Лимонный хлеб с маком - Кристина Кампос

маленьком белом домике из бетона, Матиас ласкал Марину, закончив заниматься любовью.

– Пекарня, – шепнул он по-немецки.

– Не перестаю думать о ней, – ответила Марина, переплетая свои руки с руками Матиаса. – Она нам за какие заслуги? Почему Анне и мне? Ведь никто не отдает просто так свой дом и бизнес посторонним людям.

– А разве владелица не оставила пояснительную записку?

– Нет, намеренно не оставила. Моя сестра продолжает выяснять по фамилиям, но пока не обнаружено ничего, что могло связывать нас обеих с этой женщиной.

– А мельница действующая? – поинтересовался Матиас.

– Она превратилась в руины. Но пекарня функционирует, она была единственной в Вальдемосе.

Марина призадумалась на несколько секунд.

– Мария-Долóрес Моли́… Сколько бы я ни произносила ее имя, оно мне ничего не говорит…

– Долорес по-немецки… это значит «боль», верно? – поинтересовался Матиас.

Марина кивнула.

– Странно давать собственной дочери имя Долорес, все равно что называть ее «тоской» или «меланхолией», – заметил он.

– Долорес – очень распространенное имя в Испании, – пояснила Марина.

– Я хотел бы поехать туда с тобой… Наверное, я единственный немец, который не знает Малорку, – признался Матиас между зевками.

– Произносится Майорка, поскольку пишется с двойной буквой l, – улыбнулась она.

Звука, отображаемого двойной буквой l, в немецком алфавите не существует, и сколько бы уроков испанского она ему ни давала, Матиас постоянно совершал одну и ту же ошибку. Как, в свою очередь, и Марина, которая все еще не могла правильно произносить немецкие звуки, отображаемые «А» и «О» с умлаутом – Ä и Ö. Они общались на английском, но иногда учили друг друга своим родным языкам. Два года назад в книжном магазине мадридского аэропорта Барахас купили блокнот фирмы «Молескин» в черной обложке, который превратили в словарь для записи казавшихся им важными слов на обоих языках. В правой колонке на испанском, в левой – немецкий перевод.

Марина протянула руку, взяла блокнот с тумбочки и достала черную шариковую ручку.

– С умлаутом?

– Над «а».

Марина вывела по-испански слово «пекарня» и рядом – Bäckerei.

Положила блокнот на тумбочку и вздохнула.

– Я не была на Майорке более десяти лет, – сказала она с некоторой грустью.

Матиас выключил лампочку, свисавшую с потолка.

– Спокойной ночи, наследница, и хватит думать об этом, уж я-то тебя знаю. Все равно отсюда решить ничего не сможешь.

Марина повернулась к нему спиной, и он обнял ее. Матиас заснул уже через несколько минут. А Марине всегда требовалось время, чтобы отключиться. Она ворошила свои мысли, возвращаясь к рабочим проблемам минувшего дня и обдумывая решения следующего. Понимала, что ночью мир не изменишь, и сердилась на себя, когда и после часа ночи не могла избавиться от мыслей. Да и в ту ночь, как и в прочие, перебирала в уме события своей жизни. Конечно, она размышляла не о работе, как прежде, а о поездке, которую предстояло совершить на Майорку против своей воли. Марина вспомнила последние слова в электронном письме Анны.

«В конце концов, это загадочное наследство станет поводом для нашего воссоединения и твоего возвращения домой».

Последняя фраза вызвала у Марины раздражение. Майорка – не мой дом, сказала она себе, читая послание. Это место, где я родилась и провела часть своего детства. Где жили мои родители и где сейчас осталась только Анна. Нет, теперь это не мой дом. Ничто не связывает меня с островом.

Поскольку у Марины не было ничегошеньки из собственности, ей некуда было податься на Рождество. Не существовало места, где можно отмечать даты, которые обычно празднуют нормальные семьи. Да, деньги на покупку квартиры имелись, но отнюдь не желание владеть четырьмя стенами.

Ее психолог, перефразируя какого-то писателя, однажды изрекла: «Дом – это то место, где тебя ждут». Фраза напоминала о себе днями и ночами. Родители Марины умерли. Имелись дальние родственники, с которыми она почти не общалась. И, конечно, оставалась старшая сестра Анна. Она и некоторые обстоятельства, которые слишком долго их разлучали.

Ощущение привязанности к дому Марина утратила уже в подростковом возрасте.

Она отправилась в дальний путь в четырнадцать лет, и даже сейчас, в сорок пять, все еще была в дороге. Да и работа требовала путешествий. Однако зачем она так стремилась к кочевой жизни? Туда-сюда постоянно, не желая пустить корни. Где же твой дом, Марина? Кто тебя там ждет? Ее огорчала собственная неспособность найти ответ на простой вопрос. А на поиск честного ответа ушли годы. После длительных размышлений она сделала вывод: ее подлинный домашний очаг – весь мир, включая Матиаса. Вот ответ, который она дала сама себе. Он успокоил, да и подтверждался тем, что во всех местах на свете, куда бы их ни заносило, сколь малыми, отдаленными и затерянными ни были эти места, тамошние обитатели всегда ожидали их с распростертыми объятиями.

Хотя она и отыскала-таки сей твердый ответ, сермяжная правда заключалась в том, что отсутствие определенного физического места, вроде собственной Ита́ки[3], которые имелись у ее друзей, коллег и, конечно, у Матиаса – квартира его родителей на Бергманштрассе, 11, в берлинском районе Кройцберг, – время от времени ее тяготило.

Разумеется, Марина могла выбрать и более привычную жизнь. Безопаснее и стабильнее. Могла остаться на окруженном морем клочке суши длиной сто километров и шириной семьдесят восемь. Вернись она на Майорку, вероятно, вышла бы замуж, как и сестра, за какого-нибудь парня из Королевского морского клуба города Пальмы, как и рассчитывала ее мать. Или, возможно, как хотел ее отец, стала бы работать по своей профессии в отделении акушерства и гинекологии университетской клиники Сон-Дурета в районе Поньенте, муниципалитет Пальмы.

Однако – нет. Теперь она находилась в семи тысячах восьмистах сорока трех километрах от того места, где родилась, в пустыне Данакиль, обнимая любимого мужчину.

И никак не могла заснуть. Повернулась к Матиасу и любовалась им, мирно спящим. Они такие разные; он – типичный европеец, высокий, крупный, настоящий немец. А она смуглая, с черными волосами, ниспадающими на спину, невысокая, крепенькая, истинная испанка. Она погладила его по щеке, заросшей перманентно неопрятной каштановой бородкой. Убрала назад волосы, падавшие ему на лицо, и ее пальцы нежно коснулись гладкой молодой кожи вокруг глаз. Повторяя движение, она вспомнила о своих пока еще робких морщинках, которые начали появляться вокруг глаз. Да, ему тридцать пять. А ей в августе исполнится сорок шесть. Мысль эта встревожила ее на несколько секунд. Но потом она изгнала ее из головы. Обняв его за талию, она почувствовала себя спокойной и счастливой, прижимаясь к прекрасному мужчине, который на десять лет моложе, но любит