Персона - Максим Жирардо

Он повернул смеситель на пару миллиметров влево. Температура подскочила на десяток градусов, и вода стала такой же горячей, как когда-то. Он мысленно перенесся на несколько десятилетий назад.

Его накрыл запах плесени, от которого защипало в носу. Ее дух заполнил собой все без остатка, уничтожая растения, вгрызаясь в потолки, заползая под пожелтевшие обои. Она ненасытным людоедом набрасывалась на каждую частичку человеческих творений. В старый дом священника, переоборудованный под детский приют, эта гниль въелась от фундамента до самой крыши. Она ощущалась повсюду, куда ни пойди, даже в кабинете директора, единственном помещении, которое выглядело хоть немного современно. Ею пропитались одежда, тетради, продукты питания и сами дети.

Но у него все же было укромное местечко, где он чувствовал себя хорошо. В общем душе, в последней кабинке, под горячей водой. В такие минуты даже отступал страх, ставший его постоянным спутником. Сердце замедлялось, артериальное давление приходило в норму, виски переставали трепетать в ритме ужаса. Он стоял там нагой и хрупкий, но при этом мог свободно дышать.

До него доносились их голоса. Они занимали места, чтобы дождаться, когда он выйдет. Как только он сделает шаг за пределы своего святилища, они попытаются сорвать с него полотенце, чтобы он мог прикрыться единственно своим стыдом. Другие станут его толкать, а самые говорливые, чтобы заклеймить его дух, прибегнут к словам. Их крики наверняка привлекут внимание пары опоздавших, которые прибегут поглядеть, как унижают, оскорбляют и дубасят «мажорчика». А когда брызнет кровь, их крики вонзятся в барабанные перепонки, пробьют себе дорогу через складки мозга и всадят свои когти, обгаживая что только можно.

Каль яростно повернул ручку смесителя в обратную сторону. Ему на плечи обрушилась ледяная стена, унося с собой далекие воспоминания. Палачи исчезли. Мышцы стали сокращаться скоординированными, рефлекторными движениями. Он открыл глаза, застыл в полной неподвижности и сосредоточился на ритмичном дыхании. Потому что давно приучил рассудок не поддаваться первым порывам и сдерживаться, чего бы ему это не стоило.

Сегодня сам Каль Доу внушал другим страх.

Когда он уже сушился, его позвал женский голос:

– Куда ты?

– В Канн, – не оборачиваясь, ответил он.

– Надолго?

– На пару дней.

– Детям сказал?

– Скажи им сама.

Он услышал, что по паркету зацокали каблучки.

– Посылку привезли?

– Лежит у тебя на столе, – ответила она, и он понял, что в этот момент на ее лице отразилась гримаса отвращения.

Перед тем как спуститься и взять такси, он внимательно рассмотрел свое приобретение. Эту вещицу Каль купил на аукционе за тридцать пять тысяч евро. Камень напоминал крупный гладкий валун сантиметров десяти в высоту, на срезе которого высекли лицо. Этот магический камень с архипелага Вануату живописал какого-то очень могущественного колдуна и передавал его силу каждому, кому он доставался, – именно к этому и сводилась его функция.

Каль давно стал одним из крупнейших коллекционеров предметов первобытного искусства во всем мире. Ему то и дело присылали письма с просьбой выставить те или иные экспонаты в Нью-Йорке, Дубае или Берлине, но он неизменно отвечал отказом. Эти предметы обладали слишком большим могуществом, чтобы терять свою силу под чужими взглядами.

В лифт, двери которого открывались прямо на его лестничной площадке, он сел в четверть восьмого. У главного входа его ждало такси. Чтобы добраться до аэропорта Шарля де Голля, им понадобилось всего тридцать минут.

Глава 2

Фрэнку Сомерсету позвонил дивизионный комиссар Ванно, чтобы поручить дело.

Случай выглядел необычно. За тридцать пять лет существования Уголовной полиции его еще ни разу не назначали вести расследование банального нанесения тяжких телесных повреждений, а не убийства, к которым он давно привык. Необычного характера этого звонка ему с лихвой хватило, чтобы согласиться, не вникая в дальнейшие подробности.

Фрэнк по традиции завтракал в кафешке «Друг Жюстен» на улице Репо на границе между его родным кварталом Одиннадцатого округа и Двадцатым. Он всегда садился за небольшой круглый столик в глубине помещения справа от входа, с комфортом устраиваясь на удобной, обтянутой черной кожей скамье. Эти жесты, повторяемые им каждое утро, словно ритуал пробуждения, Фрэнк очень любил.

Он положил последний номер «Либерасьон» между яблочным соком и круассаном. В «Жюстене» транслировался повтор ночного выпуска «Афтерфут», и меж двух порывов вдохновения Ротана или Риоло[2] Фрэнк пил свой кофе, попутно узнавая, что происходит в мире. Порой заказывал еще одну чашечку, чтобы хоть немного продлить этот момент, остановить на миг время перед тем, как погрузиться в суматоху.

Сегодня повторить удовольствие ему мешали две вещи. Во-первых, новое дело, на которое надо было срочно мобилизовать находившуюся в его подчинении команду. А во-вторых, лицо крупным планом, надутое от амбиций и ненависти, перечеркнутое заголовком «Трампокалипсис», побуждавшее его взяться за работу, чтобы хоть немного сгладить, пусть даже и по-своему, этот приступ острого человеческого безумия.

Он встал, бросил на стол купюру в десять евро, ушел и, преодолевая несколько десятков метров, отделявших его от квартиры, набрал на телефоне номер.

– Это Фрэнк.

– Привет, – ответила Лоране Мило.

– Мне только что звонил Ванно.

– Ну и?..

– Нам поручают дело о причинении тяжких телесных повреждений в больнице Святой Анны.

– Причинение тяжких в богадельне? Ты уверен, что он не перепутал бригады?

– Уверен. Собери всех, встретимся на месте происшествия через полчаса.

– Ладно.

Бок о бок с Фрэнком Лоране работала уже десять лет. С тех самых пор, как он создал свое подразделение, она служила, как некоторые любили ее называть, его наседкой. Опираясь на профессиональный рост, помеченный громкими достижениями, он потребовал дать ему возможность создать команду, от «А» до «Я», развязав руки и дав право отбирать в нее тех, кого ему хотелось. Ему дали «добро», и кроме Лоране, ставшей его правой рукой, он брал к себе исключительно молодых полицейских – компетентных, проявляющих в работе новаторский подход и обладающих уживчивым характером.

Фрэнк толкнул дверь своей берлоги на углу улицы Рокетт и бульвара Менильмонтан. Внутри отзывалось зудом чутье. На горизонте маячило необычное дело, и ему обязательно нужно было потратить на себя еще несколько мгновений, пока его окончательно не затянул этот водоворот.

Он прошел через большую комнату, – под каблуками его туфель заскрипел прочный паркет, – открыл широкую, застекленную дверь, и стены книг в гостиной окунулись в яркий свет. Облокотившись на небольшой терраске на кованые железные перила, Фрэнк неторопливо прислушался к своему городу, к своему Парижу, как он его ласкательно называл. Городу, который он знал, как только можно знать нежно любимую женщину, в то же время