Скворцы - Ольга Фост

Этот нелепый сон так напугал Алю, что она не могла забыть его даже спустя годы — а привиделось ей всё это ещё в седьмом классе. Правда, в Сашку она была влюблена уже тогда.

Кто-то, наверное, не согласится, что от влюблённости до любви тоже — дорога, и однако же, оно именно так. Только не всякому хватает сил одолеть это расстояние, вот и поворачивают назад. Или топчутся на месте, не зная, на что решиться. Конечно — ведь впереди дорога ещё труднее.

— Горел асфальт! От солнца и от звезд! — в кураже Сашка мог и один переорать включенный на полную громкость магнитофон. А уж в паре с Котом — как нечего делать.

Басовым риффом навстречу неслась трасса. Дальний свет фар скальпелем вскрывал пространство, и оно неохотно поддавалось напору, на два-три удара сердца обнажая дорожные указатели, сонные домишки придорожных поселков, наглухо закрытые деревьями обочины. Улетали в небытие километры. Изумлённо глядела ночь вослед стальному лезвию, вспоровшему её покой.

До возвращения оставалось полторы сотни километров — и почти час дороги.

Всё шло по плану, а рейс — по привычной, уже не раз отработанной схеме. За соблюдением оной, как водится, приглядывал Браун. Накануне утром Сашка и Кот приехали в Питер. Из столицы их привёз не кто-нибудь, а сам Палыч, водитель и автомеханик, гордиться которым мог бы даже господь, если бы ему зачем-то понадобился гараж. Но вездесущему автомобили как-то ни к чему, поэтому гараж содержал не он, а армейский дружок Палыча, у которого тот и останавливался на постой, когда приходила пора очередного рейса. Заодно и денежку помогал заколачивать.

В потихоньку расширившийся за последние месяцы гараж к дружку подгонялись с финского парома бэушные машины, в основном излюбленные обновляющимися русскими мерсы и бээмвушки. А уж с этой перевалочной базы вольнонаёмные гонщики, вроде Скворцова и Кота, доставляли бывалых «европеек» заказчикам. Браун отвечал за московский, самый оживлённый сектор бизнеса, а в команду к себе позвал двоих друзей, Палыча, его сына и ещё пару надёжных и горячих ребят, с которыми в детстве ходил пинать мячик на пустыре за домом. Палыч-то их и гонял оттуда — азартные вопли мальчишек мешали ему отсыпаться после смены.

— Горел асфальт! Под шум колес!

Давно это было или недавно? Да кто его знает? По годам — всего-то ничего: каких-то семь лет тому назад ещё сходили с ума по Марадоне и Пеле, перед смешливыми девчонками фигуряли, пытаясь выплести ногами и мячом путь к загадочному женскому сердцу… А по жизни? А по жизни с тех пор целая и прошла — да со всеми атрибутами: надсадно родились, кровью окрестились, пожили торопливо, увенчав сей конфуз судорожной кончиной. И за какие такие грехи отпустило небо ещё один шанс — мало кто задумывался. Не до философии тут — и не до жиру.

Нынче ребята гнали мерс, и по безмолвной договорённости машину вёл Сашка. Обычно на дорогу им отводилось восемь ночных часов, но семьсот с небольшим километров от Питера до первопрестольной они пролетали чуть быстрее. Нарушали инструкции Палыча, конечно, нарушали…

Кот предпочитал бээмвушки — за неповторимый голос движка, низкий, тягучий… такой у влюблённой женщины бывает — но и на мерседесах вполне мог подменить Сашку; для того и полагалось ходить в рейс парой: первый пилот и пилот номер два, он же штурман. Мог бы подменить… да только Сашка провозгласил себя рыцарем прекрасной дамы Мерседес Бенц, и лучшему другу уступал поводья лишь в крайних случаях. А таких за без малого год, что они накатали, было всего два.

Песня закончилась, и Кот автоматически точным жестом ткнул на перемотку — назад. Несколько секунд они ехали в тишине, которая могла бы и оглушить, но мешал шорох резины по влажному асфальту да мягкий скрежет плёнки в кассетнике.

Дорога плавно пошла вниз — после валдайских русских горок с их перепадами высот и крутыми дугами поворотов этот пологий спуск дарил передышку, и Сашка любил его. По левую руку задумчиво текла Волга, темнел на дальнем берегу лес. Если бы мы могли выбирать место, где умереть, Скворцов предпочел бы здесь. Почему — и сам не знал. Просто уж больно хорошо ему тут было. Он бросил рычаг на нейтралку, убрал ноги с педалей — и по уставшим мышцам потекло наслаждение. Стрелка спидометра ушла чуть правее, но до ста сорока не дотянулась.

Кот выждал ещё пару секунд и включил play чётко на паузе между песнями. Салон наполнился треском иглы по виниловым дорожкам — эта запись ещё не была почищена от шумов.

С первыми аккордами Скворцов приободрился, выпрямился в кресле, нежно вставил пятую передачу и легонько вдавил педаль газа. Покорённая его ласковой властью, машина отозвалась лишь водителю понятным напевом — и вот уже опять Кот не успевает ловить взглядом километровые отметки на обочинах.

— Горел асфальт! Ты чувствовал тепло!

Порывами встречного ветра налетала на лобовое стекло прозрачная тьма, неохватная пустота кружила в небе над путниками.

Салон обволакивал ласкающим уютом — словно родная берлога. Чертовски удобный руль послушно лежал под Сашкиной левой ладонью, а правая, как на скипетре, покоилась на рычаге скоростей. И лишь взгляд выдавал напряжение гонщика: это его глаза раздвигали пространство впереди. Сашка думал о том, как он поцелует Альку при встрече.

Кот поплотнее запахнул куртку, и почти улёгся в пассажирском кресле. Полуприкрыв глаза, он смотрел на красивый, очерченный призрачным светом приборов профиль Скворцова и думал о губах его сестры.

Ровно гудел мотор. Машина летела сквозь ночь. Динамики похрипывали в такт рыдающим на высоких нотах струнам. И уже вполголоса подпевали любимой группе ребята. Свои слова им были не нужны — всё звучало в песнях, под которые они жили.

— Горел асфальт! Смертям! Назло!

Плывёт по вселенной крохотный и слегка сумасшедший кораблик Земля, подставив неспешному звёздному свету необъятные паруса небес. Кружится в вечном вальсе, меняет континенты и обычаи, эры и наряды… как сейчас, к примеру: над южным полушарием воцаряется осень, а над северным — куролесит весна. Никогда не бывает скучно на этом корабле — и любой, кому посчастливилось попасть на его гостеприимный борт, остаётся тут навсегда.

Ветер спешил, спешил. Гнал во всю мощь крыльев. На лету зачерпнул в левую ладонь жару Сахары — а в правой нёс просоленную пену океана. Он знал — она уже отворила окно и смотрит в гаснущий на западе камин: ждёт.

Мелькнуло и осталось далеко позади Средиземноморье — крепко спала эта древняя земля, даже не заметила прикосновения могучего атлантического ветра. Лишь кипарисы качнули бархатными макушками в ответ на его влажное тепло да пробудились тёмно-розовые почки на миндальных деревьях.