Двадцать копеек. Сборник рассказов - Григорий Родственников

– Сиди тихо, а то матку вырву.

Увидев трех амбалов, директор, похоже, не удивился. Лишь печально вздохнул и, изображая гостеприимного хозяина, предложил «господам» присесть.

Вавула сразу же приступил к делу, рассказал счастливцу как ему повезло с крышей и что лучшей защиты в городе не найти, а стоит эта замечательная услуга всего-то пятнадцать процентов от прибыли, у других цены несоизмеримо выше. Барыга, похоже, обрадовался и даже засмеялся. Вавула с Гномом тоже похохотали. Не смеялся только Толик. Он мрачно глядел на директора и шептал: «Ну, вот и встретились, парень в джинсах».

Когда дело было уже практически на мази и директор даже предложил братве откушать дорогого вискарика, Кулак неожиданно встал, надел на пальцы кастет и подошел к белобрысому предпринимателю.

– Сергею Владимировичу не нравится цифра пятнадцать! Ему нравится цифра двадцать! Ведь я прав?

С этими словами Толик нанес своему давнему врагу смачный удар по зубам. Директор упал на пол, а бандит принялся пинать его ногами.

– Вот тебе двадцать копеек, с***ка! Вот тебе двадцать копеек, тварь!

Вавула и Гном на мгновение оцепенели, но потом пришли в себя, оттащили Толика прочь.

– Ты что, Кулак, с катушек съехал?!

– Он будет платить двадцать процентов! – заорал Кулачков. – Ты понял, с***ка?!

Белобрысый тяжело поднялся, сплюнул кровью на дорогой ковер. Усмехнулся разбитыми губами:

– Чего же непонятного? – и тихо добавил: – Я тебя тоже узнал. Вижу – подрос мальчик…

1995 год.

Толик хохотал и никак не мог остановиться. Он был изрядно навеселе. Кулачков вспоминал, как попросил хозяина кабака привести ему самую дорогую проститутку и тот вдруг привел Вику. Она его не узнала. Зато он ее узнал. Еще красивее стала, зараза. Школьницей была – взгляд не отвести, а сейчас расцвела по полной, округлилась. Глазищи в пол-лица, губки пухлые блестят от дорогой помады.

Что он только с ней не делал, и так и эдак, и вот так. Потом спросил:

– А помнишь, Вика, как мы с тобой по аллее в девятом классе гуляли?

Узнала! Даже рот от удивления открыла. А Кулак сунул ей в пасть мятые баксы, по заднице шлепнул «Проваливай, дешевка»!

Как она на него смотрела! Чуть дыру не протерла.

«Толя, что с тобой стало? Тогда в школе… Ты же был совсем другим…".

«Ну, точно – чокнутая. Еще бы детский сад вспомнила».

Толик оставил машину на стоянке и продолжая хохотать, пошатываясь брел домой.

– Эй, Кулак, притормози! – неожиданно раздался знакомый хриплый голос.

Из темной подворотни навстречу шагнул высокий блондин. В руке пистолет с глушителем.

Толик остолбенел. Сердце екнуло.

– Ты? – спросил он, хотя и так знал ответ.

– Я!, – кивнул давний знакомый. – За последние годы мы слишком часто встречались. Мне это надоело. Прощай.

Сухо кашлянул выстрел.

Блондин какое-то время мрачно смотрел на мертвое тело, потом вздохнул, порылся в кармане плаща и швырнул на землю серебристую монетку.

– Вот твои двадцать копеек, жмот.

Рядом с головой Толика расплывалось уродливая темная лужа и в ней, как островок посреди океана, чужеродно поблескивала двадцатикопеечная монетка, по злой иронии судьбы, 1976 года выпуска.

Скальп генерала Дугласа

В одиннадцать лет я был лучшим фехтовальщиком своего двора. Да что двора, всего городка Моссовета. Я мог фехтовать с утра до вечера, зимой и летом, в снег и дождь. За несколько лет моя правая кисть приобрела такую подвижность, что я мог отбивать сыпавшиеся на меня удары не сходя с места, не прыгая и не отскакивая. Помню, я как раз демонстрировал мастерство фехтовального боя двум своим закадычным друзьям, Мишке и Андрею, когда во дворе появилась моя мама. Я ее не заметил, поскольку противники у меня были серьезными. Это было видно по их свирепым лицам, на которых так и читалось желание пронзить вашего покорного слугу насквозь. Мишка норовил стукнуть меня палкой по ногам, а Андрей корчил страшные рожи и вопил:

«Умри, каналья!».

Мама встала под дерево и с улыбкой наблюдала за нами. Она всегда улыбалась, когда ей доводилось подглядеть за нашими играми. Случалось это нечасто, ибо женщинам нет места в мужских забавах. Так я обычно объяснял ей, когда она просила посидеть рядом с нами. На самом деле я просто стеснялся взрослых. Мне казалось, что они обязательно скажут: «Ох, какой большой мальчик, а ведет себя, как ребенок».

