Цифровой журнал «Компьютерра» № 153 - Коллектив Авторов

Есть и более фундаментальные препятствия. Зачастую очень трудно понять, что именно делает и хочет сделать человек. И неудивительно — люди и сами не всегда ясно осознают это. Предположим, что пользователь зашёл в комнату, где находится предмет, о котором система должна напомнить. С одной стороны, её долг — напомнить пользователю об этом. Но с другой, если в этот момент человек занят чем-то совсем другим, то напоминание лишь отвлечёт его.

Идеальная контекстозависимая система должна понимать, чем в действительности занят пользователь. Для полного решения этой задачи необходим искусственный интеллект, которого пока, увы, нет. Впрочем, справились же, пусть и неидеально, с автоматическим переводом или распознаванием речи. Контексты никак не труднее. Тем не менее эта проблема существенно усложняет разработку контекстозависимых систем. Если даже такие простые вещи, как напоминания, срабатывающие при смене местоположения, сложны в реализации, то что говорить о более изощрённых случаях?

Если ограничить сферу применения контекстозависимой системы, сократив тем самым количество факторов, которые необходимо учитывать, то она будет способна худо-бедно обойтись и без настоящего понимания происходящего. Кирпичики для таких персональных систем уже доступны. Среди них — программы, автоматически меняющие настройки компьютера в зависимости от локации. В пример можно привести приложения Sidekick и MarcoPolo для Mac OS X, способные автоматически сменить множество настроек компьютера при изменении тех или иных условий.

Ещё одна программа для той же системы — Airlock позволяет выполнять разные действия в зависимости от приближения или удаления мобильного телефона, использующего Bluetooth. Кроме программ есть и устройства — например, Twine. Эти универсальные датчики можно разложить по дому и самостоятельно запрограммировать реакцию на срабатывание.

Другая трудность, связанная с контекстозависимыми системами, не имеет технического решения. Она сводится к тому, что всезнающие программы и устройства по определению знают о человеке всё. Даже если мы доверяем им, остаётся множество вопросов, связанных с приватностью. Всегда ли мы хотим, чтобы друзья и знакомые видели, где мы находимся и что делаем? Хотим ли мы, чтобы офисное здание всегда знало, в какой мы комнате? Безусловно, это будет полезно для многих приложений, но заодно работодатель сумеет без труда подсчитать, сколько времени было проведено за рабочим столом, а сколько — в курилке. Для кого-то это может прозвучать как лишний довод в пользу тотального контроля и учёта, но не всем нравится лишний раз ощущать себя винтиками большого механизма, а уж об опасениях по поводу возможных утечек и неправомерного использования информации и говорить нечего. С учётом приватности и разграничения доступа к личным данным разработка контекстозависимых систем усложняется ещё сильнее.

Однако выигрыш от применения контекстов велик и по большей части очевиден. Устройства могут напомнить нам о сотнях дел или просто повышать комфорт — к примеру, автоматически регулировать громкость музыки, управлять освещением и обогревом. Примеров можно придумать множество. Любое из этих приложений стоит усилий, а также проб и ошибок, которые предстоит совершить первопроходцам.

К оглавлению

Колумнисты

Василий Щепетнёв: Жила-была лошадка

Василий Щепетнев

Опубликовано 24 декабря 2012 года

"Обыкновенную историю", свой первый роман, Гончаров создал за год с небольшим. «Обломов» писался десять лет. Третий роман, «Обрыв» — целых двадцать.

И ведь это не тысячестраничный «Виконт де Бражелон», а книга как книга, не слишком тонкая и не слишком толстая. И — двадцать лет? Не многовато? Не обломовщина ли навалилась на Гончарова, не давая тому взяться за перо и писать ежедневно одну-две тысячи слов, исключая выходные и праздники?

Положим, большую часть из этих двадцати лет Гончаров служил. А служба всерьёз и силы забирает всерьёз. Что силы — выводить слова на бумаге силы найдутся. Слова бы найти. Не просто слова, которые гоголевские Петрушки, став из читателей писателями, изводят пудами безо всякой опаски обанкротиться. Нужны слова единственные, из которых не предложения складываются — жизни. Гончаров вновь и вновь пытается понять своих героев: кто они, чего хотят и зачем хотят. Рассуждает, говорит о них с окружающими, делится планами, даже деталями, не сколько прислушиваясь к чужому мнению, сколько пытаясь отыскать мнение своё.

