Начало пути (СИ) - Селютин Алексей Викторович

— Какой быстрый хряк, — недовольно пробурчал я, когда понял, что погоня обречена на провал. Такого резвого я никогда не догоню. — Пустить бы тебя на шашлык…

Улыбаясь себе под нос оттого, что пополнил багаж знаний о местной фауне, я тщательно обустроил лежанку и на этот раз окружил себя небольшими кострами. С сухой древесиной дела обстояли неважно, а потому пришлось провозиться до глубокой ночи, подсушивая дрова. На всякий случай я установил ловушку у самого входа в лес и отправился на боковую. Спал, как убитый, а утром разочарованно скривился, когда понял, что свежее мясо не желает само идти мне в руки — прежний жилец так и не вернулся. В ложбине я набрал ещё не растаявшего снега и растопил его на огне. Сделал бульон из засушенного мяса сунугая, выпил горячей настойки, выбрал направление и целый день шёл, как робот. Шёл не сворачивая, будто по заранее прописанной программе.

Ближе к ночи, когда опять обустроился, впервые с начала похода я ощутил одиночество. Оно нахлынуло словно волна. Накрыло полностью, наполнив душу странной опустошённостью. Я выхватил ренелар, сориентировался и твёрдо решил, что завтра с утра отправлюсь обратно. Назад к людскому теплу. Туда, где я не чувствовал себя таким одиноким и никому не нужным.

Но страх быстро отступил. Я отругал себя, коря за неожиданную и несвойственную слабость, и решил использовать в качестве успокаивающего средства листик с дерева Юма. Положил его на тлеющий уголёк и неторопливо вдыхал носом дым.

— Отличная дурь, сказали бы в моём мире, — удовлетворённо выдохнул я и достал ещё один листик. — Чувствую, что любую беду рукой разведу.

Чтобы отрубиться счастливым, я использовал ещё два листочка из моих ограниченных запасов. А утром ругал себя за то, что потратил их так бездарно. Голос не тревожил меня всю дорогу, и я бы и так заснул без проблем. Но захотелось не только притупить боль разлуки, но и немного покайфовать. И теперь пришла расплата в виде раздражительности и злобы на самого себя, ведь больше излить её было не на кого.

Я быстро собрал манатки и опять шёл целый день. Покинул хвойный лес и только тогда до меня дошло, что это был не тот лес, в котором я бродил больше недели. Я вышел к полю, где маленькие зелёные ростки едва пробивались на поверхности. Но улыбку на моём лице вызвали не они. Хоть в этом мире биноклей и подзорных труб я ещё не видел, приставленная ко лбу ладонь подействовала не хуже. Я прищурился и увидел на вершине холма огромный валун. Как он туда попал, я не имел ни малейшего понятия. Но выяснять и не собирался. Я улыбнулся сам себе и бросился в пляс — этот валун тоже был в моём сне. Я тоже его видел. Хоть тогда он был покрыт плотным слоем снега, я его узнал.

На дне заплечной сумки хранились три смоляных факела. Я старательно берёг их от сырости и до сего момента не использовал. Выхватил один, запалил с помощью щита — эту штуку я уже проделывал ранее, когда мы с Феилином проводили тесты — и попёр не разбирая дороги. Ноги утопали в грязи и идти было сложно даже такому опытному парню, как я. Но я не останавливался. Передвигаясь в кромешной тьме и слушая подозрительные завывания то ли ветра, то ли настоящих волков, я прошёл минимум километр и с трудом забрался на холм. Облегчённо выдохнул, прикоснувшись ладонью к валуну размером с одноэтажный дом, и зябко поёжился — ветрище здесь, на вершине, будь здоров. За пару секунд меня буквально до костей пробрало.

— Какого чёрта я двинул сюда на ночь глядя? — задал я себе риторический вопрос.

В округе не было ни единого деревца, которое я мог пустить на растопку. А возвращаться обратно в лес я не захотел. Так что пришлось всю ночь просидеть у валуна, свернувшись калачиком и закутавшись в отрезок шкуры сунугая. Из-за холода и завывающего ветра уснуть так и не удалось. Поэтому пришлось задержаться почти на сутки. Весь следующий день я изучал прилегающую территорию, затем забрался на валун, закрыл глаза и вспомнил сон. Для меня он был явью и я легко выбрал направление. Затем натаскал дров и зажарил сбитую у опушки птицу. Ссадил я её с пятой стрелы, а четыре предыдущие пропали бесследно. Но я не расстроился. Набил брюхо жестковатым мясом и моментально заснул у тёплого костра. Проснулся от отвратительного, протяжного и очень громкого мычания. Щит появился из руки сам по себе и я машинально им прикрылся.

