Из дневника - Мария Бекетова

Что будет с Алей? Боюсь за нее. Говорит, что жить хочет, потому что Сашура сказал, что она ему очень нужна. А вдруг? Теперь-то и нельзя, когда захотелось?

Да, без мамы и диди легче, чем без Соловьевых. Они давно уж свое сказали.

5 марта. Петербург

А новая фаза та, что Аля дня три тому назад сказала Адаму[8] у них на обеде на его грубость по поводу Соловьевых: «Я к вам больше никогда не приду и не желаю вас видеть», и вскоре после обеда уехала с Сашурой, предварительно сказав, что просит 6-го марта ее не поздравлять, потому что не будет праздновать своего рождения. Францу тут же сказала несколько жестоких фраз. Все были поражены и ничего по обыкновению не поняли. Адам говорил, что Аля псхически больная.

2 ноября. Петербург

Даже не знаю, с чего начать, так много произошло. Прежде всего, Сашура женился на Любе Менделеевой. Об их любви и не упомянуто мною прошлую зиму, не собралась. Да и теперь не хочется об этом писать. Скажу одно: были сомнения и страхи, потом удивительная свадьба, полная религиозной, мистической поэзии, приезд Сережи Соловьева, подъем духа, успокоение; здесь первые впечатления этому соответствовали, но потом – опять пошли сомнения и страхи. Она несомненно его любит, но ее «вечная женственность», по-видимому, чисто внешняя. Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать. Лень, своенравие, упрямство, неласковость, – Аля прибавляет – скудость и заурядность; я боюсь даже ей сказать: уж не пошлость ли все эти «хочу», «вот еще» и сладкие пирожки. При всем том она очень умна, хоть совсем не развита, очень способна, хотя ничем не интересуется, очаровательна, хотя почти некрасива, правдива, прямодушна и сознает свои недостатки, его любит, и порою у нее бывают порывы раскаяния и нежности к Але. Он – уже утомленный и страстью, и ухаживаньем за ней, и ее причудами, и непривычными условиями жизни, и, наконец, темнотой. Она свежа, как нежнейший цветок, он бледен и худ. Опять стал писать стихи, одно время заброшенные, а науками не занимается. Трудно судить, насколько можно на нее влиять. Я еще на это надеюсь. Аля ведет себя удивительно. Любовь к Сашуре ее учит быть мудрой, доброй и правой. С Францем все хорошо[9]. Я люблю Любу, как и Аля.

11 ноября. Петербург

У моих есть новости – сношения с Грифом (альманах моск<овский> стихов), приехал издатель, ему были посланы стихи: очень понравились ему и Бальмонту. Вчера был великий день: суета, волнения, беготня, Люба блистала свежестью и была детски непосредственна и мила, полна оживления, вообще дуся. Дитя было кудрявое и серьезное. Все вместе хорошо и интересно.

4 марта. Петербург

Дети Алины счастливы. Люба сильно изменилась к лучшему. С Сашурой одна нежность и любовь. И с Алей лучше гораздо.

13 августа. Шахматово

Но вот что новое и страшное – Сашура и Люба. Сашура – злой, грубый, непримиримый, тяжелый; его дурные черты вырастают, а хорошие глохнут. Он – удивительный поэт, но злоба, деспотизм, жестокость его ужасны. И при этом полное нежелание сдерживаться и стать лучше. Упорно говорит, что это не нужно и что гибель лучше всего. Это не есть дух противоречия относительно Софы, потому что было все еще до ее приезда. Но за год жизни с Любой произошла страшная перемена к худшему. Она не делает его ни счастливее, ни лучше. Наоборот. Что то? Она – недобрая, самолюбивая, она – необузданная. Алю она так и не полюбила и жестока с ней. Мне кажется часто, что это сгладится, что у нее ложный стыд мешает много, но я боюсь за будущее. Давно ли у него были добрые порывы? А теперь? Что же это будет?

26 сентября. Петербург

Мои маленькие обедали у меня сегодня. Вышло так хорошо, как я не ожидала. Обед удался, квартиру мою хвалили все. Моя царица-каприз сказала: «Тетя, переселюсь я к тебе. У тебя тепло, уютно и т. д.». Все было хорошо, кроме одного. Попросили поиграть. Я была рада, с волнением села играть романс Чайковского. Сыграла, конечно, скверно. Ну и услышала: вещь ужасная, сочинена отвратительно, рояль страшно резок и отрывист. При этом все сидели рядом, у меня на носу, а Сашура говорит о своем.

Потом говорили о цыганских романсах и на мою критику возразили мне, что я очень академична.

И боюсь я Али, как никого. При ней-то я и играю всего хуже.