А время идёт. Тургенев написал «Дворянское гнездо».

Гончаров присутствует на чтении (была такая традиция — читать свои вещи коллегам по перу) и находит, что «Дворянское гнездо» есть слепок с его пока что ненаписанного «Обрыва», о чём и говорит Тургеневу.

Спустя год Тургенев пишет «Накануне» — и опять Гончаров видит в чужом романе свой. Претензии он не таит, высказывается прямо и откровенно: Тургенев из его, гончаровского романа выкроил две повести. Тургенев обиделся: и выкраивать, собственно, не из чего, романа-то нет, и нужды заимствовать не имеет, он и сам не без способностей, и, наконец, и заимствования-то никакого нет, разве это заимствование?

Но слухи ширились и росли: публику частенько скандалы и сплетни вокруг явления интересуют более, нежели само явление. «Об этом обвинении говорили как об одной из новостей дня в разных литературных кружках», — пишет Гончарову старый друг Майков. На Тургенева стали коситься. И как оправдаться, если и сослаться, сравнить не с чем? Этак любого можно обвинить в том, что тот украл ненаписанную повесть, и поди, докажи, что это не так.

Публика с нетерпением ждала дуэли — не словесной, а настоящей. И то: со времён гибели Пушкина и Лермонтова прошло целых двадцать лет, пора бы чего-нибудь новенького!

Подстрекателей хватало. По счастью, Гончарову с Тургеневым на друзей везло больше, чем Пушкину с Лермонтовым. Друзья устроили беспристрастный третейский суд: П.В. Анненков, А.В. Дружинин, С.С. Дудышкин и А.В. Никитенко, собравшись, решили: «Произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».

Между писателями установился мир. Худой, холодный, но мир. Публика была разочарована. Тем более что романа Гончарова никто не видел — дело происходило в шестидесятом году. А потом общественные события, в первую очередь отмена крепостного права, отодвинули историю с плагиатом в чулан.

Гончаров по-прежнему чувствовал себя обворованным: у Тургенева-то романы идут один за другим, и скандал не только не вредит ему, напротив, привлекает внимание, а что может вынести на публику он? Планы, сырые наброски? А и закончит он «Обрыв», как воспримут роман? Вдруг сочтут повторением пройденного, перелицовкой тургеневских произведений?

Подобные мысли не только не ускоряют работу, а замедляют её — таков уж характер Гончарова.

Но вот он и на пенсии. Теперь нет нужды каждодневно отдавать силы службе, время сосредоточиться на литературе. Подняться на высоту, к вершинам, там, где воздух чистый и неосквернённый.

Но...

Жила-была лошадка. В молодости она отличалась живой натурой, весёлым нравом и даже порой выбегала на цирковую арену, где выделывала всякие штуки, которые имели несомненный успех. Знатоки утверждали, что у неё талант и, посвяти она себя цирку целиком, из неё выйдет нечто значительное, более того — превосходное. Однако цирковая жизнь показалась лошадке легкомысленной и ненадёжной: сегодня зрители ликуют, а завтра зевают, сегодня есть овёс и сено, а завтра кормушка пуста. И лошадка стала пахать землю, а цирк, что цирк? Не убежит цирк. Вот выслужит пенсию, появится уверенность в завтрашней осьмушке овса, и тогда она отдастся призванию.

Лошадке повезло: она не заболела сапом, не сломала ногу, не надорвалась. Просто состарилась. И когда благодарные и честные хозяева отпустили её на волю, обеспечив до конца дней овсом и сеном в надлежащей пропорции, она побрела в цирк: вот она я, встречайте!

Гончаров, оказавшись на пенсии (1750 рублей в год), прилива вдохновения не ощутил. Роман дописывал, ведомый чувством долга. Но дописал быстро: спустя год после выхода на пенсию он уже передал рукопись Стасюлевичу, издателю и редактору «Вестника Европы». Однако страхи и подозрения продолжали его терзать: не украдут ли роман снова, не перепишут ли на свой лад теперь уже заграничные писатели? Да, заграничные: Тургенев ведь живёт вне пределов России, водится со всякими немцами да французами и, верно, пересказывает им содержание «Обрыва». Разве «Дом на Рейне» Ауэрбаха — не перелицованный «Обрыв»? Разве «Госпожа Бовари» Флобера — не оттуда же?