Новая Жизнь - Алексей Александрович Провоторов

…Они, ведомые суровым участковым, бросив перегревшийся «Запорожец», шли по накалённому августовскому полю, стараясь добраться до тени. Собственно, не пожелай Иван Ефимыч срезать путь, чтоб доставить двух понурых дурбаёв и подвернувшегося заодно Сеню в сельсовет, «Запорожец», может, и не встал бы наглухо среди горячей травы. Но делать было особо нечего, и они пошли пешком напрямик.

Они стали понимать, что «срезать дорожку» было не самым умным решением, когда медное солнце начало уже сваливаться к горизонту, а они не добрались даже ещё и до Красного карьера. Мало того, привычные для тех мест глыбы песчаника, перевитые плетями лапчатки с жёлтыми крестиками цветов, вообще перестали попадаться, пошли какие-то труднопроходимые торфяные луга, где на сухих бурьянах сотнями сидели мелкие мушки; да болота с сохнущими обгорелыми тополями на островках.

Когда наконец до всех дошло, что они заблудились, тележная колея с колдобинами вывела их к деревне.

Увидев десяток стоящих под лесистым пригорком домов, Сеня удивлённо присвистнул. Сколько он здесь не ходил, а про то, что между урочищем Горельем и Малогалицей есть деревня, не слыхал. Был тут когда-то хутор Бородин, да, говорили, опустел ещё до войны, да и севернее он был, в лесу. Сеня даже было подумал, что они промахнулись километров на пятнадцать и вышли к Стургам, но быть такого не могло, да и Стурги стояли на песках, на берегу, а не в торфяниках.

Иван Ефимыч тоже деревни не угадал, Савка и Гришка — тем более, да им и не до того было. Село стояло перед ними, крыши синели в марящем воздухе. Людей видно не было, молчали и собаки, только в палисаде ближнего, крайнего дома — видно было сквозь штакетный забор — хлопотала женская фигура; в тени кустов возились утки.

Делать было нечего, и мужики, поправив надоевшие, тяжёлые по жаре ружья, пошли к дому.

Чем дальше, тем меньше Сеня понимал в происходящем. Фигура, оказавшаяся девицей лет меньше двадцати, назвалась Ольгой, сказала, что живёт здесь с бабушкой, а на вопрос, как зовётся деревня, ответила, вроде смущаясь — Новая Жизнь.

Сеня слыхал, что так после Революции переименовали вроде хутор Наглецовку, но то так давно было и таким быльём поросло, что его уже и старожилы плохо помнили. Впрочем, если это был соседний район (кто знает, куда их занесло), то, может, его и возродили, хутор-то. А может, какое другое село так назвали — имя-то гордое.

Из погреба во дворе поднялась на голоса хозяйка, седая женщина в зелёном сарафане и стоптанных туфлях, назвалась Малиной Ингмаровной. Чудное имя было вроде и не немецким, а каким-то северным, да и глядя на хозяйку, видно было, что в молодости она была красива нерусской, холодной, нордической красотой. Впрочем, Сеня не расспрашивал. Ему безразлична была и внешность хозяйки, и даже Ольги. Интересно ему было другое: где они есть?

Иван Ефимыча угостили табаком, и он, улыбаясь под прокуренными усами, заметно повеселел и тоже начал расспрашивать, где они да как. Его ответы вроде устроили, Сеню, наоборот запутали. Выходило, что карьер они неведомо как обогнули, и выходили не к Малогалице и даже не к Марушкам, что было бы логично, обойди они карьер, а к торфяным топям, к Курному лесу. Этого Сеня понять не мог, и откуда тут деревня, понять не мог тоже. Впрочем, никто его тревогу особо не разделял — Иван Ефимыч поглядывал снисходительно, Савка и Гришка сидели смирно, Ольга полола бурьян у ворот, слушая гостей, видать, вполуха и отвечая совсем изредка, а Малина Ингмаровна стояла на своём. Сеня плюнул и решил, что завтра дома всё равно будет, поскольку у него свидание с Полей, и пусть он хоть к Архангельску, а хоть к Кишинёву выйдет, а до дому доберётся.

Вечерело, солнце красило подворье горячими красками, тени синели, и Малина Ингмаровна предложила мужикам заночевать у неё, а уж завтра, через леса и наверх, подняться до Марушек, откуда до Малогалицы по грунтовой дороге час пешком. С Малогалицы Сеня собирался автобусом сразу рвануть в город, домой, и отсыпаться до самого свидания на вечерних танцах.

Малина Ингмаровна обещала положить их на сеновале, а перед тем накормить ужином. В ответ они спросили, чем помочь, искренне надеясь, что ничем. Но хозяйка нашла им работу, и до темноты они в четыре лопаты рылись на заднем дворе, копая какую-то водоотводную траншею — по словам Ольги и её бабушки, в дожди двор заливало не хуже районного плавательного бассейна, и нужен был водоотвод. По мнению Сени, в такую траншею можно было зарыть всех их четверых, и ещё осталось бы вдоволь ширины и глубины, чтобы отвести озеро Байкал. Но спорить он не стал — и так чувствовал, что надоел всем своими возмущениями. Впрочем, он ничего не мог поделать с тем, что его бесило: всем было плевать, что нет тут такой деревни и не было, и быть не могло. Сеня раздражённо, раз за разом, втыкал лопату в землю, иногда отирая кепкой пот со лба, и ждал вечера.

…Теперь, наконец, вечер наступил, но Сене становилось всё тревожнее и тревожнее. Нелюбопытные мужики и самоуверенный участковый начали его уже не просто раздражать. Сене было как-то даже боязно. Как будто он один видит парящую над городом фантастическую птицу Рух, а остальные радостно утверждают, что это новейший кукурузник.

Малина и Ольга усадили их за стол, под электрической лампочкой в пыльном абажуре. На столе была картошка, варёная и жареная, огурцы-помидоры, красивый салат, яичница — из утиных, видать, яиц, потому что кур Сеня так нигде и не заметил; миска блинов, сметана, молоко, хлеб и ещё всякие разные мелочи. Всё это было свежее и вкусное на вид. Малина предложила по стопочке, но Иван Ефимыч отказался, на Савку и Гришку цыкнул, а Сене оно не надо было. Тогда хозяйка налила им травяного чаю, и они начали есть. Ольга, впрочем, куда-то ушла; Малина Ингмаровна топталась у плиты, иногда выходя в комнату или в сени; визгливо скрипели половицы, пели за окном сверчки.

Сеня ел быстро. Травяной чай ему не понравился, и, дожевав картошку с салатом, он откинулся на спинку не слишком крепкого стула. Стол, кстати, тоже крепостью не отличался, под одну изгрызенную кем-то ножку был подставлен чурбан.

Дом внутри вообще выглядел странновато. Пол был вымыт, а на потолке, между тем, кое-где вдоль углов висела закопченная паутина. Посуда вся была старая, глиняная. Ветхие тканые коврики местами странно