Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима - Шломо Венеция

если бы кто-то осмелился это сделать. К его чести, у него хватает смелости говорить об ощущении пособничества нацистам, об эгоизме, который ему иногда приходилось проявлять, чтобы выжить, а также о желании отомстить, когда лагеря были освобождены. Тем, кто может предположить, что, являясь членом зондеркоманды, где его лучше кормили и одевали, он, возможно, страдал меньше, чем другие заключенные, Шломо Венеция задает вопрос: чего стоит чуть больше хлеба, отдыха и одежды, когда каждый день ты имеешь дело со смертью? Поскольку ему довелось испытать и «нормальные» условия жизни в лагерях, которые он описывает с исключительной точностью и правдивостью, Шломо Венеция без колебаний заявляет, что предпочел бы медленную смерть работе в крематории.

Как же выжить в этом аду, когда все, что тебя ждет, – лишь момент собственной смерти? У каждого заключенного был свой ответ на этот вопрос. Для многих, как, например, для Шломо Венеции, думать больше не было необходимости: «Первые десять – двадцать дней я был в состоянии постоянного потрясения от чудовищности совершаемого преступления, а потом просто перестал думать». Каждый день он хотел умереть, но каждый день боролся за выживание. Тот факт, что Шломо Венеция жив по сей день, представляет собой двойную победу над процессом уничтожения евреев: в каждом из членов зондеркоманды нацисты хотели убить еврея и свидетеля, совершить преступление и стереть все его следы. Но Шломо Венеция выжил и рассказал эту историю, долгое время храня молчание, как и многие другие бывшие заключенные.

Если он, как и я, и многие другие, молчал, пока не стало слишком поздно, то лишь потому, что никто не хотел нас слушать. Мы только что вернулись из мира, где люди пытались изгнать нас из человечества: мы хотели сказать об этом, но встречали недоверие, равнодушие и даже враждебность окружающих. Лишь многие годы спустя мы нашли в себе мужество высказаться, потому что нас наконец-то слушают.

Вот почему это свидетельство и свидетельства всех заключенных следует воспринимать как призыв к размышлению и бдительности. Шломо Венеция не только рассказывает нам о зондеркомандах, но и напоминает об абсолютном ужасе, «преступлении против человечества» – Холокосте. Голос Шломо Венеции и всех заключенных однажды угаснет, но останется этот диалог между ним и Беатрис Праскье, между одним из последних свидетелей и молодой женщиной, представительницей нового поколения, которая смогла его выслушать, потому что сама на протяжении многих лет посвятила значительную часть своей жизни борьбе с забвением. Я хотела бы поблагодарить ее за это, и особенно за то, что у нее хватило смелости сопровождать Шломо Венецию в этом напряженном путешествии в его прошлое.

Теперь молодому поколению предстоит не забыть и сделать так, чтобы голос Шломо Венеции звучал вечно.

Симона Вейль

Президент Фонда памяти жертв Холокоста

Предупреждение от Беатрис Праскье

Этот рассказ основан на серии интервью, которые я взяла у Шломо Венеции в Риме при содействии историка Марчелло Пеццетти в период с 13 апреля по 21 мая 2006 года. Интервью, проведенные на итальянском языке, были переведены и расшифрованы как можно ближе к оригиналу и проверены самим Шломо Венецией, чтобы не нарушить подлинность его рассказа.

Находясь в самом сердце этой машины, уничтожавшей человеческие жизни, Шломо Венеция – один из немногих выживших, способных свидетельствовать об «абсолютных» жертвах, о тех, кто был вытеснен множеством забытых лиц, которых не спасла случайность или исключение. Его свидетельство – не просто акт памяти. Это исторический документ, проливающий свет на самый мрачный момент нашей истории.

Глава I

Жизнь в Греции до концлагеря

Меня зовут Шломо Венеция, я родился в Греции, в Салониках, 29 декабря 1923 года. Моя семья была вынуждена покинуть Испанию во время изгнания оттуда евреев[2], но, прежде чем поселиться в Греции, мои предки проехали через Италию. Поэтому меня и зовут Венеция. У евреев, приехавших из Испании, в то время не было фамилий. Их называли, например, Исаак, сын Соломона. Прибыв в Италию, они выбрали фамилии по названию города, в котором поселились. Именно поэтому многие еврейские семьи носят имена городов. В нашем случае именно это позволило нам сохранить итальянское гражданство.

В нашей семье было пятеро детей: два мальчика и три девочки. Мой брат Морис был старше меня на два с половиной года, потом появилась Рахиль, которая была старше меня на год и два месяца. Затем появились еще две девочки: Марика, в 1930 году, и Марта, в 1933 году. В первые годы моя семья жила в маленьком доме. Пускай он и не был большим, но это все равно лучше, чем деревянные лачуги, в которых жило большинство бедных евреев в Салониках. Со временем нашей растущей семье в том доме стало тесно. Мне было около пяти лет, когда мы продали его и построили двухэтажный дом побольше по соседству, на участке, принадлежавшем моему деду. Мой отец был немного эгоцентричен и выложил свое имя красным кирпичом на дорожке, ведущей к двери дома. Второй этаж сдавался в аренду греческим семьям. Деньги от аренды помогали моему отцу платить налоги. К сожалению, все изменилось после его смерти, которая пришла очень рано. Это был, наверное, 1934 или 1935 год, и мой отец оставил после себя пятерых сирот.

Значит, вы были совсем маленьким. Как вы восприняли его смерть?

Мне было одиннадцать лет, и я учился в школе, когда один из двоюродных братьев моего отца пришел, чтобы отвезти меня к нему в больницу. Ему сделали операцию из-за болезни печени, но больше ничего нельзя было сделать. На самом деле я даже не успел его навестить: отец умер, не дождавшись меня. Внезапно мы оказались практически одни, без средств к существованию. Мой отец держал небольшую парикмахерскую, которую построил для него его отец. Разумеется, я не мог заменить отца в деле, потому что был еще слишком маленьким. Его помощник взял на себя управление бизнесом в обмен на небольшой процент, который платил моей матери каждую неделю. Но этого было недостаточно, чтобы прокормить семью с пятью детьми. Только благодаря помощи четырех маминых братьев нам удавалось каждый день немного поесть. Каждый четверг я приходил к ним, чтобы они дали мне пакет с овощами: баклажанами, луком и прочим, что вырастили и отложили для своей сестры. Эта помощь была очень ценной, но недостаточной, и через год после смерти отца мне пришлось бросить школу, чтобы найти работу и поддерживать семью материально. Мне едва исполнилось двенадцать.

А чем занимался