Парировав удар Андрея, я сделал красивый выпад, и моя деревянная шпага нашла вражескую грудь. Андрюха изобразил на лице невыносимую боль и повалился на землю. А я атаковал Мишку, он сражался значительно хуже Андрея, поэтому я без труда расправился с ним.

Мама захлопала в ладоши и подошла к нам.

– Браво, мушкетер!

Я недовольно тряхнул головой:

– Я не мушкетер! Я гвардеец кардинала! А мушкетеры, – моя шпага указала на лежащих на газоне Мишку и Андрея и старательно притворявшихся убитыми, – Мушкетеры мертвы!

– Хорошо, гвардеец, – покладисто согласилась мама. – Пора обедать. – потом она строго сказала моим друзьям:

– Ребята, вставайте! Земля сейчас холодная – можно простудиться.

Те радостно вскочили на ноги.

– Здрасьте, тёть Галь!

Хитрый Мишка с интересом поглядывал на мамину сумку и жмурился, как кот на сметану. Он знал, что у мамы всегда есть, что-то вкусное. И он, как всегда, не ошибся. В этот раз мы получили овсяные печенья.

Андрей, роняя коричневые крошки на газон, говорил с набитым ртом:

– Тетя Галь, Гришка здорово сражается, но ничего – в следующий раз мы прикончим его! Правда, Мишка?!

– Угу, – согласился Мишка. – А то он возгордился. Считает себя первым клинком Франции.

Мама прыснула от смеха, она всегда была очень смешливая.

По дороге домой она спрашивала меня:

– Почему ты всегда выбираешь отрицательные роли? Почему ты гвардеец, а не мушкетер?

– Потому что гвардейцы злые!

– Но ты же не злой.

– Но кто-то должен быть злым! Иначе играть не интересно! – Я удивлялся, что мама не понимает таких очевидных вещей.

– Но нельзя же всегда играть только отрицательных персонажей? Вот недавно на школьном спектакле, где вы ставили спектакль о героях-партизанах – ты изображал фашиста.

Мама открыла дверь ключом и мы вошли в квартиру. Папа на кухне, как всегда, возился с моторами. Это было его хобби. У нас дома было, наверное, два десятка моторов самого разного размера. Вот и сейчас, отец любовно прикручивал точильный камень к одному из них. Он довольно напевал какую-то песенку. На нас он не обратил никакого внимания.

– Почему Миша и Андрюша были партизанами? – продолжала мама. – А ты немец?

– Потому что я пухлый! – ответил я. – Пухлых партизан не бывает!

– Кто тебе сказал, что ты пухлый? – нахмурилась мама. – Что за глупости такие? Ты нормальный.

– Ребята сказали, что я толстый. А где ты видела толстых партизан?

– Чем глубже в лес, тем толще партизаны. – пропел папа, закрепляя мотор на железной подставке.

Мама неодобрительно зыркнула на него и увела меня с кухни в комнату, усадила на диван.

– Если ты толстый, то зачем засунул подушку под рубаху?

– Что бы быть еще толще! Видела, какое у меня стало большое пузо?! Все зрители сразу поняли, что я матерый фашист!

– И чего ты добился? Твоим друзьям все аплодировали, а в тебя один мальчик швырнул огрызок яблока.

– Правильно швырнул. Я бы тоже швырнул. Зато все поняли, что фашисты очень плохие.

– Ладно. – мама махнула рукой. – Сыграл ты хорошо, но для этого совершенно не обязательно было портить валенки. Дедушка обещал приехать и надрать тебе уши.

Мне стало грустно. Дедушка у меня был строгий, но справедливый. Неужели он не понимает, что я просто обязан был выкрасить подаренные им валенки нитрокраской? Зато они получились черные и блестящие, как настоящие сапоги.

– Бог с ними, с валенками. – улыбнулась мама. – Я сегодня встречалась с тетей Любой и она обещала завтра приехать к нам в гости.

Если мама думала, что известие о приезде тети Любы обрадует меня, то она глубоко ошибалась. Мне очень не нравилась эта мамина подруга. Во-первых, у нее был резкий и неприятный голос, как воронье карканье. А во-вторых, она постоянно поучала маму и читала ей нотации. А мама сидела, опустив голову, как провинившаяся школьница.

– И вот что тетя Люба нам подарила.

Мама вытащила из сумки большую коробку и я увидел в ней потрясающей красоты куклу. Резиновую, с открывающимися глазами и длинными ресницами. Но самым великолепным были ее волосы – белоснежные, шелковистые.

Я издал вопль восхищения.

– Это кукла из Германии. Тебе нравится?