Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

прохаживался взад-вперед, площадку вытоптал с кибитку величиной брезентовыми своими сапогами…

Ушанка из низковорсного коричневого сура делала круглое мясистое лицо заместителя еще круглее и толще. Маленькие вострые глазки, разделенные небольшим, неприметным между широкими скулами носом, так и зыркали из-под реденьких бровей. Тонкие губы широко прорезанного рта неплотно прикрывали мелкие зубы.

Не двигая шеей, он то и дело поворачивал свое кургузое, крепко сбитое туловище, одного за другим оглядывая собравшихся. Пень плотным кольцом окружила ребятня, и тех, кто подрубал корни, не было видно, слышались только короткие глухие удары.

Машат не спешил отдавать приказ, пусть народу соберется побольше. А те, что пришли, пусть постоят, пусть видят: без приказа Машата главное не начнется. Ребятишек-то, ребятишек-то набежало!.. Сказать по правде, и самому не терпится поглядеть, как трактора будут выворачивать это чудище. Додумать бы вот только одну мысль, додумать и покончить с ней, покоя не дает, проклятая!.. Машат снова представил себе Гурта, и его плоский лоб прорезала глубокая продольная морщина. Не поднимая глаз от земли, втянув голову в плечи, он продолжал расхаживать возле пня. Упрям этот Гурт, упрям, как ишак, собственной выгоды не понимает. Ну не любит он Машата, велика беда! Но зачем свою нелюбовь на каждом шагу людям в глаза совать? Будто сам он уж очень мил!.. Глянешь на эту отвислую губищу — верблюд, как есть верблюд! У Палвана-ага был такой: старый, в парше — точная фотография…

А все равно ради сына Машат и верблюду готов поклониться. Жить приходится, как время велит. Раз парень с девушкой полюбили друг друга, надо их оженить честь по чести. А вообще, если, убедившись, что с Гуртом не столкуешься, парень самовольно приведет девушку в дом, он этого меднолобого старика уламывать не пойдет — заварил кашу, сам и расхлебывай! Ладно, все, хватит об этом! Пожалуй, пора уже, теперь и трактора справятся.

Озабоченно, как человек, обремененный ответственностью, Машат поглядел вокруг. Бросил взгляд на мальчишек, пожиравших его глазами в ожидании команды, и тонким визгливым голосом, никак не вяжущимся с его осанистой фигурой, громко, чтобы все слышали, спросил:

— Говорите, и сам Гурт не знает, когда посажен тутовник?

Салар высунулся из ямы.

— Откуда ж ему знать, когда дерево лет на десять его старше? Корни-то — прямо оторопь берет!.. — Салар последний раз рубанул по корневищу и вылез. — Там вроде где-то ведро с водой. Дайте-ка хлебнуть.

— Дерево это Гуртов отец сажал, — попыхивая сигаретой, сказал худощавый тракторист, сидевший на корточках возле ямы; папаху он снял, и от вспотевшей головы шел пар. — Золото человек. Тетя Джахан, да будет земля ей пухом, та тоже женщина покладистая. И в кого Гурт такой удался?..

— Она, бедная, говорят, песни петь начала к старости? — спросил Салар, не выпуская ведро из рук.

— Было дело… Как вспомнит, бывало, сына погибшего, так и заведет. И все больше тут пела, под деревом… Тутовник много кой-чего повидал… Ребятишки-то, конечно, скоро его забудут, а мы и через десять лет с завязанными глазами это место отыщем… Война кончилась, весть эту тоже ведь тут, под тутовником, услыхали. Смотрим, мчится Сапаров мальчонка…

— Который на заводе приемщиком?

— Ну да. В ту пору ему годков десять сравнялось. Вот тут, где сейчас арык, межа проходила. Выбежал парнишка из села, бежит вдоль межи, а сам орет, будто кто ему глаз выбил… Мы тогда тоже обалдели от радости, я на тутовник полез, на самую верхушку! А кругом хлопок! В тот год хлопку было — не собрать!..

— Что ж, по-твоему, теперь мы таких урожаев не собираем? — как-то особенно нажимая на слова, спросил Машат.

— Почему? Собираем и больше, да только не с этого поля. Здесь теперь одна соль родится. Вон ее сколько — земля белая! Потому и тутовник засох до срока!

— Ладно, хватит болтовни! Давай, Баллы, заводи! Салар, скажи детям, чтоб отошли!

Ребята зашевелились, неохотно подались назад. Пень обмотали стальным тросом и тяжелой цепью. Машат вытащил наконец руку из кармана, махнул: начинайте!

Трактористы уселись на свои места. Ребятишки вытягивали шеи, стараясь ничего не проглядеть. Предстоял поединок: два трактора, цугом, и чудовищно огромный пень, намертво вцепившийся корнями в землю. Исход поединка был предрешен — железо победит, пень будет выворочен из земли со всеми его могучими корнями. Но пусть это будет не сразу, не с первого рывка, тутовник должен показать свою силу, прочность своего слияния с землей. Если он продержится хоть немного, если не сразу уступит, свидетели этого единоборства будут с гордостью рассказывать о нем людям, воздавая должное силе и стойкости тутовника.

Но тракторы так и не двинулись с места. Баллы вдруг вылез из кабины, спрыгнул на землю. Салар поглядел на него и тоже повернул голову, за ним остальные. Наконец и Машат поворотил туловище к селу, и его маленькие пронзительные глазки стали еще меньше и пронзительней.

К ним по пустырю шагал Гурт. Все смотрели только на него, сразу забыв про поединок, которого ждали с таким нетерпением. Гурт шел не спеша, тяжело ступая по заросшей чаиром земле. Драповое пальто, когда-то черное, вытерлось, выцвело, стало серым, воротник и борта покоробились. Большие грубые сапоги давно не чищены, глины на них насохло столько, что трудно определить цвет. На плече у Гурта, как и обычно, висела деревянная сажень.

Гурт не глядел на собравшихся, не замечал их, взгляд его был устремлен на обрубок тутовника, обмотанный стальным тросом, опоясанный ржавой цепью. Помочь дереву он не мог, не мог сорвать с него эту тяжкую цепь, он шел проститься, в последний раз взглянуть на тутовник.

Вот они стоят друг против друга, обрубок могучего дерева и высокий худой старик. Гурту лишь недавно перевалило за пятьдесят, но ходил он ссутулившись, словно тяжесть прожитых лет раньше времени сгорбила его спину. Глубокие морщины бороздили невысокий лоб даже когда Гурт не хмурился. Из-под жесткой, как высохший бурдюк, ушанки, сидевшей у него на самой макушке, выглядывал седой ежик. В больших плоских ушах торчали белые волоски. Лишь густые кустистые брови не успели побелеть и были серые, как зола в очаге. Нижняя губа отвисла, приоткрыв желтоватые зубы, крупные и нечастые. Запавшие щеки и острый подбородок еще больше удлиняли узкое лицо, делая его угловатым и грубым. Глаза, большие, с длинными ресницами, глядели почти спокойно, лишь где-то в самой-самой их глубине таились боль и тревога.

Вокруг было тихо. Ребятишки перестали толкаться, стояли, открыв рты. Баллы как вылез из кабины, так и замер возле своего трактора. Хрипло, простуженно закашлял Салар, всей тяжестью навалившись