Невероятная история индийца, который поехал из Индии в Европу за любовью - Пер Андерссон

– Пока я смелая, никто не сможет мне навредить, даже мертвые, – говорила она.

Перед тем как Пикей пошел в школу, он не знал, что такое каста. Никто не рассказывал ему о том, что люди делятся на четыре главные касты и тысячи нижних каст. Он ничего не знал о многотысячелетнем собрании песен, в котором описано возникновение четырех каст. Он не имел никакого понятия о мистических первобытных существах – пурушах, делящихся на четыре категории. Он не знал тогда, что брахманы, священники, «вышли» изо рта пуруш, кшатрии, каста воинов, была создана из их рук, вайшьи, торговцы, ремесленники и крестьяне, – из бедер, а шудры, рабочие и поденные рабочие, – из ног. Мало слышал он и о высокого роста светлокожих индоарийцах, степном народе, который 3500 лет назад приехал из Центральной Азии на лошадях. Они научили лесной народ на индийском полуострове земледелию, а сами стали священниками, солдатами и правителями и образовали высшую касту. Ничего не представлял он и о темнокожем лесном народе, который стал низшей группой – крестьянами, ремесленниками или слугами, так же как семья отца Пикея, или об охотниках, которые остались в лесу и стали называться коренным народом, как его родственники по материнской линии. Когда Пикей вырос, он решил, что кастовая система почти не отличается от европейской феодальной системы и сословного общества. «Это не очень трудно понять», – говорил он обычно, когда люди с Запада жаловались, что они не понимают.

«Пока я смелая, никто не сможет мне навредить, даже мертвые».

«О'кей, может быть, немного сложно», – добавлял он иногда. И рассказывал, как появилась группа, которая называется джати («рождаться»), и как она функционировала. Все джати – это подгруппы к четырем основным группам, которые обозначают четыре варны – слово на санскрите, что значит «цвет». Четыре варны – это то же самое, что и четыре основные касты, которые были описаны в старых индуистских книгах. – Есть только четыре варны, но миллионы джати, – рассказывал Пикей.

– Миллионы джати? Как же все они отличались? – спрашивали друзья с Запада, и когда Пикей отвечал, что у них это совсем не получалось, они меняли тему разговора и начинали говорить о чем-то другом. Его собственная семья не принадлежала ни к одной из каст, они были «неприкасаемыми», или «далит», он мог входить только тогда, когда кто-то открывал дверь. Это не было предметом для гордости. Но все же жизнь Пикея никогда бы не стала такой, какая она есть, если бы он не относился к неприкасаемым.

Отец нации, Махатма Ганди, хотел повысить статус неприкасаемых и назвал их «детьми Бога». Пикей считал эту формулировку прекрасной. Ганди всегда хотел самого лучшего и дал им прекрасное имя, которое могло бы облегчить ситуацию. С тех пор как индусы освободились от британцев, власти классифицировали неприкасаемых как scheduled castes[2] и предоставили им билеты на поезд со скидкой и разные льготы, чтобы они могли легче поступать в университеты и участвовать в выборах. Эти перемены были призваны улучшить низкий статус тех, кто не относится ни к какой касте. Принятые законы могли положить конец многовековой дискриминации и помочь в борьбе с несправедливостью. Ведь нужно жить так, как велят законы. Однако древние предрассудки и ценности находились в головах людей еще так глубоко, как слои первичных горных пород. Перемены должны исходить от людей, от их сердец, вывел Пикей.

С двенадцатого года жизни Лотта хотела в Индию. Она прекрасно помнит об этом до сих пор. В седьмом классе показывали фильм о Ганге: кинопроектор гудел, и солнце всходило над рекой… Она помнила дребезжащие в колонках звуки ситара[3], звон колоколов, доносившийся из храма, и паломников, спускавшихся по лестницам в реку, пока вода не доходила им до пояса. Лотта часто думала о том, что этот черно-белый фильм стал ее первым контактом с Индией. Фильм о Ганге волновал ее больше, чем все, что она изучала в школе. После этого фильма все свои сочинения она писала под этим впечатлением. Она написала длинный и проникновенный текст. Однажды она отправится туда, думала Лотта. Она хотела стать археологом. Она любила копаться в земле и искать вещи. Она мечтала о сенсационных находках и о том, как распутает клубок истории. В школе она по собственной инициативе нарисовала большую картину египетских пирамид и читала о британском археологе Говарде Картере, открывшем гробницу Тутанхамона. Проклятие, с которым столкнулся Картер, завораживало ее. У нее щекотало в животе, когда она читала, что 21 сотрудник, участвовавший в раскопках, умер неестественной смертью. Такие загадки Лотта хотела исследовать. Подростком она стала посещать библиотеку, чтобы брать там книги об НЛО, а потом отправилась в путешествие в Гётеборг, чтобы послушать там доклады о жизни на других планетах во Вселенной. Она подписалась на газету об НЛО и прочитывала каждый номер от корки до корки, горячо убежденная в том, что жители Земли не одни во Вселенной. Одновременно она мечтала о жизни, которой жили раньше. Она представляла, что родилась в XVI веке и ее семья живет в хижине в лесу. Жизнь без удобств и технических устройств. Все было просто и рядом с природой.

