Письмо главному pедактору Нового миpа С П Залыгину по поводу статьи В Сеpбиненко о Стpугацких - А Зеркалов

"нельзя лишать человечество его истории", - так и сказано в

книге, прямыми словами. /Цитирую кредо В.Сербиненко : "об

щественые идеалы... не отрицающие... прошлого и настоящего

истрии"./ Есть и обьяснение практически-конкретное: вторже

ние в ход истории оборачивается большой кровью; это и сказа

но словами, и показано образно.

Другая проблемма - человеческая, личностная. Антон пони

мает что обязан остаться в сороне, но это ему невыносимо, он

говорит: "Сердце мое полно жалости". И все же он бездейству

ет. Убивают и пытают его друзей, бьют до полусмерти его са

мого, но он терпит до последнего и лишь в приступе отчаяния

с боем идет во дворец и убивает палача Рэбу.

Еще раз: главная тема "Трудно быть богом" Абсолютно ясна

и четко сформулирована. Вмешательство и исторический процесс

- "утопизм" - недопустимо.

Идея, как легко заметить, прямо отвергающая то, в чем об

виняет Стругацких В.Сербиненко. Естественно, об ее присутс

твии в книге он умалчивает. А над лчной трагедией гуманиста

он, грустно сказать, глумится - "соблюдая при этом известный

порядок", как один из героев Сарояна. Правда, герой этот

плакал от жалости к людям, но каждому свое... Сначала критик

говорит, что "Антону... и другим героям придется еще не раз

"пожалеть" о несовместимости гуманистических запретов с эф

фективной и молниеносной "помощью". Тут сразу вопрос: почему

иронические кавычки у прекраснейших слов в человеческом лек

сиконе - жалость и помощь? Кому из порядочных людей не хо

чется помочь страдальцам, кому не унизительно сознание собс

твенного бессилия? Иронический тон надо как-то обьяснить, и

это делается простейшим образом: Антон - бесмысленная пус

тышка. В.Сербиненко пишет: "Романтический герой и не заме

тил, что... он оказался способным на предательство... "по

хотливой кошки" - доны Оканы". Ну, это сказано недостаточно

сильно: Антон виновен в ее гибели, но критик почему-то забыл

о страшном раскаянии героя, из-за которого он едва не сошел

с ума, о психической ошибке, послужившей одной из причин

заключительной трагедии - прорыва с обнаженными мечами в

убежище дона Рэбы.

Этот поступок обезумевшего, потерявшего над собой власть

человека критик трактует совсем уже странно. Приходится за

подозрить, что он не прочел книгу до конца - иначе он не мог

бы написать: "Право на убийство ему было предоставлено впол

не буднично - высшим земным начальством в лице дона Кондора:

"Убить, физически убрать...". Дон Кондор не "начальство", а

старший товарищ; ое не предписывает Румате убийство - да и

по тексту так "Тебе НАДО БЫЛО убрать дона Рэбу" /выделено

мной - А.З./. Кондор упрекает Румату за преданность импера

тиву "не убий" в прошлом, когда было еще не поздно ПРЕДОТВ

РАТИТЬ кровопролитие, убив Рэбу.

Уместно задать В.Сербиненко вопрос: как он относится к

тому, что прототип Рэбы Берия был расстрелян прежде, чем он

успел восстановить сталинизм в ухудшенном, если можно себе

такое представить, варианте? И не спрашивал ли он себя, с

тоской и горечью, почему никто из старшего поколения не имел

мужества убить Сталина во-время?

Да, вот еще что: этот вопрос Кондора вызывает у Антона

возмущение, у его друга Пашки - тем более... Но В.Сербиненко

непреклонен. Он уверяет нас,что "Антон-Румата не задумывает

ся". Не только о доне Окане, но и о том, что в этой ситуа

ции" остаться человеком очень трудно". Боже мой, да об этом

он только и думает! Главное, что его угнетает: средневековье

засасывает его, он вынужден выдавливать из себя "благородно

го подонка"... И вопреки всему тексту книги критик подводит

нужный ему итог: "Отсутствие элементарной независимости мыс

ли неотвратимо оборачивается для героя подчинением, самым

что ни на есть прямым и грубым. Полубог Румата - почти уже

идеальный винтик набравшего космические обороты механизма

Утопии". Правильно - идеальный винтик; верно - механизма

Утопии; вопрос - какой Утопии. Не той, которую сочинил за

авторов В.Сербиненко, в которой царит дурной общественный

идеал, А той, которую изображают Стругацкие. Антон - "вин

тик" /сохраним этот одиозный термин/ милосердной системы,

ибо следует закону милосердия до предела своих возможностей.

