До третьего выстрела - Ольга Лаврова

— Тридцать седьмой. — Она снимает с ноги тапочек и предъявляет в доказательство.

— Один неполный след есть, Пал Палыч.

Кибрит опыляет след. Входит Томин.

— Скрылся. Никто его и близко не видел!

Кибрит кладет на пол пакет с отпечатком следа, который теперь виден отчетливее, и фотограф щелкает его сверху; Томин вздыхает:

— Эх, от следа до человека…

А человек преспокойно идет по улице — уже без кепки, плащ на руке. Заворачивает в обувной магазин.

— Обслужите меня, пожалуйста.

— Только если быстро, — предупреждает продавщица. — Закрываем.

— Я все делаю быстро, милая девушка, — и скидывает старые ботинки.

В милицейском микроавтобусе друзья возвращаются с места происшествия.

— Ты бы все-таки назначил ревизию, Паша, — советует Томин. — Магазины у нас грабят редко.

— Замаскированная недостача? Почему бы тогда не сказать, что выручку отдали?

— По-моему, на инсценировку не похоже, — замечает Кибрит.

В городе уже ночь, по лицам скользят тени и свет.

— Неизвестно, кого искать, — снова нарушает молчание Томин. — То ли дурака, которому повезло, то ли умника, который промахнулся.

— В смысле?

— Сейчас, Зинуля, объясню. Примем для начала вариант дурака. Местный дурак. Шел мимо, учуял, что в галантерее сегодня деньгами пахнет, и думает: где наша не пропадала! Взял какой-нибудь пугач или крашеную болванку и отправился на дело. И случай уберег его от всех напастей. Ухватил дурак сколько успел, забился в свою норку и радуется: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!

— В принципе, возможный вариант, — соглашается Кибрит.

— Разберем противоположную модель. Человек опытный, бывалый. Все взвесил до мелочей. Точно выбрал маленький магазинчик в тихом переулке. Точно знал, какой куш его ждет. Точно рассчитал момент — час до закрытия и по телевидению международный футбол. Кстати, наши выиграли: три — два.

— Ура — ура.

— Мужское население следит за мячом, а наш умник отправляется грабить. И потом мастерски уходит от погони. Но пожилая грузная женщина проявила со страху фантастическую прыть. Теперь он сидит и злится, что не удалось взять всю кассу.

— Опять похоже.

— Вот видишь, Зинуля, это две модели. Не исключены и гибридные. Скажи хоть, сколько у этой модели в холке.

— Сейчас посчитаю, — заглядывает в записную книжку, красновато освещенную проплывающей мимо рекламой, и бормочет. — Ширину каблука множим на три и девять, получаем полную длину следа. Отсюда выводим рост… Сантиметров сто шестьдесят семь. Посмотрю таблицу, завтра скажу точнее.

3

Ранним утром следующего дня, когда во дворе лишь воробьи, дворники да владельцы собак, веснушчатый пятнадцатилетний Сенька Гвоздарев помогает матери: они метут, в четыре руки вытряхивают урны; работают слаженно, явно не впервой.

— Ну чисто, сынок, пошли чай пить. — Гвоздарева развязывает низко надвинутую от пыли косынку и сразу молодеет.

— Ага, ты ставь, я сейчас.

— Куда, Сеня?

— Нужно. Минут на пятнадцать.

У Сеньки дело в квартале пустых домов. Подобрал старый стул, заглядывает в окна: «Ага, кресло тоже сгодится!»

Пытается отодрать доску, которой наискось забита дверь, доска не поддается. А кресло дразнит.

Досадливо что-то бормоча, Сенька направляется к сараю, чтобы раздобыть какой-нибудь рычаг. Отыскав ржавую лопату, возвращается к дому и повторяет попытку открыть дверь. Лопата гнется. Сенька снова идет в сарай, видит в дальнем углу лом. Через кучу хлама лезет туда. И вдруг останавливается, ошеломленный, а затем медленно, затаив дыхание, опускается на колени. Среди мусора перед ним лежит большой черный пистолет…

Тем же утром, но попозже, на бульваре встретились двое. Один — тот, что удирал от милицейских свистков, ограбив кассиршу, Бондарь, старый вор-рецидивист. Другой — Виктор Лабазников, его подручный, парень лет двадцати трех. Тенниска обтягивает налитые мускулы, голова ладно сидит на загорелой шее, лицо почти приятное, если б не уклончивый, рыскающий взгляд.

Разговор между ними вполголоса, но крутой:

— Нету? — шипит Бондарь. — Как нету? Искать надо уметь!

— Каждый сантиметр носом перекопал, маэстро. Клянусь!

— Значит, не в том сарае!

— Строго по вашим координатам: дом с голубятней, скамейка, две липы.

