Штуцер и тесак - Анатолий Федорович Дроздов

соловей не поет вдали от водоема, ему нужно периодически смачивать горлышко. Откуда знаю? Не на асфальте рос.

Небольшой ручей обнаружился на краю поляны: я его прежде услышал, чем увидел. Сбегая по небольшому склону, вода журчала в узком русле. Прежде чем напиться, я тоже пожурчал – разумеется, не в ручей, а в кустики неподалеку. Затем, встав на колени, напился обжигающе холодной, практически ледяной воды. Ручей явно брал начало в роднике. Утолив жажду, я всмотрелся в свое отражение в воде. Красавец, блин! Голова замотана какой-то тряпкой, левая сторона лица в засохшей крови, потому и глаз не открывался. Я аккуратно смыл кровь, пустив по ручью бурые разводы. Глаз открылся, слава богу! Я потащил с головы тряпку, но ткань присохла к ране, пришлось отмачивать. Содрав, наконец, тряпку с головы, я рассмотрел ее. Чья-то нижняя рубаха, сшитая из грубого полотна, без воротника и пуговиц. Простирнув ее в ручье, осторожно отер влажным рукавом кровяные корки вокруг раны. Прическу я ношу короткую, стригся недавно, так что затруднений не возникло. Спустя несколько минут удалось рассмотреть рану – насколько позволяло изображение в воде. Не слабо меня приложило! Косой разрез повыше виска, идущий ото лба к затылку с левой стороны черепа. Длиною сантиметров десять. Похоже, повреждена только кожа. Здесь много сосудов, отчего и крови натекло много. Ничего страшного, но шить надо: края раны далеко разошлись. Если не стянуть, заживать будет долго, да и шрам останется жуткий.

Подумав, я отстирал кровь с запачканной рубахи – в холодной воде это удалось легко, отжал ее и накинул на себя. Хоть какая-то одежда! Влажная, грубая ткань плотно облекла тело, стало холодно. Зато срам прикрыт – рубаха длинная. Древнее словечко «срам» всплыло в памяти само, и я подивился этому. Откуда? Внезапно, пораженный одной мыслью, заспешил обратно. Босые ноги оставляли на усыпанной росой траве темный след, зябли от влаги, но я не обращал на это внимания. Оказавшись на поляне, уставился на то, обо что зацепился взглядом на пути к ручью, но, томимый жаждой и нуждой, не придал значения.

Ружья! Составленные в пирамиду, с торчащими над стволами длинными, трехгранными штыками, они прекрасно различались в свете еще не показавшегося над горизонтом солнца. Не веря собственным глазам, я подошел ближе. Никакого сомнения: русские пехотные ружья образца 1808 года. Калибр – 7 линий, или 17,8 миллиметров. Мушка припаяна к последнему кольцу у края ствола. Толку от нее мало – шатается, но для того, чтобы стрелять с расстояния, когда у человека видны белки глаз (это примерно 50 метров), можно обойтись и без нее. Откуда знаю? Приходилось держать в руках – правда, реплику, а не оригинал, но меня уверили, что она идентична образцу. Эти ружья репликами не являлись. Остро заточенные штыки – на новоделах они тупые, – потертые ложа и приклады. Я нагнулся и осторожно понюхал дульный срез ближнего ружья. Из него стреляли, причем относительно недавно. Из ствола несло характерным запахом серы, который оставляет сгоревший дымный порох.

Выпрямившись, я внимательно осмотрел поляну. Теперь взгляд подмечал то, на чем ранее не задерживался. Пара телег с выпряженными лошадьми, одна крытая брезентом фура, тоже без коня, составленные в пирамиды ружья, необычная одежда спавших у костров людей. Не все из них были укрыты шинелями. Зеленые мундиры с фалдами и обшлагами, отделанными сукном такого же, но более темного цвета, белые полотняные штаны с пуговицами по наружным сторонам голеней. Надеты поверх сапог. В головах спящих кожаные ранцы, рядом лежат кивера в холщовых чехлах. Егеря, если не ошибаюсь… Не похоже на лагерь реконструкторов, которые доводилось видеть. Не было современных палаток, мангалов, валяющихся в траве пластиковых и стеклянных бутылок (как же без них?), цветных упаковок и прочих мелочей, говорящих о двадцать первом веке. Здесь царил девятнадцатый. «Полностью аутентичный», – как сказал бы мой приятель Илья, изображавший на сходках реконструкторов гвардейского поручика.

У меня закружилась голова. Некоторое время я стоял, пытаясь осмыслить увиденное. Мысли носились в голове, как тараканы по кухне алкоголика, и никак не хотели собраться воедино. Как я сюда попал? Почему? И что теперь делать? Так и не придя к какому-либо решению, я потащился к телеге, от которой отправился искать воду. Полежу, подумаю… Не удалось. При моем приближении из-за телеги вынырнула фигура. На незнакомце оказался застегнутый на латунные пуговицы серый мундир с фалдами и такого же цвета штаны, на голове красовалась фуражка с козырьком. Небритое, заспанное лицо…

– Куда-то ходил, барин? – спросил странный тип.

– Пить, – пояснил я.

– Кликнул бы меня, – укорил тип. – Я бы принес.

– Не знал, – пожал я плечами. – А ты кто?

– Фурлейт.

Ага, возчик.

– Звать как?

– Пахом, – сообщил возчик.

– Объясни мне, Пахом, как я оказался здесь?

– Дык, подобрали, – пожал он плечами.

– Где?

– У дороги. Ты, барин, на траве лежал – совсем голый, голова в крови. Мнили, мертвый. Мертвяков у дорог чичас много, – он вздохнул. – Хранцуз наскочит, побьет и обдерет до нитки. Вот и тебя так: сабелькой по головке приложили, одежу сняли и кинули помирать. Не помнишь?

Француз, значит. С эпохой, кажется, определились. Я покрутил головой.

– Отшибло, значит, – заключил Пахом. – Оно и понятно. А может, то не хранцуз был, а лихие люди. Много их чичас. Фельдфебель подошел глянуть, тронул и кажет: «Живой!» Не бросать же християнскую душу? Велел подобрать и положить в телегу. Я тебе своей рубашкой голову замотал. Гляжу: снял и на себя надел?

– Другой одежды у меня нет, – повинился я. – Раздобуду – верну.

– Ничо! – махнул рукой. – Мы с понятием. Только барской одежи тута нетути.

– С чего ты взял, что я барин?

– Ну, дык… – удивился он. – Сам белый, гладкий, кожа чистая, руки без мозолей – не то, что мои, – он показал большие растопыренные пятерни. – Ты своими ничего тяжелее ложки не подымал, – он усмехнулся.

– Фельдшер я.

– Вона как! – удивился он. – Фершал – человек полезный, в нашем баталионе имеется, а еще лекарь. Только нет их тута. Отбились мы от своих, – он снова вздохнул. – От Салтановки, где с хранцузом бились, одни идем.

Ага!

– Давно бились?

– Дык, третьего дня.

То есть позавчера. Вот и дата подплыла. Бой под Салтановкой случился 23 июля 1812 года по новому стилю. Сегодня 25-е. Салтановка – рядом с Могилевом, ехать до нее всего ничего. Был я там. Часовенка стоит в память о подвиге солдат и офицеров корпуса Раевского. Сам генерал, если верить легенде, шел в наступление впереди солдат, ведя за руки малолетних сыновей. Только не было этого. Старший и вправду был с отцом, но не в первых рядах, а младший, подросток, собирал в это время грибы в лесу.