Сказки уличного фонаря - Павел Лаптев

— Откуда… — задумался поэт. — Вот покойная два года как, твоя Арина Родионовна, царство ей небесное, и то выражаться умела.

— Ну, так они бабы, божьи создания, аки ангелы, потому и язык у них длинней. А мы мужики все от лукавого, — засмеялся вместе с извозчиком Прохор.

— Ладно, лукавый ты мой! — засмеялся и Александр Сергеевич, открыл дверку кибитки, подпрыгнул на подножку и сел. — Как не скажешь, все эфир сотрясать. Русский язык изящен.

— Ка-ак? — смеялся Прохор.

— Богат, богат! — крикнул Александр Сергеевич. — А я только благодаря бабушке своей и научился ему, смальства говорил только по-французски.

— Да ну! — удивился Прохор.

— Вот — да ну. И немного по-английски.

— Французский слышал частенько, а англицкий не доводилось.

А вот послушай, Прохор, — Пушкин взял с сидения сборник «The Portical Works of Milman, Bowles. Wilson, and Barry Cornwall», открыл, полистав, и прочел у Барри Корнуолла:

Here’s a health to thee, Mary,Here’s a health to thee;The drinkers are gone,And I am alone,To think of home and thee, Mary…

— Что тот, что энтот — лягуха ква-ква, язык сломлешь, тфу. — сухо плюнул Прохор, — А про чаво хыть енто?

— Это про то, как все кто пил за здоровье барышни Мери, умерли от пиянства, и только один любовник остался, — объяснил поэт.

— Сколько ж они выпили за неё? — оживился, услышав про выпивку, извозчик.

— Бог его знает… — ответил, поморщась Пушкин, и к Прохору:

— А вот, Прохор по-русски на эту тему, ежели –

Пью за здравие Мери,Милой Мери моей.Тихо запер я двериИ один, без гостей,Пью за здравие Мери.

— Ва! По русски-то красивше и понятнее, а то ква, да ква! — обрадовался камердинер.

— Да уж, наш русский богаче, — радовался и поэт. — Как саданёшь по-русски поперек хребта трехвершинным — пошёл твою не мать через зад колоду — и всем чертям тошно! — крикнул Пушкин и закрыл дверку.

Прохор засмеялся звонче вместе с подхватившим смех услышавшим последнюю фразу барина извозчиком и закашлялся громко, спугнув большую птицу, которая поднялась шумно из сосняка и проохала над головами мужиков. Они невольно нагнулись и проводили её взглядом. Извозчик тряхнул вожжи и весело приказал вперёд:

— Пошли твою не мать через зад колоду!

Лошади дернувшись, потащили с пригорка кибитку, которая вот уже понеслась по окатанной глубокой колее, разбрызгивая осеннюю грязь под себя и по разные стороны. Мальчишка, с которым только что разговаривал Пушкин и уже далеко убежавший еле успел отпрыгнуть на обочину, но попал ногой в яму, выругался, сплюнул, отер лапоть о жухлую траву и снова теперь уже медленно пошёл возле дороги за экипажем.

II

Кибитку качало из стороны в сторону и Пушкин, подпрыгивая в ней, еле успевал рассмотреть пролетавшие избы.

«Здесь побогаче будут крестьяне», — подумал поэт, сравнивая с виденными ранее — везде были добрые крыши и дворы-балясины.

Дорога вильнула круто влево, потом тут же вправо и перед взором слева пролетела улица, в конце которой стоял тот белый храм, который виднелся с пруда. Александр Сергеевич хотел было крикнуть извозчику повернуть, но тот уже разогнался вперёд, а тут и дорога повернула влево, упершись в чугунную изгородь парка. Пушкин пересел к правой стороне, любуясь благородной, сравнимой с изгородью Александровского сада решётку. Но и она кончилась, и дорога повернула снова вправо. Служба в храме, похоже, только что кончилась и несколько знатных людей вышли изнутри.

Пушкин приоткрыл левую дверь и крикнул на облучок:

— Постой-ка!

Извозчик остановил лошадей и поэт начал разглядывать приближающихся особ. Среди них выделялись особо одеждой высокий усатый с седыми бакенбардами немолодой мужчина в треугольной шляпе и шинели с красным воротником и три молодых человека подле — шедший на шаг впереди парень в широком плаще с бобровыми воротником и две девицы в широких беретах и собольих салопах, держащих военного мужчину под обе руки. Они тоже заметили экипаж и все четверо быстрее зашагали к нему. И в подошедшем уже ближе мужчине путешественник узнал генерал-лейтенанта Шепелева. Поэт сошёл из кибитки и тоже быстро направился к нему. Шепелев отпустил девушек, которые вместе с молодым человеком мелко поклонились незнакомому господину и пошли вперёд, а сам поравнявшись с на голову ниже себя Пушкиным обнял его крепко и расцеловал своими пухлыми с колючими усами губами.