Он обретает то, что критик называет "элементарной независи

мостью мысли", когда выходит из Утопии в реальность и начи

нает убивать, и Утопия не может принять его обратно - его

руки видятся ей окровавленными.

Подмены совершенно удивительные мы находим в разборе дру

гой философской повести, "Жука в муравейнике". Подмены и

беглость: весь анализ 25 строк! Назвав поле действия "прек

расным новым миром" - аналогия понятна,- критик передает все

содержание книги таким прокурорским периодом: "Профессио

нальный убийца, шеф службы безопасности Рудольф Сикорски

/"... никогда не обнажал оружия, чтобы пугать, грозить...

только для того, чтобы убивать"/ уничтожает "своего", Льва

Абалкина, подозревая в нем опасного и враждебного чужака".

Просто, как выстрел в затылок... На деле тема "Жука..." та

же, что и "Трудно быть богом": предел действия нормы "не

убий". Стругацкие ставят мысленный - художественный - экспе

римент: на одной чаше весов помещена судьба всей Земли, на

другой - одна-единственная жизнь /Льва Абалкина/. Весы иде

ально уравновешены, ни герои, ни читатель не знают, действи

тельно ли Абалкин есть бомба замедленного действия, могущая

уничтожить земную цивилизацию. Боюсь, что в наши дни его

судьба была бы решена быстро и круто, но в "механизме Уто

пии" "винтики" мыслят по-другому. Несмтря на то, что "про

фессиональный убийца" Сикорски в полной мере представляет

себе меру опасности, он сохраняет жизнь живым бомбам, когда

они еще не люди, а человеческие зародыши, и с тех пор обере

гает их, охраняет от непосвященных их секрет. Милосердие не

покидает его до последней секунды - всей истории 40 лет, из

них 30 Сикорски знает, что вместе с людьмибомбами могущест

венная иная цивилизация подбросила на Землю некие устройс

тва, "детонаторы", добравшись до которых, подкидыши, возмож

но, начнут свою страшную работу.

Деталь, достойная внимания: Сикорски не может уничтожить

"детонаторы" - и не может спрятать машинки в свой сейф. "Де

тонаторы" попали в музей, а по закону никому, "ни частным

лицам, ни Мировому Совету, ни даже господу богу" экспонаты

"из любого Музея на Земле" не выдаются - приходите и изучай

те на месте... Может быть, В.Сербиненко помнит о судьбе НА

ШИХ музейных сокровищ. Может быть, прочитав повесть внима

тельно, он воздержался бы от саркастического вопроса: " ...

Где, в каком спецхране содержатся "неисчислимые духовные"

скровища Утопии Стругацких.

Итак, 40 лет "контрразведчик" Сикорски несет на своих

старых плечах бремя мучительной тревоги - ужасно представить

себя на его месте... И тут на сцену выходит Абалкин. Он без

предупреждения покидает инопланетную службу и тайно возвра

щается на Землю. Перед этим при непонятных обстоятельствах

гибнет его врач, посвященный в секрет. Дома Абалкин с неис

товым напором пытается вызнать тайну своего происхождения и,

главное, стремиться прорваться в Музей, к "детонаторам". Но,

пока возможны хоть какие-то ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ обьяснения его пос

тупков, Сикорски его щадит. Выстрелы раздаются только тогда,

когда Абалкин берет "детонатор" в руки.

Об этой трагедии ответственности критик сообщает нам так:

"ГИБНЕТ ПО ПЕРВОМУ ПОДОЗРЕНИЮ, что он агент Странников, Лев

Абалкин" /выделено мной - А.З./.

Но это еще не все. Даже в такой отчаянной ситуации Стру

гацкие не оправдывают Сикорски полностью, этические весы еще

качаются. Герой-рассказчик Максим Каммерер считает убийство

напрасным. Этого В.Сербиненко опять "не замечает" и пишет

туманно: "Максим.. не удовлетворен положением де в Утопии,

ему по-человечески жаль Абалкина... но выхода герой не ви

дит". Неправда, видит, и выход этот очень прост - не убивать

даже во имя спасения Земли. Видит и ДЕЛАЕТ : пытается спасти

Абалкина, но физически не успевает. Сикорски и Максим оли

цетворяют ПРОБЛЕМУ ЭТИЧЕСКОГО ВЫБОРА самого высокого ранга.

Для них нет вопроса, допустимо ли убийство "человеческое"

/Вл. Соловьев, чуть дальше мы к этому вернемся/. Вопрос иной

и мучительный: допустимо ли убийство одного для сохранения

всех - даже в крайних, сверхчеловеческих обстоятельствах?

Стругацкие поставили этот вопрос перед нами -не "утопий

цами", своими современниками, и когда! В середине 1979 года.

У нас смертная казнь присуждалась за многие деяния, в том