Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера (СИ) - Надежда Мамаева

Образование и воспитание Вассы были целиком и полностью заслугой дедушки. Конечно, тонкостей этикета она при таком раскладе, увы и ах, не знала, умением искусно картавить (говорят, в столице сейчас среди барышень это модно) похвастать тоже не могла, а из танцев знала только креп и мальрон — то единственное, что играли на приемах, устраиваемых губернатором.

Стук в дверь вывел Вассу из состояния размышления.

— Сходи, открой, — дедушка, удобно расположившийся в кресле — качалке, не пожелал покидать столь уютного пристанища.

Выйдя из залы и добравшись по коридору до входной двери, девушка отперла замок.

На пороге стоял почтарь. Похоже, новенький. Раньше письма и газеты разносил почтенный Мальрин. Но старик начал сдавать и засобирался на покой. Его преемника украшала щербатая улыбка, чуть задранный кверху конопатый нос и кургузый сюртук. Все это никак не вязалось со слякотной погодой, что властвовала на улице. Мешанине из дождя и снега под стать постная серая физиономия и доха потеплее.

— Письмо для герра Хейроллера.

— Я за него.

Плутоватый парнишка озорно улыбнулся и, почесав не сильно чистой пятерней взлохмаченные вихры, выдал:

— А не сильно ты на герра похожа. Что делаешь сегодня вечером?

Брови девушки непроизвольно взметнулись вверх. Молодчик, статься, принял ее за смазливую служаночку: ну да, платье простое, серое, купленное (не сшитое на заказ точно по мерке) в лавке не для господ, а для горожанок. Ну, шустер! Времени зря не теряет.

— Вечером, конечно, свободна, вот только уложу сына и трех дочурок спать, — и, не давая молодцу опомниться, Васса игриво прощебетала, как бы извиняясь: — раньше у них папашка был, он их и укладывал, но он слинял, вот спиногрызы плохо и засыпают, но если новый на должность отца появится …

Девушка усиленно захлопала ресничками, кося под альтернативно одаренную. Парень впечатлился и уже более серьезным тоном, с обращением на 'Вы' произнес:

— Вот ваше письмо, передайте его герру.

Больше, не говоря ни слова, развернулся и вприпрыжку унесся дальше по улице.

— Надо же ж, какие мы пугливые, — для порядку прокомментировала девушка, для пущей картины уперев руки в бока. Закрыв дверь, она вернулась обратно к деду.

— Васса, зачем ты так с молодым человеком? — тон старика был серьезен, но мракобесы в глазах плясали джигу.

— Я‑то совсем ничего, я совсем даже не против, это он какой‑то пугливый оказался… — поддерживая игру деда, начала Васса.

— Ладно, давай сюда, что он там принес.

Девушка потянула письмо деду. Такая корреспонденция, с графской печатью рода Бертран на сургуче приходили два раза в год — на день рождения Вассы и под Новый год. Писала матушка, поздравляя дочь с очередным праздником.

Вассария, в первый год старательно выводившая неумелой рукой руны на пергаменте и отсылавшая свои послания чуть‑ли не каждый месяц (они так и оставались без ответов), впоследствии стала лишь пунктуально отвечать на приходящие письма, отстраненно интересуясь погодой, природой и матушкиным здоровьем. Пришедший конверт выбивался из привычного эпистолярного графика.

Меж тем дед распечатал сургуч и углубился в чтение. По мере того, как его выбеленный временем, но все еще цепкий взгляд бегал по строчкам, лицо все больше походила на такое, о котором шулера говорят — игральный фасад: без эмоций, бесстрастное, ничего не выражающее. Плохой признак.

Дед оторвал взгляд от листа, испещрённого бисерным почерком матушки Вассарии, с кучей завитушек и вензелей в конце каждого слова и на мгновение замолчав, произнес:

— Ну что ж, это должно было когда‑то случиться. Я дал тебе все, что мог. Денег, увы, у меня нет, есть только знание и умение выигрывать в карты. Их тебе я и передал. А сейчас, похоже, твой отчим и моя бывшая невестка вспомнили о том, что у них подросла девица на выданье и решили расплатиться с кем‑то из знати, заключив брачный договор на твое имя.

Умению держать удар дедушка научил Вассу еще в первый год ее пребывания в этом доме. Вот и сейчас, раздираемая бурей чувств от смятения до негодования, внешне девушка старалась выглядеть спокойной. Не задавала вопросов, обычных для семнадцатилетней фьеррины, оказавшейся в схожей ситуации. Старик одобрительно усмехнулся, и, мгновение спустя, продолжил:

— В письме не сказано, за кого тебя прочат, но готовься к тому, что будущий супруг будет навряд ли воплощением девичьих грез, скорее уж таким же старым ревматиком, как и я.

В его словах была доля истины: на подарки судьбы из рук отчима надеяться не приходилось.

— В письме так же сказано, чтобы я отправил тебя в столицу в сопровождении компаньонки, но поскольку её у нас и в помине нет, придаться тебе поехать одной.

— А как же приличия? — подначила дедушку внучка.

— А разве ты их соблюдаешь? — в тон ей ответил Хейроллер.

Так и началась предсвадебная эскапада Вассарии.

Чахлая на вид каурая лошадка проявляла чудеса выносливости, одолевая с завидным упорством до семидесяти лин[4] в день, в то время как породистые рысаки, пройдя это же расстояние (правда, немного быстрее), требовали смены. Довеском к ее седлу и поклаже выступала Васса, мокрая, грязная и злая. От дилижанса, ходившего раз в месяц в сторону столицы, и дамского платья они с дедушкой отказались. Одиноко путешествующая фьеррина — большой искус для мошенников. Да и к сроку, указанному в письме Вассария никак при таком способе путешествия не успевала. Поэтому — мужское седло, порты, заправленные в голенища сапогов, да плащ, подбитый мехом. Последний, укрывавший от мороси, что является предвестником скорой зимы, лип к лошадиному крупу и уже не согревал, насквозь пропитанный влагой. До столицы оставался один дневной переход, и заночевать на этот раз Васса планировала в таверне, что уже виднелась у обочины широкого и многолюдного тракта. Чуть в стороне от нее располагалась небольшая деревенька. Девушка припомнила карту, что рассматривала с утра, кажется, название этого поселения 'Старые Параты', что такое эти самые 'параты' она не знала, но почему‑то это словосочетание прочно ассоциировалось у нее со старыми портками. Уж не знамо почему.

Оставив лошадь у коновязи и кинув монетку расторопному мальцу, зашла, мысленно помянув недобрым словом бывшего хозяина кобылы, удружившего с кличкой животины — Пехота. Причем ни на какие другие эта зараза не отзывалась, разве что на Пёху еще, хотя, справедливости ради, каурая ее оправдывала — плелась по грязным колеям тракта и не вязла.

Таверна приветливо встречала путников гвалтом, запахом прокисшего пива и чесночным духом, который призван был отпугнуть нечисть. По мнению Вассы, так и первых двух составляющих вполне бы хватило, но хозяин рачительно развесил плетенки с сим луковичным не только у входа, но и по всему залу.