Не навреди ему - Джек Джордан

документы перед операцией. Как только пройдет шок, она меня за это возненавидит.

– Он страдал? – спрашивает она прерывающимся голосом.

– Нет. Он ничего не почувствовал.

Наверное, она думает, что я бесчеловечная, раз могу твердо смотреть ей в глаза, но у меня просто было много практики. За годы работы я научилась не проявлять в разговоре с родственниками пациентов слишком много сочувствия, чтобы они не сочли это снисходительностью, или грусти, чтобы не перепутали с чувством вины. Если бы я слишком широко улыбнулась, когда подходила к миссис Даунинг, это подарило бы ей ложную надежду. Профессия кардиохирурга означает умение не только чинить сердца, но и разбивать их.

– Миссис Даунинг, – говорю я спокойно, осторожно отстраняясь от ее горя, – Вэл, моя коллега, расскажет вам, что делать дальше, и ответит на любые вопросы. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь обращаться к ней.

Вэл берет миссис Даунинг за руку и мягко отводит ее к стулу; ей удается не дать ей разрыдаться, пока я не закрою за собой дверь и не позволю себе расслабить по-британски «застывшую» верхнюю губу.

Закрываю глаза и, перед тем как пойти в раздевалку, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я уже давно не теряла пациента, сегодня это случилось впервые за долгое время, и внезапно меня охватывает страх, что это может быть началом длинной цепочки ошибок, но я сразу же отмахиваюсь от этой мысли.

Это первое поражение в длинной череде побед. Помни об этом.

Но я уже знаю, что мне не удастся выбросить операцию из головы – то ли привычка, то ли естественное желание исправить недостатки.

Я захожу в раздевалку, стягивая с себя форму. Переодеваюсь, погрузившись в свои мысли.

– Вы в порядке?

Марго стоит возле своего шкафчика, соседнего с моим, и стягивает волосы в хвост. Ей пора бы подкрасить корни.

– В порядке.

Я снова прокручиваю в голове операцию, деталь за деталью, до того момента, как сердце мистера Даунинга перестало работать. Очевидно, сейчас мне не так хорошо, как обычно, удается прятать свои мысли. Есть такое свойство у ошибок: они ударяют в твою броню, обнажая едва заметные уязвимые участки под ней.

– Вы сделали все, что могли.

– Знаю, – лгу я. – Спасибо.

Я чувствую, что ее взгляд задержался на моем лице. Говорю ровным безапелляционным тоном. Без эмоций. Наверное, она считает меня черствой. Возможно, так и есть.

Я чувствую нечеловеческое равнодушие перед тем, как назвать время смерти. Копаясь в чьей-то грудной клетке, я не испытываю никаких эмоций, как электрик, меняющий проводку. Я не думаю о том, кто лежит под хирургической простыней, или о членах его семьи, которые сидят перед операционной и ждут, чтобы их мир пришел в равновесие или схлопнулся. В противном случае я бы сошла с ума. Только когда я выхожу из операционной, на меня наваливается груз последствий, и весь оставшийся вечер я раз за разом проигрываю свои действия в голове.

– Готовы к субботе? – спрашивает она небрежно.

Я забыла. Отвлеклась на операцию мистера Даунинга. В одно мгновение меня снова наполняет тревога.

Через два дня мне предстоит самая важная операция за всю мою карьеру: шунтирование трех коронарных артерий Ахмеда Шабира, члена парламента от Рэдвуда и, если верить слухам, будущего лидера партии лейбористов. Посвященные, которым нельзя разглашать информацию, чтобы не повлиять на результаты будущих выборов, называют его «Пациент Икс». Неповторимые ощущения: размахивать скальпелем, зная, что от тебя зависит судьба потенциального премьер-министра.

– Конечно.

У Марго звонит телефон. Она бросает взгляд на экран и бросает телефон в сумку, оставляя звонить дальше. Я замечаю имя – «Ник», – прежде чем телефон исчезает в ее шкафчике, и достаю из сумки свой, чтобы перечитать нашу с Заком переписку.

Зак

Пожалуйста, я не хочу ехать. Ты обещала, что поедешь со мной.

Он отправил это в обед. Мой сын должен был сидеть и играть, а вместо этого нервничал и писал мне. Я ответила ему между операциями, и от чувства вины меня начало тошнить так, что я оставила свой обед нетронутым.

Я

Я больше всего на свете хочу поехать с тобой в путешествие, но у меня есть очень больные пациенты, которым нужна моя помощь. Мы поедем куда-нибудь летом, вдвоем. Придумай, куда хочешь поехать, и я начну все организовывать. Целую.

Зак

Они всегда для тебя важнее.

Я не знала, что на это ответить.

– Планы на вечер?

Марго скручивает сигарету, облизывает кончиком языка край бумажки, складывает ее и кладет себе за ухо.

Она уже несколько раз пыталась навязаться мне в подруги, как будто поставила себе такую задачу и теперь хочет этого добиться. Но я не мешаю рабочие отношения с личными симпатиями. Если коллеги становятся слишком близки друг другу, неизбежно возникают ошибки. В операционной нельзя расслабляться. Гораздо лучше, если все настороже.

Я надеваю куртку, которую достала из шкафчика.

– Особенно никаких. Мой брат завтра повезет моего сына и свою дочь в Корнуолл на пасхальные каникулы, так что хочу провести вечер с сыном перед его отъездом.

Она прекрасно знает, что за жизнь у медицинского работника в Англии, и не спрашивает, почему я не еду с ними. По крайней мере за это я могу быть ей благодарна.

– Как он, справляется?

Моя рука, застегивающая молнию на куртке, замирает на полпути.

– Что, простите?

Глаза у нее расширяются оттого, каким резким внезапно стал мой тон. Я достаю сумку из шкафчика и с силой захлопываю дверцу.

– Это личное, – отрубаю я и иду к двери. – До завтра.

– Ну да, – грубо отвечает она и произносит себе под нос: – Сучка.

Я задерживаюсь у двери, чувствуя, что на языке скопилась уйма непроговоренных слов, а потом закрываю ее за собой с мягким щелчком.

У своей машины я замираю.

В искаженном отражении в стекле мое лицо напоминает череп: темные, с залегшими тенями глазницы; острые скулы и выпирающий подбородок.

Ну и кому ты теперь будешь нужна?

Я забираюсь в машину и бросаю сумку на пассажирское сиденье. Мотор заводится с утомленным ворчанием, и из вентилятора вырывается еле теплый воздух, отгоняя туманную дымку, которой покрыто лобовое стекло. Я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза.

Зак уже, наверное, поужинал и растянулся на диване перед телевизором, а Пола убирает кухню и делает другие дела, которые возникают по ходу. Если бы раньше, когда мы жили в Лондоне, кто-то из соседей предложил бы забрать Зака из школы и сложить посуду в посудомойку, я бы закрыла дверь у него перед носом и накинула бы цепочку. Удивительно, какие чудеса творят несколько километров расстояния и полное отчаяние.

Я сижу впервые за шесть часов и чувствую каждый сустав. При мысли о том, что надо еще погулять с собакой, прихожу в ужас, но потом вспоминаю мордочку Мишки, и у меня сжимается сердце. Зак всегда мечтал иметь собаку, и, купив ее, я надеялась, что мое отсутствие будет менее заметным. Это просто добавило еще