Его мама была единственной, кто понимал, кем маленький Пикей являлся на самом деле. Ее звали Калабати, у нее были темно-синие полосатые татуировки на лице, золотое сердце в носу и золотые месяцы в ушах. Единственное, что осталось от нее сейчас, – это латунный подсвечник в форме слона. Теперь это его любимый подсвечник. Пикей всегда думает о матери, когда смотрит на подсвечник, стоящий сейчас на каминном карнизе в желтом доме в лесу.

В деревне ей, как правило, доставалось задание рисовать магические фигуры на стенах домов по случаю ежегодных праздников. У нее был художественный взгляд и золотые руки. Ее работы были очень востребованы, даже среди брахманов. Если приближался праздник, она вставала рано, обмазывала коричневые глиняные стены хижины коровьим навозом и начинала их украшать. Заканчивая работу в доме у одной семьи, она сразу же принималась за работу в соседском доме. За день до праздника Калабати ходила с рассвета до заката от дома к дому и рисовала людей с тонкими ногами и руками, вьющиеся растения и цветы с тонкими листьями. Белый цвет, которым она рисовала на терракотово-красных глиняных стенах, она сделала сама из рисовой муки и воды.

В первом бледно-желтом утреннем свете в день праздника на всех деревенских хижинах можно было увидеть прекрасный орнамент. Все это сотворила Калабати. Пикей смотрел, как мать рисовала на стенах, и спрашивал себя, почему она никогда не рисует на бумаге.

Калабати родилась в племени Кутиа Кондх (Kutia Kondh).

Наш коренной народ – потомки темных лесных людей, которые так долго, как только можно представить, жили здесь, пока не пришел степной народ, не вырубил лес и не начал возделывать пшеницу и рис, – рассказывала она Пикею. – Со степным народом, крестьянами, пришли война и болезни. Степной народ разделял людей на более ценных и менее ценных. До появления степных индусов мы не отличали один народ от другого. В то время не было человека, который жил в больших лесах более достойно, чем мы.

Мать была единственным человеком, которого он действительно знал. Остальная семья была ему почти чужой. Когда отец и братья приезжали субботним вечером из города, чтобы провести свободное воскресенье дома в деревне, у него возникало смешанное чувство. Отец ставил свой велосипед у стены дома и поднимал его вверх, а он начинал плакать от страха. «Не плачь же, посмотри, твой папа приехал со сладостями для тебя», – пыталась успокоить его Калабати. Тогда он умолкал, крепко сжимал зубы, брал, всхлипывая, сладкие хрустящие бурфи[4], воздушные и влажные гулабджамун[5] или тягучую английскую карамель из руки отца и сползал к матери на колени.

Каждое утро Калабати купала его в реке Кондподе. Иногда они спускались вниз к большому водовороту. Там пахло дикими цветами, растущими на берегу, и круглыми лепешками из коровьего навоза, которые сохли на освещенном солнцем склоне. Мать предупреждала, что нужно быть осторожным и не заплывать далеко, вытирала его спину кончиком сари и натирала все его тело кокосовым маслом так, что он сверкал на солнце.

Потом Пикей забирался на камень, гладкий от бурной воды, нырял, плавал и снова забирался на камень. Он мог это делать целую вечность. Он никогда не замерзал и никогда не простужался, поскольку толстый слой масла на его коже заставлял воду стекать каплями и поддерживал его тело в тепле так долго, пока солнце стояло высоко на небе. Летом, незадолго до сезона дождей, ручей и река почти пересыхали. Плотина Хираку, которую построили для заплыва на каноэ, забрала у реки Маханди большие массы воды. В начале июня там, где было русло реки, тек лишь маленький ручеек. Нехватка воды была бичом для жителей деревни. Когда они в обмен на это получали электричество, страдания, по крайней мере, обретали смысл, но электричество, которое производилось на гидроэлектростанции, использовалось совсем в другом месте. В вечерних сумерках все еще потрескивал костер и пылали масляные лампы. Когда река и ручей почти высыхали, Калабати с другими жительницами деревни в больших песчаных дюнах копала временные колодцы. В ямки глубиной в один метр со всех сторон стекала вода. Воду до дома Калабати носила в помятых, погнутых жестяных ведрах. Одно ведро на голове и по одному – в каждой руке.