— Надо же! Вот кого-кого, а Вас никак не ожидал здесь увидеть! — радостно сказал Шепелев, разглядывая смутившегося поэта, — Какими судьбами в нашем дремучем краю?

Пушкин неловко отцепившись от генерала и отводя взгляд, как храм разглядывая, поведал:

— Да вот, Дмитрий Дмитриевич, заключен в ваши дремучие леса, словно какой отступник и никак не выберусь.

— Ну-у! — протянул Шепелев. — Я подумал ко мне погостить, такая честь, Александр Сергеевич. Сам царь-поэт Пушкин пожаловал к старику в его пинаты!

— Да, как получится… И погостить тоже может… — неохотно успокоил Пушкин.

— Вот и славно! — сказал радостно Дмитрий Дмитриевич.

Пошли потихоньку. Поравнявшись с экипажем Пушкина, Шепелев скомандовал извозчику и камердинеру:

— Вы, давайте, поезжайте вперед, во-он! — рукой показал по дороге вдоль пруда. — За молодыми господами. А возле дома погодите нас.

Извозчик испуганно посмотрел на незнакомого военного барина, сравнивая и находя сходство с Пушкиным — такие же круглые выпученные глаза с длинными дугами бровей, острый нос и бакенбарды, посмотрел на Пушкина, который ему кивнул, и тронул вперед.

— Как заключен? — спросил Шепелев тут же Пушкина, слегка поддерживая одной рукой его за талию, другую заложив за свою спину.

Тихонько пошли так.

— Что? А! — задумался поэт, провожая взглядом свой экипаж. — Да вот, Дмитрий Дмитриевич, из Болдина проездом. Понаставили в связи с холерой пять карантинов до Москвы, не пробиться никак. Первый в Сиваслейке притормозил. Почтовая станция, остановиться негде. Написал прошение о подорожной в Нижний Новгород, меня в Лукоянов послали с этим… Ульянкиным… Ну никак не пробиться. Вот решил чрез ваши места. Здесь ведь есть перевозы через Оку?

— Перевозы? — переспросил Шепелев. — В Досчатом перевозят и в Шиморском…

— Колера морбус, хищница такая, вот и мы тут из-за неё… — посетовал, вздыхая хозяин.

— Да что Вы говорите? — терял надежду на переправу Пушкин.

— Да. А там, откуда Вы, любезный Александр Сергеевич, позвольте спросить — холеры нет? — пристально рассматривал лицо Пушкина Шепелев.

— Нет! — категорично ответил Пушкин.

— Ну и прекрасно! — воскликнул и широко улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.

— Прекрасно? — удивился Пушкин.

— Прекрасно, что Вы здоровы и невредимы! И все взрослые и дети здоровы и невредимы…

Внизу, на берегу пруда несколько мальчишек удили рыбу. Один мальчик у воды вытащил рыбу, закричал звонко и другие, гогоча, к нему подбежали смотреть. Пушкин, наблюдал за ними, прищурившись от близорукости своей, что слезы чуть выступили из глаз. Он протер их платком и перевел взгляд на молодых людей впереди, еще меньше ему видимых.

— А эти, Дмитрий Дмитриевич Вам как?.. — спросил про них уже почти исчезнувших из вида, рукой показав, но Шепелев опередил:

— Дети мои — Ваня, Настасья и Анюта. Уже как двенадцать лет без матери, — вздохнул генерал. — Вырастил, что ж…

— Извините, — извинился поэт, потревожив память о супруге.

— Да, ладно Вам, Александр Сергеевич, посмотрите какие невесты-женихи! Ваня всё театром бредит, всё в турков супостатов рядится, молодёжь… А девочки… чем девочки бредят…

— Женихами, — нашелся Пушкин.

— Верно! — засмеялся Дмитрий Дмитриевич вместе с подхватившим Пушкиным.

— А я тоже почти жених! — сообщил Александр Сергеевич.

— Вот как! И кто же это счастливица? — загорелся узнать Шепелев.

— Натали Гончарова.

— Гончарова… — пытался вспомнить Дмитрий Дмитриевич, — Не знаю. Красивая?

— Первая красавица столицы. Шестого мая мы помолвлены, — радостно похвалился Пушкин и процитировал. -

Исполнились мои желанья. ТворецТебя мне ниспослал, тебя, Моя мадонна,Чистейшей прелести, чистейший образец…

— Замечательно! — сиял Шепелев.

— И думаем в феврале венчаться.

— Замечательно! А, позвольте спросить Вас, Александр Сергеевич, откуда Вы едете? Ах, да из Болдино… — вспомнил Дмитрий Дмитриевич, — Простите старика, памяти нет… Болдино. И сколько до него?

— От Москвы пятьсот с небольшим верст по симбирскому тракту.