— Сарай к дому дверью? — проверяет Бондарь.

— Нет, боком. Дверь на одной петле.

— Ну там и есть! Неужели самому лезть после вчерашнего?

— Бесполезно, маэстро. Нету, — Виктор сокрушенно вздыхает и повторяет: — Нет.

В расстройстве Бондарь опускается на скамью.

— Влетела мне твоя поганая галантерея… Себе дороже.

— Главное — сами целы! Как за вами рванули на мотоцикле, я думал — конец. И все-таки не пустой ушли.

Бондарь пренебрежительно машет рукой.

— Еще кое-что я наколол, — спешит задобрить Виктор. — Во-первых, кассу взаимопомощи в одной конторе, где я взносы собираю как страховой агент. В получку они все по червонцу складываются и на следующий день решают, кому давать ссуду. А ночь денежки лежат у казначейши в письменном столе…

— И мне ты сватаешь эти паршивые червонцы?! Мне нужен настоящий, жирный кусок! В идеале надо работать полчаса в году. Остальное время путешествовать… на просторах родины чудесной.

— Есть жирный кусок, маэстро. Директор мебельного магазина. Козел в золоте и при нем коза в бриллиантах. Три комнаты битком добра, деньги прямо под ногами шуршат. Насчет имущества мы с ними уже договорчик оформляем. Дальше думают сынка застраховать — от законного брака.

— От чего?

— Это новую штуку придумали: родители страхуют парня или дочку, предположим, на тысячу рублей, платят взносы, а к свадьбе молодым выдается вся сумма на руки. Но после восемнадцати за каждый холостой год полагается надбавка от Госстраха.

— Не бреши.

— Да какой брех! Дотерпел до двадцати пяти — огребаешь четырнадцать процентов чистой прибыли. Для парней прямо клад: чуть какая заикнется про загс, а он ей нашу квитанцию — плюнем, дорогуша, на формальности, не наноси мне материальный ущерб. Мой козел заблеял от удовольствия, как услышал. Не знает, во сколько и оценить своего козленочка. Уточню, когда дома не бывают, и можно действовать без риска.

— В такой квартире без хозяина мороки часов на пять: что в подушки зашито, что по щелям рассовано. Надо самого просить, чтобы тайники выскребал. А он резонно спросит, на каком основании? Если я показываю калибр, вопросы отпадают. И на будущее острастка.

— Да с него ножа хватит! Даже вообще голыми руками. У него от 02 на пальце ожег будет!

— С голыми руками ходи сам. А холодным оружием я брезгую, да и не привык. Мне нужен пистолет.

— Как же вы его кинули?

— Потому что меня могли взять, дурень, уже в загривок дышали. Я не кинул, я аккуратно пристроил. Не впервые расстаемся, и всегда он ко мне возвращался. — Бондарь утирает потный лоб. — Не верю, что пропал. Куда ему за ночь деваться? Или ты продрых? Продрых?

— Обижаете, маэстро! Только-только первых прохожих дождался, чтобы не бросаться в глаза. Между прочим, до ночи еще вечер был. А там шпана шляется. Может, свести знакомство? Послушать разговоры и вообще?

В тесной казенной квартирке Гвоздаревых на первом этаже бедновато.

Сенька собирается уходить.

— Ма, я пошел!

— Даже и не поел толком. Что с тобой приключилось?

— Ничего, ма. Я к Терентьевым.

— Стой, дыра на рукаве. Снимай, зашью.

— Да ведь долго!

— Чего тут долгого, по шву. — Зашивая рубашку, она сообщает: — А вчера магазин ограбили, слыхал?

— Слыхал что-то. За новостройкой, да?

— Угу. С револьвером, представляешь?

Сенька вздрагивает.

— Поймали?

— Нет. Сейчас Миронов-участковый рассказывал, что прямо по пятам гнались. Между пустых домов чуть, говорит, не схватили, непонятно, как из рук ушел.

— Ма, а точно, что… револьвер! — спрашивает Сенька. — Случайно, не пистолет?

— А какая разница…

— Если Миронов что новое узнает, расскажи мне, ладно? — Он быстро надевает рубашку.

— Все-таки чудной ты сегодня. Что-нибудь натворил?

— Мм… Понимаешь, мама, врать я тебе еще не научился, а всю правду говорить не могу. Это называется «трудный возраст».

— Больно что-то трудный, Сеня.

— Переживем! Хлопни на счастье.

Гвоздарева шлепает Сеньку пониже спины, и он убегает.

Лихо насвистывая, он идет по двору. Сворачивает в подъезд дома, где живут Терентьевы.

Терентьевы — отец, мать и дети, Леша с Наташей, еще только садятся завтракать на кухне. Три звонка в дверь заставляют мать недовольно поджать губы: