Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова

Рядом с этим шумным действом, к которому было приковано внимание страны, шли и локальные бои, например, по вопросу о формировании комиссий, которым предстояло объективно расследовать, в частности, разгон митинга в Тбилиси 9 апреля 1989 года. Председателем этой комиссии был первый секретарь правления Союза писателей СССР, член ЦК КПСС Владимир Васильевич Карпов. Опускаю очередную сшибку и обмен любезностями, Карпов требует слова, а Горбачев в ответ: «Мы завтра тебе дадим слово, Владимир Васильевич». Но Карпов знал Горбачева много лет, знал и эту его манеру вильнуть в сторону от горячего. Он не пошел на трибуну, а просто встал у президиума, прямо рядом с Горбачевым и снова потребовал слова — здесь и сейчас, а не завтра. «Владимир Васильевич, я же сказал, завтра тебе предоставим слово, завтра! Мы же договорились — завтра». А Карпов стоит. Горбачев тоже знал Карпова много лет и понимал, что дело не в том, что члена ЦК КПСС просто так «завтраком не накормишь», а в том, что перед ним Герой Советского Союза, разведчик, добывший с той стороны 79 языков. Помешать ему высказаться вряд ли удастся, не поймут и не поддержат. А то, что Владимир Васильевич задумал, стало ясно с первых же его слов: «Нужно, чтобы в постановлении (о работе комиссий. — Е. С.) был и пункт, что комиссия имеет право ознакомиться со всеми документами, касающимися инцидента, в КГБ, МВД, Министерстве обороны, ЦК КПСС и аппарате Верховного Совета, и все эти документы должны быть даны».

Зал бурно аплодировал. Хлопали даже идейные противники Карпова — Адамович, Сахаров, Афанасьев. Они-то поняли! Вето спецслужб на архивы должно быть снято.

С этого и началось.

И сразу обозначились два потока: историков и фальсификаторов-пропагандистов. В девяностые попасть в некоторые архивы благодаря своим научным публикациям, званиям и прочему было невозможно. Нужно было иметь свою руку, которая подпишет допуск. Мне такой допуск подписала рука Геннадия Эдуардовича Бурбулиса, бывшего госсекретаря, «крестного отца» команды Егора Гайдара. Какое он имел отношение к архивам? И как вообще добывались тогда эти допуски? Об этом я обязательно расскажу — в предисловии ко второму роману трилогии «Гнездо орла».

А пока о том, как я проверяла некоторые приведенные в письмах факты. Один пример: Рудольф Гесс до середины тридцатых годов публичных речей на площадях с балконов домов или открытых трибун почти не произносил. Не умел, не любил, не хотел. И первая же его такого рода публичная речь закончилась большим конфузом: вернувшись с балкона обратно в комнату, Гесс в буквальном смысле упал в обморок.

Он и сам описывал это с юмором как недоразумение, и соратники в письмах и дневниках это забавное событие не обошли. И все в один голос утверждали, что речь Гитлера в Нюрнберге должна была стать ключевой во всей пропагандистской кампании партии, но фюрер тем утром не просто охрип, а разговаривал, «как рыба, выброшенная на берег». И, как назло, горластых и опытных Геббельса и Лея в Нюрнберге не оказалось — они обрабатывали другие города. Там находился только Борман, но этот как оратор был еще хуже Гесса.

И Гесс, который до этого выступал только в кругу экономистов и функционеров, понял, что деваться ему некуда. Многотысячная аудитория, собранная на Фрауенкирхе гауляйтером Франконии Юлиусом Штрайхером, жаждала обещанного экстаза.

Забегая вперед скажу, что с самой речью Гесс справился. Все присутствовавшие утверждали, что после его выступления площадь буквально взорвалась, долго еще ревела и бесновалась. И как это у него с первого же раза так получилось? Не привирают ли соратники?

И я решила проверить. Для этого нужно было отыскать хотя бы подшивку газет города Нюрнберга первой и второй декады сентября 1930 года. Точной даты я тогда не знала, в письмах никто ее пометить не удосужился. Долго искала нужный архив, долго копалась в газетных подшивках (хранились они, на мой взгляд, тогда небрежно), мерзла. А кто подолгу сидел в архивных хранилищах, знает, что через пару часов уже леденеют ноги и пальцы не слушаются. Нашла.

Оказалось, 11 сентября. Да, почти всё, как в письмах: Франкония, Нюрнберг, Фрауенкирхе, огромная толпа в ожидании речи Гитлера. Вместо него появляется другой. Толпа его имени толком и не знала, однако с первых же его реплик, «полетевших в нее, точно тяжелые камни», затихла и слушала час, несколько раз «взрываясь, точно начиненная динамитом, когда оратор делал короткую паузу, чтобы перевести дух». В кавычки я взяла выражения из газетных статей, подтвердивших, таким образом, что Гесс действительно справился.

По такому принципу — доверяй, но проверяй, я и писала все три романа трилогии.

В один роман такой материал не уместился бы, и я просто была обязана дать возможность людям, информация о которых таким образом попала мне в руки, пройти свой путь и получить свое. Каждому свое. Так, кстати говоря, родилось название третьего романа трилогии: «Каждому свое».

Самым же трудным для работы оказался второй роман «Гнездо орла».

НСДАП — уже официальная правящая партия и имеет возможность писать свою историю, создавать собственные образы и мифы. И попробуйте продраться сквозь официозную прессу к правде о Судетском кризисе или аншлюсе Австрии.

И тут снова помогали письма. «Они были живые. Пока мы не проехали по ним» — так маленький сын Лея описывает проезд кортежа машин по усыпанной цветами Ундер-ден-Линден во время одного из триумфов Гитлера… Мир фашизма в моих романах — это еще и мир глазами детей. Их детей.

Я благодарна судьбе за подаренную мне возможность оставить для вас подлинные образы этих людей — не чертей с рогами и копытами, а именно людей, чья истинная сущность оказалась страшнее того, что вы знали о них прежде.

Елена Съянова

Часть I

В Бергхофе с утра лил дождь. По мокрому гравию к открытой веранде тяжело подкатила машина. Плотный человек в форменной рубашке СА, с красным воротником и дубовыми листьями, стремительно прошел мимо стоящих у решетки женщин, даже не заметив их. По всему дому за ним нежно зазвенел хрусталь. Одна из дам с тревогой обернулась вслед. Другая, немного моложе, с вихрами темных кудрей, подошла к самому краю веранды и подставила руку под падающую с крыши упругую струю. Вода фонтаном била ей в грудь, заливала плечи и подбородок, холодные брызги слепили глаза — странно неподвижные, точно горящие изнутри фиолетовым огнем.

Но первая дама этого не увидела. Секунду помедлив, она поспешила вслед за приехавшим и догнала его уже на лестнице, ведущей на второй этаж, куда он собирался вломиться без церемоний и