16 октября. Петербург

После концерта пошли с маленькой, хотели вместе ехать. Глядь, внизу Сашура рядом с современными музыкантами[10]. Конечно, бросаемся к нему. А он говорит: «Я с Семеном Викторовичем. Вот он».

19 октября. Петербург

Опять зачастила к Але, потому что нужна ей. Вчера у нее обедала и видела ее страдания и унижения. Дело доходило до крайнего отчаяния.

Я забыла дома среди своих мирных занятий и дум мрачную безысходность ее положения – Любино бессердечие, Сашурину злобу порой, Алино глубокое одиночество и страшную обиду. Франц один своей непрестанной нежностью облегчает. Милый мой Франц. Его любовь только и спасает ее. Больше моей.

Ушла, как виноватая.

По дороге встретила Сашуру и обрадовалась несказанно, поверив в поворот к лучшему. Он и пришел в лучшем настроении и принес ей вести, что ее стихи, которые он давал без ее ведома Тернавцеву, ему очень понравились. Она даже не радовалась, бедняжка. Во-первых, стихи свои считает позорными, во-вторых, была ошеломлена[11].

30 октября. Петербург

Вчера был важный день. Они с детой пришли ко мне и принесли сборник его стихов, изящную книжку в прекрасной обложке, с надписью мне.

Обедала я у них с бенедиктином по этому случаю.

Но Люба и Аля – теперь это хуже всего.

6 ноября. Петербург

Вот Смородский, этот смешной, неуклюжий поэт, которого презирал Сашура и со смехом писал на его стихи рецензию[12]. В этом году он уже написал еще и еще и заметно лучше; его начинают признавать.

14 ноября. Петербург

У меня прошлое воскресенье обедали наши и Семен Викторович.

Аля пришла в своем коричневом платье и с пушистой прической, по-моему очаровательная – с тем, чтобы говорить. Ну, и говорила. Весь обед и весь вечер они с С. В. спорили и друг друга не понимали. Он ее, конечно, жестоко обидел, как он это умеет. Между прочим, заявил, что Сашурины стихи талантливы, но никуда не годятся по форме. Про книжку сказал: «Побаловались в первый раз, а там будет другая книжка. Другие и паршивее начинали». Я думаю, это – педагогия, чтобы не захваливать «дету», а кроме того, Але на зло.

А, может быть, и зависть даже. Она просто так поняла. Ведь не даром же Мережковские-то одобряют и Брюсов тоже. Он объясняет это тем, что нужно поддержать своего. Но главное то, что говорил он о «новом царстве». Она спрашивала новых слов, говоря, что ничего нового от него не слыхала, что все это она уже читала и слыхала раньше, а он из себя выходил, говоря ей: «Это не во мне, а в вас: я вам золотые слова говорил, а вы не видите и не слышите, вы – одна из тех счастливиц и т. д.». Даже кричать на нее начал одно время и совсем озлился. Потом утих. Она была уничтожена.

Это для Али все ново. Она привыкла, что ее все слушают, что она-то уж собаку съела на этих вопросах. А С. В. прямо говорит: «Какая неопытность!» или: «Вы не можете оценить сущности стихов».

Ей я говорила потом, что в нас с ней любви больше, чем в нем. Она же в припадке самоуничижения говорила, что это смело, что мы с ней стары и потому его не принимаем. Дети пришли в восторг, хотя Люба ничего не поняла, кажется.

Хотя я и плохо образованна, но Аля еще гораздо хуже меня. Она очень невежественна, и это ей сильно мешает. Между прочим, прочтя Мережковского и «Три разговора» Соловьева, она думает, что все узнала, всю истину, что другого, кроме Ницше, не стоит и читать, и пренаивно это высказывает.

Она людей презирает, я их люблю.

И так я люблю людей вообще, а в частности я их никогда не обижаю и отдельных умею любить сильно и хорошо. Она любит так одного Сашуру.

А маму она обижала жестоко, как я никогда не обижала.

23 ноября. Петербург

И вот я задумала освободить Алю от Любы и по-новому заняться музыкой: поучила дуэты и после обеда написала Любе шуточное приглашение и послала с Аннушкой. Она пришла, но такая невеселая, что мое настроение сразу упало. Спросила: «Почему тетя такая веселая? Мы говорили об этом за обедом». Пели – плохо довольно, но я была храбра, несмотря на все, что было обескураживающего.

Пришел Сашура, до того мрачный, что Люба еще стала печальнее. Должно быть, дома у них совсем плохо. Вот завтра узнаю, когда Аля придет. Боюсь, что это будет очень нехорошо, потому что покорный и униженный тон не годится, а более суровый и уверенный – тоже. Впрочем, теперь, может быть, ласка всего нужнее. А веселость не выйдет. Они ее спугивают мгновенно. Я только одна у себя и весела. Впрочем, с кем-нибудь другим еще могу, может быть, только не с ними. Печальные и страшные.