Сказки уличного фонаря - Павел Лаптев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну вот, завелись они, и спасения от них не было, везде оставляли свои коварные челюсти, чтобы утолить ненасытный свой голод. И директор фирмы вызвал санитарную помощь. И помощь в лице нескольких женщин в серых халатах насыпала по углам пропитанные ядом пшеничные зёрна.
Правда, мышей стали замечать всё реже и реже, да и аппаратура перестала быть их пищей.
Вот в один из выходных дней в открытое окно залетела синица. Она сразу обнаружила в одном углу зёрна и тут же на радостях склевала их все.
Наевшись, с полным животом, она прошлась пешком по пустому коридору и вдруг увидела под тумбочкой мышь.
Мышь, лёжа на спине и, постанывая, молвила синице:
— Ну, ладно, я-то заслуженно отравлена за то, что родилась мышью. Вот лежу и умираю. А ты? Из-за жадности своей, совершенно случайно попалась в нечаянные сети смерти.
— Что? — сначала не поняла синица истину слов мыши. — Так зёрна отравлены?
— Конечно! — через силу засмеялась мышь. — Мы все поздно это поняли.
— Вах! — заморгала синица, осматривая себя, — Я и правда, бледнею.
— Да? — удивилась мышь, рассматривая синицу.
— Да, и тошнит вроде уже, — стонала и тряслась синица, — А почему ты сказала, что отравлена заслуженно?
— Так есть, так устроено, — ответила печально мышь. — Рождение определяет дальнейшую судьбу. А судьба мышей — погибнуть от мора или мышеловки. Или — кота.
— Ты права, — заплакала синица. — Я, рожденная для полёта, для романтики, для жизни умираю от мышиного яда. Вах! Мне всё хуже и хуже. Я не хочу умирать!
— А я принимаю смерть спокойно, — вздохнула мышь. — Потому что так должно быть.
Синица пошатываясь прошлась взад-вперёд, даже пробежалась немного и сказала:
— Вах! Похоже, кружится голова. Полечу быстрей к своим, пока есть силы. Прощай!
С этими словами она взлетела, перевернулась в воздухе, врезалась в стену и выпорхнула в окно. Закрыв глаза и приготовившись умереть, она потеряла равновесие и упала на цветочную клумбу, где спал в тени анютиных глазок кот. Он тут же проснулся от шума, набросился на синицу и съел её.
А мышь и ныне жива, потому что отрава оказалась старой и потерявшей свою силу.
Мобильник
— Беда! Беда! — кричала выгуливающая в сквере большую собаку сударыня в розовом.
— Что случилось? — спрашивали некоторые прохожие.
А сударыня охала, ахала и ничего толком рассказать не могла, только тараторила:
— Телефон! Телефон! — и показывала на собаку пальцем.
Но, уже успокоясь, она выдала фразу:
— Буча проглотил мобильник.
Ах, Буча! Чёрные добрые глаза, сопливый нос и длинный язык на большой собачьей морде. Сама радость, виляющая хвостом.
Па-ра-ри-ра-рам! — заиграла глухая мелодия из Бучи в животе. Па-ра-ри-ра-рам!
— Ах! — снова ахнула женщина. — Мне должен позвонить человек. Это моя последняя надежда на счастье.
И стала руками надавливать на живот своей собаке — вверх-вниз-вверх-вниз.
— Ало, — ответил в животе мужской голос.
— Ало! — радостно ответила сударыня.
— Дорогая, Вас плохо слышно, — озадаченно послышалось из собачьего нутра.
— А… Это… — металась сударыня. — Это такая плохая сотовая связь.
— Плохая? — спросил собачий живот. — На ужин я жду Вас в кафе на… — оборвалась фраза, потому что собака залаяла на пробегающую кошку.
— Фу, Буча! Фу! Тихо! — почти рыдала сударыня. — Ах! Ничего не слышно.
Но Буча, не слушаясь, с лаем понёсся за кошкой, волоча по траве поводок.
Его еле удалось поймать хозяйке. И всё потому, что кошка, наконец, забралась на дерево, а Буча взялся сию вертикаль облаивать.
Ах, несчастная кошка, несчастная собака, несчастная хозяйка! Беда на беде!
— Да уж, — возмущался чуть погодя врач-ветеринар в лечебнице. — Как же ему удалось съесть телефон?
А уже успокоившаяся сударыня рассказывала:
— Да как? Играл, играл возле меня. А в руке мобильник. Выхватил, да и сглотнул.
— Да уж, — соглашался врач, ощупывая Бучу. — Ну, из этой беды есть несколько выходов. Точнее, уже и того меньше. Потому что мобильник поплыл вперёд. Буль-буль.
— Блим, блим! — почти тут же прорвалось из Бучи.
— Ах! — опять забеспокоилась сударыня и часто заморгала. — Это СМС! Он пишет о любви. Он всегда пишет только о любви. Доставайте! Доставайте!
— Вот я и говорю, — сказал спокойно ветеринар. — Надо резать.
— Резать? — испугалась сударыня.
— А как же? — удивился врач её удивлению. — Назад пути нет. До конца, гых, — кашлянул он, — не дойдёт, застрянет. Правда, можно дать очень сильное слабительное. Но тогда ваш любимый телефон уже нельзя будет починить. Ну, так что? — спросил он сударыню.
Буча смотрел то на врача, то на хозяйку, высунув язык и часто дыша от жары. Что он чувствовал при этом и понимал ли разговор, мы никогда не узнаем.
— Помилуйте, мадам, — сказал нетерпеливо ветеринар. — Что вы печётесь о собаке? Это тварь бессловесная. Поверьте мне, как врачу, что у неё нет даже души.
— Да, — заплакала сударыня. — Но душа есть у меня!
Она погладила собаку, потрепала за слюнявую морду и сказала:
— Буча, Буча, какое вкусное слабительное тебе даст дядя, мняка!
Так закончилась история сломанным мобильником, в котором навсегда потерялась телефонная книга сударыни.
Но доброта в ущерб себе возвращается стократно. Друг сударыни отыскал вскоре свою подругу. Я видел их гуляющих втроём в парке: сударыня, молодой человек и непутёвый Буча, пытающийся проглотить его коммуникатор.
Копейка
Всё началось в одном кармане месте с хлебной крошкой, пшеничным колоском и бесполезной копейкой, на которую ничего нельзя было купить. В темноте, пахнущей всеми запахами мира.
Колосок и крошка всё время спорили, что есть счастье.
— Счастье — когда ты один одинёшенек, — хрустела крошка. — Делай себе, что хочешь. Свобода!
— А мы же счастливы, что рядом друг с другом, — шелестели зёрна в колоске. — Плечом к плечу всегда за себя постоим.
— Вы друг другу мешаете, — спорила крошка.
— Нет же, — отвечали зёрна. — Мы дополняем друг друга и составляем одно твёрдое целое.
Так, слушая эти разговоры копейка, нечаянно из дырки в кармане вынырнула на свет.
И оказалась… снова в темноте, в сумке с пустыми бутылками, кисло пропахнувшей пивом. Бутылки постукивали друг о друга, издавая чудесный мелодичный перезвон.
Копейка тоже в такт качающейся сумке стала ударяться о бутылки, внеся собой разнообразие в эту музыку.
— Разрешите погостить, — попросилась она.
— А мы все гости на этом свете, — звякали бутылки. — Все гости, гости, гости…
— Какая хорошая музыка! — нравилась копейке мелодия.
— Только вместе можно издавать мелодию, — брякали бутылки, — Только вместе, вместе, вместе…
— И вы счастливы? — стукалась о бутылки копейка.
— Счастье — это когда все с соборе, в соборе, в соборе…
А копейка даже залетела в бутылку, плюхнулась в пивную каплю, помылась в ней и выплыла наружу. Но вот сумку перевернули и копейка вместе со звоном бутылок выпала на стол, а потом покатилась и упала на пол. Блим! Блим! Несколько раз она подпрыгнула, звеня о кафельную плитку, и закатилась под шкаф. Но, пролежав там не долго, ощутив прикосновение мягкой кошачьей лапы, испытав щекотливое скольжение по полу, полёт, ещё лапу, ещё полёт, удар о стену и — очутилась в человеческих руках, которые вскоре совсем не больно пробили в ней отверстие и повесили на верёвку.
— Опля-ля! — лязгнули на шее у красавицы другие копейки, приветствуя гостью.
— Опля! — поздоровалась вновь прибывшая.
— Будь как дома, — звенели копейки, — Мы все вместе такие красивые, такие звонкие и молодые! — радовались они.
— А как на нас любуются люди, — удивлялась наша копейка. — Ах, как трогательно! Как приятно!
Так закончилось скитание одинокой никому не нужной копейки, на которую нечего было купить. Теперь она была очень счастлива вместе с другими монетками в ожерелье, потому что была нужна для красоты.
Картина и панель
Как-то одним ранним утром, когда висящая на стене большая картина в золотистой оправе проснулась, поморгав окнами нарисованных домов Петербурга, потянувшись парусами невских галер, и обнаружила на противоположной стене комнаты плазменную панель. В комнату зашли люди и включили её, и картина впервые в жизни увидела меняющиеся и движущиеся картинки.
Картина удивилась, колыхнув голубыми волнами, и вежливо просипела своим хриплым голосом растрескавшейся краски осматривающему комнату гостю:
— Здравствуй, как тебя зовут?
Панель вздрогнула, не ожидая вопроса, и объёмно пропела: