Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима - Шломо Венеция

вот слова Йоргоса дали понять, что ждать помощи бессмысленно и нужно попытаться бежать самим. Но это означало оставить семью… Пока мы находились на территории Греции, побег был менее рискованным, потому что нам не составило бы труда найти убежище среди крестьян. Они помогли бы нам как бойцам сопротивления, не зная, что мы евреи. На югославской территории все стало бы гораздо сложнее. Так что мы решили попытаться сбежать тем же вечером.

Мы были достаточно худы, чтобы вылезти через окно и выпрыгнуть из движущегося поезда. Это было очень рискованно, так как немцы стояли в дозоре в башенках, построенных на крышах некоторых вагонов. Я заметил, что каждый третий вагон занят эсэсовцами. Но решимость наполняла нас. Первым решил прыгать мой брат, затем я. Выпрыгнув, мы собирались бежать вперед, чтобы нагнать двоюродных братьев, которые готовились прыгать после нас. Мой брат не успел и ногу выставить. Люди в вагоне не спали и начали кричать и плакать. Они были уверены, что мы умрем и их самих убьют за то, что позволили нам сбежать. Отец Дарио, Милтон, все время повторял: «Они знают, сколько нас, и, когда поезд прибудет в пункт назначения и они увидят, что ты пропал, они убьют нас всех». На самом деле то, что мы остались, ничего не изменило: они все погибли. Но кто мог это знать? Когда мы увидели, как люди плачут, когда увидели, что мама и сестры в ужасе и панике, мы убедили себя, что нечестно оставлять их одних и пытаться спасти лишь себя. Если бы они не заметили, нам, возможно, удалось бы сбежать и спастись.

На следующий день мы повторили попытку. Но Милтон не спал и наблюдал за нами, чтобы не дать сбежать. Нас снова остановили. Наконец мы покинули территорию Греции. Пересекли Югославию, затем Австрию. В Вене, за колючей проволокой, мы потеряли всякую надежду на свободу.

Удалось ли вам поговорить с матерью во время поездки?

Нет, я не мог даже приблизиться к ней – настолько там было тесно. Чтобы сохранить хоть немного личного пространства, натянули одеяло, чтобы отделить мужчин от женщин. Второе одеяло использовалось для того, чтобы отгородить бак для туалета. Мы едва могли перемещаться по вагону. Как бы то ни было, мы мало разговаривали. Все были погружены в раздумья и подавлены несчастьем. Поделиться с другими было нечем, потому что все мы находились в одинаковом положении. Мы были там, мы были уничтожены, и все. Мысль о бегстве, о том, что мы упустили этот, возможно, единственный шанс… Все чувствовали, что ничего хорошего с нами не случится. Но я думаю, это нормально – хотеть сохранить хоть немного надежды. Поэтому я рассказал о том, что услышал от друга детства, только самым близким людям.

В глубине души вы верили Йоргосу или немцам, которые говорили, что отправляют вас на Восток на работу?

Я верил и тому и другому. С одной стороны, я хотел убедить себя, что Йоргос просто распространяет слухи и это абсурд, что немцы делают все это только для того, чтобы убить нас по прибытии. Никто не мог в это поверить, но история показала, что он был прав. К тому времени немцы уже начали строить дорогу, по которой поезда должны были въезжать в лагерь. Это был апрель 1944 года, и их не очень волновало, что железнодорожники, не являющиеся немцами, смогут заглянуть внутрь лагеря. Полагаю, именно так Йоргос узнал о том, что происходило в Освенциме.

Поезд делал еще какие-нибудь остановки?

Да, он останавливался еще на территории Греции, чтобы мы могли опорожнить бак, в который облегчались. Контейнер, правда, был переполнен уже через два дня, и нам пришлось ждать этой остановки, чтобы его опорожнить. И это был единственный раз. Солдаты стояли метрах в пятнадцати от нас, чтобы убедиться, что никто не попытается сбежать. Когда двери вагона открылись, я вместе с тремя другими мальчиками спустился вниз, неся бак, полный экскрементов. Мы хотели опорожнить его перед поездом, но солдат велел пройти чуть дальше. Выйти из вагона, в котором мы были заперты несколько дней, вдохнуть свежего воздуха и увидеть дневной свет в этом огромном пространстве – все это произвело на нас странное впечатление. От этого было еще труднее вернуться в вагон. Дверь вагона оставили открытой на пятнадцать минут, но этого было недостаточно, чтобы освежить воздух. Нам пришлось вернуться в смрад, в эту тяжелую смесь мусора, экскрементов и человеческого пота.

Затем поезд пересек Югославию и Австрию. В какой-то момент, когда он снова остановился для дозаправки, я увидел, как мимо прошел человек в форме, и у него не было оружия. Я не знал, был ли он австрийским солдатом или железнодорожным рабочим. Он помахал мне рукой и сказал: «Komm raus!» – «Выходи!» Я не был уверен, хочет он мне помочь или донести на меня. Он получил бы медаль за то, что остановил меня при попытке сбежать. Я ничего не сделал, и поезд продолжил свой путь.

Когда вы проезжали на поезде через деревни, вы видели снаружи других людей?

Да, время от времени. В Брно поезд снова остановился. Я запомнил это место, потому что название города меня очень удивило. Мы умоляли немцев дать нам воды. Вместо этого перед моим вагоном остановился пьяный человек и очень выразительно замахал рукой, говоря, что нас всех убьют, повесят. Он был в стельку пьян, но, видя его жесты, я так разозлился, что плюнул ему в лицо, как только он подошел к моему вагону. В конце концов немецкий солдат прогнал его. Если подумать, я не знаю, развлекался он так или просто хотел нас предупредить… Из Брно мы еще два дня добирались до Юденрампе[13] в Освенциме.

Были ли погибшие в вашем вагоне?

Нет, в моем вагоне никто не умер. Но так, конечно, было не во всех. Для немецкой системы было удобно, если люди могли умереть в пути, ведь тогда их не нужно было убивать. Ехать в таких условиях в течение одиннадцати дней… В моем вагоне людям хватило еды на первые несколько дней благодаря помощи от Красного Креста, но запасы заканчивались, и никто не знал, когда мы прибудем. Люди начали всерьез беспокоиться. Мы, те, кто помоложе, пытались их успокоить, чтобы всеобщая паника не сделала последние дни в поезде еще более трудными.

Глава II

Первый месяц в Освенциме-Биркенау

Поезд никогда не давал гудок, останавливаясь во