Сказки уличного фонаря - Павел Лаптев

«Приснилось, или нет? — гадал поэт, — Конечно приснилось! Не ходят покойники по земле. Вздор!.. И Прохор вон с извозчиком молчат, как сговорились. Не помнят, видишь ли…Только… Почему пистолеты не заряжены и порохом пахнут…»

— Отче Иоанне! Моли Бога о нас! — пропел поп и Александр Сергеевич наверно только третий раз за всю службу перекрестился…

И среди писклявого старушечьего пения с клироса, от которого не то, что у людей духовное рвение, у бесплотных сил силы пропадут, услышал шёпот, как будто за спиной -

Снег, пистолеты, Чёрная речка.Что же не бьёшься, Наташи сердечко.Честь и долги, тридцать семь лет.В зимнюю вечность прицелил поэт.

Александр Сергеевич посмотрел по сторонам — Шепелев с детьми своими, другие люди — все устремив взоры горне, прилежно молятся. Обернулся — поодаль стоят несколько человек.

Пушкин перекрестился.

И чуть позже снова в дыме ладанном кадящего священника, как ветер шелестящий:

Пуля на плоть — душа на ладошке,Больно, ведь больно, дайте морошки!Где же попы, приведите детей!Тронет карету французский злодей.

Непонятные рифмы пролетели и исчезли где-то под куполом вместе с литургией — поэт не запомнил их…

Только уже под конец службы, при отпусте, когда прихожане выстроились в очередь приложиться ко кресту, к Пушкину подошла уродливая на лицо женщина с закрытыми глазами в чёрном одеянии, вероятно, местная юродивая и, не открывая глаз прошептала:

Плачет поэт по невольнику чести,Сердце под крестиком требует мести.Рады масоны, рад Николай,Злая немая Россия гуляй!..

И страшно и противно засмеялась женщина и в припрыжку убежала вон из храма…

А уже после быстрого и молчаливого обеда в господском доме, тепло попрощавшись с хозяином с обещанием непременно свидеться в Москве, озадаченный поэт отбыл в Болдино.

Снова цветнолёт лесной, и снова дорога назад всё дальше от столицы, от любимой, во вдохновенье осенней тишины.

И смена красок небесного художника от теплых тонов до серо-холодных, заставляющих долгими вечерами уютиться возле печки с редким потрескиванием поленьев, с проблесками из пичурки пламени по стенам, с пролетающими в них образами Дон Жуана, Моцарта и Сальери, барышни-крестьянки Лизы, Евгения Онегина… Улетающими в первый снег и первые морозы с подтаявшей на блеклом солнце надеждой на женитьбу. С далекой, но почти уже родной миниатюрой Наташи на столе возле чернильницы. С пером — белым снегом, летающим над гладью листа, выстилая позёмкой вечные вопросы:

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.Чтож непонятная грусть тайно тревожит меня?Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,Плату приявший свою, чуждый работе другой?Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,Друга Авроры златой, друга пенатов святых?..

Конец уж ноября — вот и весточка двадцать седьмого числа пришла в Болдино про снятые карантины и можно гнать эту птицу-экипаж по вечерней колее темниковского тракта, вдоль холста пруда загрунтованного искрящимся в утренних лучах снегом с чёрными мазками рыбаков, с теперь уже на другом берегу храмом Иоанна Богослова, мимо шумного завода и тихого шепелевского дома с закатными солнечными бликами в окнах, чрез овражную Выксу снова до Шиморского.

— Стой! — скомандовал Александр Сергеевич на облучок, когда кибитка проезжала возле шиморского храма Успения.

— Не успеем к постоялому двору-то в Ляхах, барин, — предупредил съёжившийся на облучке Прохор и, взглянув на храм, перекрестился рукавицей.

— Я быстро! — сказал Пушкин, спрыгнул и, прищурившись, огляделся в темноте.

Лошади перетоптывали скрипучий наст, выпуская пар из ноздрей.

Толпа зевак возле храма перешептывалась меж собой.

Пушкин зашёл в ладанный аромат притвора, окутывающий свечной полусвет таинств, потянул сладко воздух, перекрестился неловко, купил две свечки и поставил на помин.

— Кому, барин, ставите? — спросила стоявшая подле и непрестанно крестившаяся старушка.

— Егору и Дуне, — ответил Александр Сергеевич, вытащил из кармана пальто монетку и дал старушке.

Та поклонилась и записала у себя — Георгий и Евдокия.

Пушкин распахнул пальто и снял с шеи каменный образок Георгия Победоносца.

«Вожу с собой Дуняшин подарок долгие годы, а только здесь и узнал его тайну, — подумал Александр Сергеевич, погладив рельеф иконки. — Дуня, Дуня, добрая немая старушка на смертном одре передала мне этот образок как самое драгоценное, что у неё было»

Поэт, найдя на стене икону святого Георгия, подошёл и повесил на помутневшую ризу каменье.

— Так лучше, — сказал.

— Так лучше, лучше… — услышал шёпот сзади, обернулся и никого уже в храме не увидел — все со всеночной вышли.

Александр Сергеевич вышел из храма и поднял взор свой вверх — луна как раз вышла из-за тучи, осенив светом своим купольный крест, и тот засиял единственный светлый здесь на земле в темноте пришедшей ночи. Поэт сел в экипаж и закрыл дверку.

— Пошли твою не мать через зад колоду! — приказал лошадям запорошенный снегом извозчик и те понесли к белой ленте реки, слитой с чёрным звёздным небом приближающимися Ляхами под пушкинскую рифму:

Надо мной в лазури яснойСветит звездочка одна,Справа — запад темно-красный,Слева — бледная луна.

СКАЗКИ УЛИЧНОГО ФОНАРЯ

Динозавр

Родители маленькой Риты купили квартиру из трёх комнат на третьем этаже пятиэтажного дома. Из окна своей новой комнаты девочке, поднявшись на цыпочки, нравилось смотреть на новый двор, где играла ещё незнакомая детвора и ходили в разных направлениях совсем незнакомые взрослые. А недалеко от окна, прямо напротив него метрах в десяти стоял Уличный Фонарь. Как старичок сгорбившись, а может как галантный молодой кавалер в поклоне он, после дневного сна с наступлением темноты приветствовал радостно двор.

— Привет! Привет! Да будет свет! — мерцал Уличный Фонарь.

— Приветик! — говорила Рита ему каждый раз, когда вечером смотрела в окно, и как-то поведала. — Я болею.

— Не правда, — моргнул сразу Уличный Фонарь.

— Почему — неправда? — удивилась девочка. — У меня температура, кашель. Кхы! Кхы! Вот.

— Потому что, — поведал Уличный Фонарь, — мы болеем ровно на столько, на сколько верим, что болеем. Закрывай глаза и думай, что ты уже здорова и, когда проснёшься завтра утром, будешь бодрая и здоровая. А я расскажу тебе историю о динозавре, который думал, что он…

— О динозавре! — обрадовалась Рита.

— Угу, — мигнул Уличный Фонарь. — Посмотри на меня. И я на самом деле не фонарь, а динозавр с длинной шеей.

— Да? — воскликнула Рита и закашляла.

— Тихо, тихо, — успокоил её Уличный Фонарь. — Это я так, фантазирую. И вот история про ещё одного фантазёра. Очень давно, когда не было ещё на земле людей, жил один динозавр вместе с такими же гигантами в тёмной сырой пещере. И, выходя из неё и наблюдая в ярком красочном небе за птицами, захотел иметь то, что есть у них — крылья и часто представлял себя парящим в небе под тёплым ласковым солнцем. И, со временем заметил, да и все заметили, что на спине появились два горба и нос начал удлиняться — жуть! Сородичи испугались этих его перемен и выгнали из пещеры. Так стал он жить отшельником в лесу, тоскуя, пока не начались долгие ливни. Они шли дни, недели, пока не затопили всю землю вместе с родной пещерой динозавра. Он залез на дерево и сидел там, пока волна не скрыла последнюю ветку. И уже по колено в воде динозавр увидел среди дождевых струй в тёмном небе — птиц. Ему так захотелось к ним, что он подпрыгнул и полетел. Да, Да! За время жизни в лесу у него выросли крылья. Счастливый динозавр полетел за птицами и после долгого полёта над водой он приземлился на скалу, где к удивлению своему встретил таких же крылатых динозавров мечтателей. Среди них он нашёл себе и подругу. А через время у них вылупились из яиц крылатые динозаврики. Вот так вера что у тебя уже есть то, что ты хочешь, спасает и здоровье и жизнь, — закончил историю Уличный Фонарь.

Но девочка уже не расслышала последнюю фразу, потому что заснула. И приснился ей красочный мир из далекого прошлого, где жили одни динозавры. Огромные и поменьше, с длинными шеями, рогами и страшными зубами. Одни паслись на лугу, другие охотились, а третьи, самые красивые и грациозные летали в небе.

А когда Рита проснулась утром, на самом деле почувствовала себя лучше. Она встала с постели, подбежала к окну, за которым стоял, словно динозавр Уличный Фонарь. И — спал. Потому что, в отличие от некоторых существ, вёл ночной образ жизни.