Отпусти народ мой... - Ирина Левитес

— Она мне будет рассказывать! — кипятился Семен Семенович. — Нет, вы только посмотрите — она мне будет рассказывать за мою дочь! Я вас спрашиваю: кто не знает, что у Лельки голова — Дом Советов! Пусть мои враги таки сдохнут от зависти, какая у нее голова!

— Папа, успокойся! Какие враги? При чем тут Дом Советов? И в конце концов, когда уже будет покой в этом доме? Иди уже и читай свою газету! — не выдерживала Леля. — Я и так на ногах не стою. Полдня пробегала — была в проектном институте и на заводе, все без толку. Прямо руки опускаются…

— Ой, мама, я не понимаю, почему ты так волнуешься? Можно подумать, мы где-нибудь в Америке живем, где все безработные! — снисходительно роняла Женя.

— В Советском Союзе безработицы нет! — категорично поддерживала сестру Лера.

Тут и маленькая Нина вносила свою скромную лепту:

— Тетечка-Лелечка! Ты что, не знаешь, что безработными бывают только капиталисты на этом… как его… гнилом Западе?

И так каждый вечер, до глубокой ночи, родные поддерживали и ободряли Лелю. Но она прекрасно понимала, что это наигранный оптимизм. Без ее зарплаты семье стало совсем туго. Еще до увольнения Леле приходилось с микроскопической точностью распределять доходы. Даже завела конверты с надписями: «питание», «коммунальные платежи», «телефон», «одежда» и раскладывала в них рубли и трешки. В целях экономии, обшивая всю семью, покупала обрезки тканей в магазине «Лоскуты» на улице Жданова. Доставался кусок ткани поменьше — было новое платье у кого-то из девочек, а если отыскивался отрез побольше — обновка светила взрослым. И так приходилось экономить во всем, считая и выгадывая каждую копейку.

И Леля вновь звонила, бегала, искала… К тревоге и бесплодным поискам работы присоединялась обида за то, что ее сократили несправедливо. Она постоянно думала об одном и том же. Ладно, пусть руководство института не учло, что у нее на руках куча иждивенцев: муж — инвалид войны, между прочим; двое детей и трое стариков. Но некоторые бездельники остались в проектном институте, чтобы с утра до вечера пить чай, трепаться и ничегошеньки не делать!

Сослуживцы искренне и вполне справедливо считали, что проекты выходят в срок в основном благодаря Леле. Весь день, зачастую прихватывая обеденный перерыв, она стояла за кульманом. Со стороны казалось, что рейсшина сама двигается по ватману, а остро заточенный карандаш легко порхает, повинуясь маленьким ручкам. Ее проекты были смелыми и талантливыми, а качество чертежей безукоризненным. И для всех давно уже стало привычным, что Леля не подведет, Леля вывезет; если нужно — свернет рулон чертежей в тубус, возьмет домой и всю ночь и даже воскресенье будет работать. А утром в понедельник небрежно протянет цилиндр руководителю отдела и легко бросит: «Все готово!»

Ее в отделе любили за легкий характер и «активное участие в общественной жизни». Эта самая жизнь, как водится, была настолько интенсивной, что по праву могла быть приравнена к основной работе. Леля была непременной участницей заседаний профкома и месткома, коммунистических субботников и битв за уборку, спасение и сохранение урожая в подшефном колхозе.

И вдруг месяца три тому назад почувствовала, что вокруг нее что-то происходит. Неотвратимо возводилась стена отчуждения, недомолвок и иносказаний; вначале зыбкая и призрачная, она с каждым днем становилась все реальнее, не пропуская ни одного луча света из прежней спокойной жизни.

По институту поползли слухи о сокращении штатов. Леля догадывалась, что это в первую очередь относится к ней, но в глубине души надеялась, что все останется по-старому. Разумные люди не разбрасываются ценными кадрами. Но интересы дела, по-видимому, никого не волновали. Были другие причины, более веские, по которым Леле не оставалось места в дружном, сплоченном коллективе, в едином порыве выполнявшем планы социалистического строительства. Мутная волна несправедливости подхватила ее и выплеснула на улицу за порог родного института. Началась новая жизнь, полная обиды, разочарования и долгих поисков работы.

Нина маялась от скуки. Она проснулась в полседьмого, наспех умылась холодной водой из-под крана в кухне, натянула прошлогодний сарафан, из которого успела вырасти, и отправилась во двор. Ждать, когда проснутся Лера и Женя. Тогда можно будет проскользнуть в кухню и, сидя на «своем» табурете, следить за миллионом всяких дел, которые одновременно делает тетя, успевая повоспитывать Нину. А еще сегодня есть надежда уговорить Лелю пойти на пляж. Но это при условии, что она все-все сделает. Поэтому Нина будет сидеть тихо, как мышка, чтобы не мешать.