У подножия холма, уставившись на меня тупым взглядом, стоял самый натуральный лось. Хоть экземпляр был довольно-таки крупным, никаких огромных ветвистых рогов над вытянутой головой я не заметил. Они присутствовали, конечно, но, казалось, только-только начали пробиваться сквозь макушку.

Лось стоял на месте, как часовой, смотрел на меня и, видимо, прикрывал от такого опасного хищника, как я, проходивших мимо самок. Или же молодых самцов, куда менее крупных. Их было не меньше десяти и шли они неторопливо. Беспрерывно работали челюстями, что-то пережёвывая, бросали на меня безразличные взгляды и равнодушно отворачивались, целиком доверяя заботу о своей безопасности вожаку. Тот громко и угрожающе замычал, словно предупреждал об опасности, и только тогда остальные ускорили шаг. Я наблюдал за ними до момента, когда они достигли леса и жадно накинулись на деревья. Срывали зубами кору и пережёвывали её. Вожак долго смотрел на меня, затем хладнокровно, будто показывая, что совершенно не боится, попробовал на вкус мелкую-мелкую травку у ног. Он замотал перепачканной мордой и чихнул. Фыркал, отплёвывался и пытался избавиться от забивавшей ноздри грязи.

Я захохотал:

— Вот осёл безрогий… Иди кору грызи! Трава ещё слишком молодая!

Страха перед травоядным я не испытывал и с улыбкой принялся сворачивать лагерь. Собрался в путь и помахал лосю рукой, ведь тот так и не сошёл с места. Стоял и наблюдал за мной, наверное, готовясь дать решительный отпор.

— Медведя на вас нет! — выкрикнул я напоследок.

Холодное весеннее солнце спешило скрыться за кронами деревьев, поэтому шёл я недолго. Сделал остановку на ночь у опушки леса в паре километров от холма. Соорудил убежище, наварил ячменной каши и перемешал с мёдом. Но понежиться и расслабиться в теплоте у костра не удалось. Знакомое протяжное мычание, которое я слышал днём, поплыло над окрестностями. Лось мычал отчаянно, надрывно. Его голос резко затих и я вскочил, предположив, что где-то там, с другой стороны холма, на тупоголовых травоядных стаей налетели хищники.

Я прислушивался к звукам природы довольно-таки долго, но кроме тревожного щебета птиц в тёмных кронах ничего не слышал. Подумал было забраться на дерево и пересидеть ночь, но затем отверг эту идею и устроил двойное огненное полукольцо у самой опушки. Костры пылали всю ночь, но страх так и не смогли разогнать. Я не сомкнул глаз до самого рассвета. Лишь когда горизонт окрасился оранжевым, показывая, что на километры в округе нет ни души, подкормил костры и позволил себе погрузиться в недолгий сон.

В полдень я сделал очередную зарубку на палочке, которую прикрепил к ножнам, где хранился острый нож.

— Седьмой день в пути, — вздохнул я. — И сколько их ещё впереди, непонятно.

Пока я машинально переставлял ноги, голову плотно оккупировала Дейдра. Вернее мысли о ней и тех, кто её сопровождает. Все трое, вероятно, уже покинули лагерь. Давно ушли, и Феилин, наверное, ведёт их через чащу. Он говорил, что до Валензона две декады через лес пробираться, а значит к конечной цели они, как и я, придут нескоро. Я очень переживал за людей, которые стали мне близки. Но всё же мне удалось успокоить самого себя. Феилин был отличным охотником. Для него лес — дом родной. В лесу он не потеряется. Сможет не только себя прокормить, но и попутчиц. А благодаря перстню, они, я надеюсь, прокормят себя сами, когда укроются за стенами города. Даже несмотря на то, что ранее утверждали, будто Валензон — клоака. Золото в этом мире ценилось куда больше, чем в моём. Это я уже давно понял. Так что даже в той клоаке, продав или обменяв золотой перстень, они смогут позволить многое. По крайней мере, хотя бы кров и безопасность. Не может быть, чтобы в городе, которым управляет королевский отпрыск, главенствовал хаос. Должно же там присутствовать хоть какое-то подобие порядка. Старейшина Элестин говорил, что Валензон — второй по величине город Астризии. И утверждал, что за городскими стенами всё ещё соблюдается старый уклад жизни. По крайней мере соблюдался, когда он там был последний раз.