Скворцы - Ольга Фост

— Готово! — провозгласила Лиса, — давай, Кот, кличь Брауна, а то вечно этот бизнесмен со своим телефоном в обнимку — даже не ест толком, исхудал уже совсем.

Парень сглотнул слюнки и раскрыл было рот, чтобы провести ликбез на тему того, почему так исхудал Браун, но спохватился, что нечего посвящать в разные мужские дела женщину. Даже если эта женщина — Лиса. А может быть, именно потому, — в свои без малого двадцать два Кирка Васильев уже немало соображал, хоть и был по жизни обаятельным рыжим разгильдяем, за что и схлопотал от Лисы прозвище.

Лиса и Браун уже почти два месяца как тихо и мирно остались друзьями. Однако, если бы Кирилл хуже знал сестру своего друга, он бы принял её теперешнюю веселую невозмутимость за чистую монету. Хотя внешне всё обстояло просто — Браун захотел свободы, и Лиса в ответ лишь плечом повела: надо — ступай. Отчего девушка не стала цепляться за умницу, который к тому же всегда при деньгах, но при этом упросила брата позволить Брауну по-прежнему жить у них, Кот мог только догадываться. Из Лисы будущий рыцарь золотого пера даже после двух совместно распитых бутылок вина не смог вытянуть ни слова: она всегда предпочитала слушать других, не то, что Сашка — хохмач, сорви-башня и ходячая девичья грёза.

Кирка на всех парах помчался в залу и застал Брауна, в миру более известного как Борька Васин, на излюбленном месте: чернявый, худощавый и невысокий, тот стоял у окна и смотрел вдаль. Плечом к уху прижата диковинка — труба радиотелефона с длиннющей антенной, в руках — неизменная записная книжка, более похожая на гроссбух.

— Замётано, — заканчивал Браун очередные переговоры, — в четверг мои бойцы к вам стартуют.

Больше всего Кот ценил Брауна за умение всех построить, — сам-то он, в лучшем случае, умел строить только себя, и то не всегда — только когда очень нужно. А вот манеру Брауна небрежным жестом доставать пачку купюр из заднего кармана брюк просто терпеть не мог. Борька же ну никак не мог отказать себе в этой маленькой слабости: мать растила его с братом совсем одна, и до последнего времени они жили почти в нищете. Полегче стало, когда Браун окончил с золотой медалью школу в родном подмосковном городке и поступил на экономический факультет МГУ. Сам. Без подтяжки. И без лохматой лапы. Что уже само по себе удивительно. Впрочем, в конце восьмидесятых и не такие чудеса случались…

Случилось оно и у Лисы с Сашкой: тринадцать лет вдовевшая, в один прекрасный августовский день мать вернулась с курорта под ручку с неким Михаилом Леонидовичем, которого представила ребятам и бабушке, как жениха. Поставила перед фактом — и баста, не обсуждается. Сашка, которому не привыкать было к жёсткому характеру матери, принял тогда её выбор с олимпийским спокойствием юноши, которому страх увядающей женщины перед одинокой старостью не знаком даже в теории. Лиса тоже ничего не сказала, но в глазах дочери Татьяна Николаевна увидела не просто согласие с выбором — понимание.

А вот спустя полтора года, за одним особенно вкусным ужином — сосиски и картошка по-французски (то есть, в мучном соусе) — мать их удивила по-настоящему:

— Михаила Леонидовича давний друг пригласил за границу, поработать, лекции почитать. Мы с ним улетаем на следующей неделе.

И блестящими глазами посмотрела на мужа.

Тогда Сашка сорвался. Взвихрился за ним сквознячок, когда он шагнул в коридор и схватил куртку. Дверью на прощание шарахнул так, что в окнах затрещали рамы.

Михаил Леонидович ободряюще похлопал супругу по руке и пошёл на балкон покурить.

А обычно молчаливая Лиса обняла Татьяну Николаевну за опущенные горестно плечи, ткнулась лицом к той в волосы за ухом и прошептала:

— Мамулик… мы уже большие — справимся. Ты не бойся за нас — езжай.

И тогда мать заплакала — этого Лиса не видела с раннего детства:

— Лесенька, ласточка моя… как же мало мы с тобой были, мало говорили. Я и не заметила, как ты выросла.

Лиса притихла и лишь слегка посапывала носом, вдыхая самый лучший в мире запах, запах, зовущий домой, — запах мамы. Татьяна Николаевна помолчала, собираясь с мыслями. И очень осторожно, чтобы не спугнуть покой дочери, вполголоса произнесла:

— Любить надо тех, от кого пахнет мылом, свежими простынями и хорошо прожаренными котлетами. Но мы почему-то всегда очень хотим любить тех, от кого веет дымом костров и пылью далёких дорог.

— Ты — об отце?

— Да, ласточка. И на чью-то беду вы с Сашкой очень на него похожи.

— Почему на беду, мама?

С тех пор миновало два февраля. В первый же год тихо-тихо угасла бабушка, и остались брат и сестра Скворцовы сами по себе — остальной родне оказалось не до них. И пришлось бы ребятам туго, если бы не повидавшая на своём тридцатилетнем веку всё, что можно и что нельзя, Нинель из соседней квартиры. Нинель научила их снимать показания счётчика, чтобы платить за электричество, мастерски изъясняться на общенародном наречии, и, случалось, подкидывала чего-нибудь съестного, — когда Лиса в очередной раз забывала пробежаться по магазинам перед лекциями в институте. А ещё проверяла иногда, чтобы посуду эти невыносимые дети мыли после употребления, никак не перед.

— Посуду надо мыть после употребления, — лукаво взглянула Лиса на Альку, разомлевшую от тепла и сытной пиццы а-ля рюс. Без пяти минут невестка шутливо отмахнулась от почти уже золовки:

— А мальчики на что?

Кирка отозвался тут же, умудрившись опередить самого Сашку, который только и успел, что поднять в притворном возмущении брови:

— Мальчики у вас, девочки, — и он нахально сверкнул глазами на Лису, — для того, чтобы украшать поцелуями и венками слов эти пепельные локоны! И тенистую зелень этих очей! И эти…

Договорить он не успел — Лиса фыркнула непочтительно, а Сашкина ладонь тяжело легла другу на плечо:

— Любишь женщин, Кот? Вот и давай — начни с мытья тарелок. А ты, сестра, имей в виду, этого зверя…

О чём он хотел предупредить Лису, так и осталось неизвестным: раздался протяжный, нервный звонок в дверь.

Это оказалась Нинель:

— Олеся, — Нинель была из тех немногих, кому Лиса позволяла звать себя настоящим именем, — Олесь, выручай… В коридоре света почему-то нет, и я ключ в замок вставить не могу. То ли слепая совсем, то ли безрукая уже — одно из трёх.

На звук голосов в прихожую вышли Сашка и Браун.

— Сашуль, Борик, поможете?

Браун достал из шкафа свою сумку и выудил оттуда карманный фонарь. В тусклом луче этого фонаря Сашка и обнаружил, что единственная освещавшая коридор лампочка разбита, в замке Нининой двери торчит обломок ключа, а на самой двери написано отвратительное ругательство.