Она бродила по двору, окруженному сараями, набитыми всякими нужными вещами, не помещавшимися в тесных квартирах: цинковыми корытами, баками для кипячения белья, велосипедами, инструментами и просто хламом, который выбрасывать ни в коем случае нельзя: а вдруг пригодится? Еще в сараях были аккуратные поленницы дров. Квартиры в трехэтажном кирпичном доме, построенном задолго до революции, отапливались печами. У Нины дома печь высокая, до потолка, покрытая изразцовой плиткой. Но сейчас топить не надо. Лето. Жарко. Хотя еще раннее утро, но солнце уже начинает припекать.

Девочка походила по траве, устилавшей двор, и спряталась в беседке, увитой виноградной лозой так плотно, что внутри всегда было сумрачно и прохладно. На влажной земле стояли деревянные скамейки, сколоченные соседом дядей Петей-рыбаком. Здесь было любимое место обитателей дома — и детей, и взрослых. Все лето беседка гудела, как улей, наполненная смехом и разговорами.

Но сегодня она сидела в сыром полумраке одна. Может быть, уже можно к Леле? Вышла и позвала бабушку:

— Ба! Который час?

Бабушка выглянула из окна:

— Восемь пятнадцать.

— Ба! Уже можно к Леле? — заныла девочка.

— Ниночка! Сколько раз я тебе объясняла: неприлично тревожить людей в такую рань. Дай людям отдохнуть.

— Ну я уже больше не могу. Я тихонечко постучу в дверь. Леля все равно не спит. Я знаю — она рано встает.

Тут из своего окна выглянула Леля:

— Нинка! Иди уже, я тебе открою. Только тихонько. Мои еще спят.

Счастливая Нина вихрем взлетела на второй этаж и оказалась перед дверью раньше, чем Леля успела отойти от окна.

В кухне она уселась в углу между столом и буфетом. Перед ней тут же оказались большая чашка чая и толстый бутерброд с сыром. Как вкусно! Дома так вкусно не бывает! Ела и смотрела, что делает Леля. Следить за ее домашними хлопотами никогда не надоедало. На газовой плите стоял огромный бак. В нем кипело и фырчало белье. Тетя убавила газ, сунула в бак гибкий резиновый шланг, свободным концом опустив его в старую кастрюлю, немного заполненную водой. И грязная вода из бака сама побежала в кастрюлю! Нина удивилась, а Леля тут же объяснила:

— Мне такую тяжесть в жизни не поднять. Вот и приходится закон сообщающихся сосудов применять. Физика даже домохозяйкам нужна!

Какая Леля умная! Нина загордилась своей тетей. А та летала по кухне, успевая стирать, резать лук, крутить ручку мясорубки, варить манную кашу, мыть посуду и болтать с Ниной.

Постепенно квартира просыпалась. У раковины в кухне выстроилась очередь за умыванием. Леля накрыла на стол. Сначала взрослые ели яичницу и пили чай, а потом поставили перед детьми тарелки с манной кашей. Четырнадцатилетняя Женя, считавшая себя взрослой и поэтому незаслуженно обиженной тем, что ее усадили за стол вместе с младшими сестрами, недовольно сказала, отодвигая от себя тарелку с кашей:

— Какая-то она горелая!

Каша и вправду слегка подгорела, пока Леля металась от белья к плите. Но она немедленно нашла выход:

— Это особенная каша. Приготовлена по походному рецепту. Называется «каша с дымком»!

Авторитет Лели в вопросах кулинарного искусства был настолько незыблем, что девочки без тени сомнения поверили ей на слово и все съели, попутно восхищаясь небывалыми достоинствами новой каши.

А Леля тем временем рассказывала Мире Наумовне о своем вчерашнем походе в очередной отдел кадров:

— Главное, по телефону обо всем договорились. Они были готовы взять меня с руками и ногами. Сказали: «Приходите с документами, будем оформляться». Ну, сама понимаешь, фамилия сомнений не вызывает.

— А потом паспорт увидели — и до свидания, — понимающе вздохнула Мира Наумовна.

— Еще хорошо, что у меня ума хватило девичью фамилию оставить. Сколько раз она меня выручала! Сосновская — это вам не Гольдман. Елена Семеновна Сосновская — не подкопаешься, — горько усмехнулась Леля.

— А при чем тут фамилия и паспорт? Почему тебя на работу не взяли? — не выдержала Нина.

Леля с сомнением посмотрела на Нину, раздумывая, стоит ли говорить с ребенком о серьезных вещах, но потом, махнув рукой, устало сказала: