нет, ты скажи, скажи, мил-брат… – рьяно настаивал громоподобный Шайкин. – Какого-такого рожна они, эн-ти бабы, нас за людей не считают? А… ты скажи, скажи… ты отвечай, мил брат… – При этом он, по-снайперски точно, тыкал старой однозубой вилкой рядом с открытой банкой, где давно уже отсутствовали и шпроты, и масло, и даже любознательные тараканьи «носопырки».

– А чё тут скажешь, Гринь … – с мягкой безучастностью отвечал я. – На то они и лучшая половина, штоб нашей, другой половине, значит, навроде, как в утешение… ик… и радость быть… Потому как скука в жизни перво… ик…, – я деликатно прикрылся ладошкой, – первостепенная без них…

– А ты не увиливай, не увиливай парр-и-нёк… Тож мне фил-л-асофию развёл, бабами жизнь утешивать… Ишь, ч-чё прид-думал, братуха… – Гриня перестал вдруг бомбардировать вилкой злополучную неподдающуюся банку и медленно скосил на меня и без того не шибко сфокусированные карие глаза. – Я б их, ж-ж-жуликов, ни в какую даже разведку не взял, во-о как!..

Я, который к тому времени в отличие от своего сотрапезника далеко ещё не исчерпал все свои «лимиты трезвости», тоскливо вздохнул и посмотрел на стенные, довольно сносные, по сравнению с общей обстановкой, часы.

– Я, Гриня, знаешь, поубрался бы тут уже, приготовился к завтрашнему дню… Работа, знаешь… Нам с тобой завтра рано… знаешь…

– Да ну её! – Неожиданно трезво вымолвил Гриня, встал со своего места, как бы желая продолжить разговор стоя, и не найдя, что добавить в горизонтальном положении, вновь принял достойную сидячую позу.

– Я, вообще-то, во чего заходил, брат… Я, ведь, того… обжениться решил, семью хочу… Как у людей, штоб чин-чинарём, хозяйство штоб того, по правилам… – сделал он, никак не вытекающий из общего смысла беседы, вывод. И ничуть не смущаясь алогичностью своего странного резюме, добавил: – А ты, Вань, шофером штоб на свадьбе, а, Вань?..

– Шафером? – деревянно переспросил я, изрядно изумлённый услышанным, и уже по-другому, с искренним соучастием и дружеской заботой, поспешил заверить: – Я завсегда! Только…

И ещё раз внимательно взглянул на друга, как бы желая удостовериться в реальности сказанного Шайкиным.

– Только… я это… на ум не возьму… кому ты себя сватать будешь?..

– А какая хрен разница – кому! – бодро отрапортовал Шайкин. – Им, бабам, волю давать, – стро-о-го воспрещается! Я тебе, браток, ещё, так скажу: надумаешь обжениться, – пальцы им в пасть не клади! Обженивайся завсегда буквально по собственному зову души… Понял кому!!! – закончил он свою красноречивую тираду эмоциональным выплеском из той самой души, о которой так неуклюже, но трепетно выразился.

В

общем,

Глава 2

Я сел на своей постели, свесив ноги и смутно припоминая сон.

Сон был необыкновенный: необыкновенно яркий и необыкновенно красивый. Во сне цвели роскошные огромные цветы невиданных форм и запахов. Удивительные животные бродили в зарослях этих цветов. А я легко плыл во сне над всем этим великолепием и растворялся в неземном блаженстве нахлынувших на меня чувств.

Тёплая и ласковая волна, словно в детстве, окутывала мой полёт, и ничего более не нужно было мне от всей моей жизни, кроме этого счастливого и потрясающе прекрасного сна.

С высоты птичьего полёта местность смотрелась какой-то необыкновенно цветистой, обозначенной ровными квадратиками семирадужной расцветки. Пространство купалось в необычайно прозрачном и лучистом воздухе вокруг. Я вспоминал, как меня невесомо влекло и обхватывало тёплыми, ласковыми ладонями высоты, как мягко опускало моё тело всё ниже и ниже так, что уже без труда можно было различить и кукольно-опрятные очертания дворцовых стен, и почти игрушечные извивы водных канальчиков. Я видел удивительных животных, мирно разгуливавших среди ландшафтов и замков этого волшебного мира, маленьких человечков в одеянии гномов, снующих взад-вперёд по тропкам и дорожкам, вымощенным разноцветными камешками. Свободно и радостно плавая в солнечной вышине, я как бы заново рождался снова и снова, каждую секунду проживая целую бездну всевозможных эмоций и чувств, – от едва ощутимой волны восторга до ошарашивающего своей космичностью состояния полного блаженства…

Я покрутил головой и осторожно покосился на видавший виды, старый платяной шкаф с единственным в комнате зеркалом, в котором незамедлительно отразилась моя заспанная, недоумённая физиономия… И медленно, крайне медленно, чтобы не спугнуть роскошное в своей абсурдности и необъяснимости сновидение, – медленно, как только можно, – опустился на подушку с тайным желанием вернуть обратно столь изысканный и неоправданный подарок судьбы.

Но сон никак не вызывался к повторному общению, как я ни старался.

…И провалявшись, проёрзав и промучившись неоднократными попытками заснуть, мне всё-таки пришлось сдаться на милость обыденной жизни…

Я встал и пошёл на кухню заваривать чай.

Чайник, воинственно пошипев в пространство коммунальной кухни, затих, когда я его перетащил на другую часть газовой плиты. Я попрыгал, тряся слегка обожжённой рукой, и чуть погодя выключил горящую магическим синим огнём конфорку. За окном в грязных подтёках от прошедшего дождя скупо сияли уличные фонари. Ночная влага, казалось, проникает и сюда, на кухню, борясь за власть с моим вскипевшим чайником. Я, закончив махать покрасневшими от небольшого ожога пальцами, поёжился, достал с полки любимую вместительную кружку и налил кипятка. В этот раз пришлось воспользоваться слипшейся от предыдущей уборки стола кухонной тряпкой. Обожжённые пальцы неприятно покалывало, но глоток чёрного, со свежей заваркой чая, согрев мои внутренности, полностью компенсировал неприятные ощущения.

Так что ни местные мелкие муравьи на стенах, ни более крупные рыжие тараканы, кое-где перебегавшие по территории благословенной кухни, никак не повлияли ни на божественный вкус чая, ни на моё возбуждённое ночным сновидением сознание.

Что я ну никак не мог взять в мою буйную башку, так это откуда, из каких таких дебрей ума могло явиться ко мне это роскошное сказочное сновидение?.. Ко мне, Ваньке Барашкину, зауряднейшему парню, зарабатывающему свои «кровные» в местной жэковской столярке? … А??

В очередной раз поёживаясь от холода и продолжая задавать себе всё тот же мудрёный вопрос, я таращился на своё оконное отражение, видя только собственные взъерошенные рыжие кудри, многочисленные веснушки во всю «фотографию» да утреннюю синеву над нашим «Задрыпинском», не дававшую мне ровно никакого ответа…

«Эх, Барашкин, Барашкин… Как был ты недотёпой из квартиры № 6, так и остался… А то всё фантазёрствуешь о разном несусветном, а сам без роду-племени да и рождён не ко времени, олух Царя Небесного…» – с трудом додумал я мысль, а после только и сумел, что с вялой полуулыбкой состроить себе рожу и показать язык…

– Чё-эт, ты тут харю кривишь, Ваньша?.. – образовался в кухонном дверном проёме мой единственный на всём свете друг и собутыльник. Я лишь нехотя бросил взгляд на его персону за моим плечом, но разворачиваться не стал, а просто коротко кивнул и остался стоять почему-то с высунутым всё ещё языком.