Равнодушие - Мари Уинтерс Хэйсен

сменил тему разговора на Йенни Линд, «шведского соловья»[2], чье недавнее турне по Америке вызвало много шума. Беседа перешла на Ф.Т.Барнума[3], человека, который убедил певицу пересечь Атлантику. Однако, как только речь пошла о «Генерале Мальчике с пальчик» и фиджийской русалке[4], обсуждение было исчерпано, и в комнате воцарилось неловкое молчание.

Лиам, заметив поздний час, распрощался и покинул дом. Теперь его не только не приглашали, но и Кэтлин прекратила всякие взаимоотношения.

Со смертью матери и потерей надежды на брак Лиам не видел смысла оставаться дальше в Лоуэлле. За полгода он накопил денег, а затем бросил работу. Пэдди пытался уговорить остаться, но тщетно.

Ни шахтерские города Пенсильвании, ни фабричные штата Массачусетс не могли подготовить молодого Мак-Дэйда к жизни в Нью-Йорке. Это был город сильных контрастов. Грязные перенаселенные бандитские трущобы казались слишком далекими от особняков городской элиты.

«Это тот дом, в котором я когда-нибудь буду жить», — подумал он, смотря на искусно построенный таунхаус, которым владел известный промышленник.

Лиам глупо полагал, что, прибыв в Нью-Йорк, сразу же найдет высокооплачиваемую работу в менестрель-шоу, однако, когда обходил театры, ему не предлагали даже прослушивание. Зная, что его скудные сбережения скоро иссякнут, он взялся за первую попавшуюся работу: бармен салуна в пользующемся дурной славой районе Файв-Поинтс. Как и в Лоуэлле, посетители слушали его пение, и он собирал толпы. Прошел слух о его таланте, и однажды вечером менеджер нью-йоркского театра «Никербокер» посетил салун, чтобы послушать народные песни, исполняемые барменом. Не удивительно, ему понравилось то, что услышал.

— Приходите в театр в пятницу, — сказал менеджер, когда покидал убогое заведение. — Посмотрим, сможем ли найти тебе работу получше и вытащить из Файв-Поинтс.

Лиам, став новичком в театре, появился в хоре в гриме чернокожего. Первые дни в «Никербокере» походили на стажировку. Несмотря на прекрасный голос, ему пришлось учиться танцевать, рассказывать анекдоты и играть на бубне. Через полгода работы в менестрель-шоу певец уже был готов к сольному выступлению. Он исполнял песню «О, Сусанна», в то время как Тэмбо и Боунс[5] подыгрывали на банджо. Зрители наслаждались живым исполнением «Кемптаунских скачек» и «Реки Суони», но когда он медленно запел сентиментальную «Джини со светло-каштановыми волосами», то завоевал сердца слушателей. Спустя пять лет певец стал самой популярной звездой в Нью-Йорке.

* * *

Когда Лиам узнал о том, что труппе предложили шестимесячное турне по южным штатам, у него это не вызвало восторга. Отношения между Севером и Югом неуклонно нагревались, и он боялся, что рабство в конце концов приведет к насилию. Ему пришлось вспомнить разрыв с Кэтлин Кросби и узнать, как отчаянно аболиционисты станут действовать, чтобы положить конец этому явлению.

Однако теплый прием после первого же шоу в Ричмонде успокоил его. Поскольку труппа гастролировала по Вирджинии и штату Каролина, его оценка южанам возросла. Он считал их гостеприимными, любезными и деликатными, чем грубая аудитория в Никерброкере.

— Разве не ты хотел остаться в Нью-Йорке? — спросил Саймон Уиллис, когда двое мужчин сидели в поезде, идущем на запад.

Саймон, изображавший на сцене Боунса, родился, как и Лиам, в бедной семье и воспитывался в деревенской общине на северо-западе штата Нью-Джерси. У молодых людей, стремящихся к лучшей жизни, было много общего, и вскоре они стали близкими друзьями.

— Да, но тогда я не видел ничего лучшего. Дальше Пенсильвании нигде не был. Если честно, хотел бы жить на Юге.

— Только не я. Здесь слишком жарко.

— Мне жара нипочем.

— Ты так говоришь, потому что начало марта и никогда не был в июле или августе.

— Я бы не против приобрести красивый дом в Чарлстоне или Саванне, — проговорил Лиам.

— Подожди, пока не увидишь французский район в Новом Орлеане и дома плантаторов вдоль Миссисипи.

Продолжая гастролировать по Джорджии, они говорили о южной кухне, красавицах в пышных юбках, запахе цветов магнолии и вкусе мятного джулепа. Не раз их разговор становился предметом обсуждения рабства. Несмотря на неприглядные стереотипы расистских карикатур рабов, которых они представляли на сцене, никто и не думал о положении порабощенного чернокожего населения Америки.

«Слава Богу, что Саймон Уиллис не аболиционист, как отец и братья Кэтлин Кросби. Уж тот, несомненно, прочел бы лекцию о зле рабства и испортил всю поездку».

В общем-то, Лиам ничего не имел против афроамериканцев. В отличие от белых у него не было враждебности. На самом деле он испытывал к ним равнодушие. Действительно, после пересечения границы между Севером и Югом Лиам не обращал внимания ни на рабов, ни на свободных граждан. Для сына шахтера они, должно быть, были невидимыми.

* * *

Покинув Новый Орлеан, который певец нашел столь же красивым, как Чарлстон и Саванна, труппа отправилась в Батон-Руж. Хотя длительность большей части остановок составляла минимум две недели, актеры дали три представления в новой столице штата Луизиана. Затем последовал Натчез, богатый город, хорошо известный обширными хлопковыми и сахарными плантациями, где каждое представление собирало полный зал.

Находясь в поездке четыре месяца, многие артисты сильно желали вернуться в Нью-Йорк. Лиам не относился к их числу. «Теннесси, Кентукки, а затем домой», — с горечью думал он, когда смотрел на лунный свет над Миссисипи с балкона гостиницы «Натчез-Блафф».

— Вот ты где! — воскликнул Саймон. — Я повсюду тебя ищу.

— Я сразу ушел из театра после окончания представления.

— Почему? У тебя свидание с одной из южных красавиц?

— Нет. Завтра у нас последнее выступление. Прежде чем уехать на север в Джексон, мне бы хотелось последний раз взглянуть на реку.

— Не выгляди мрачным. Возможно, через пару лет мы снова отправимся на Юг.

— Не будь так уверен, — скептически ответил Лиам. — Если этот человек, Линкольн, победит на выборах…

Саймон резко поднял руки вверх и воскликнул:

— Прошу, не говори о политике. Мне становится плохо, когда слышу о правах штатов и о законе «Канзас — Небраска»[6]. Послушай, двенадцатый час, я умираю от голода! Пойдем, перекусим.

— Ступай один. Я догоню через несколько минут.

После того как Саймон скрылся в ночи, Лиам обратил взор на Миссисипи, по которой пароход направлялся вниз в сторону Нового Орлеана. Он закрыл глаза и прислушался к всплескам от водного колеса.

«Я буду скучать», — подумал он, когда открыл глаза и с тоской посмотрел на дом плантатора на другом берегу. От мысли вернуться в Нью-Йорк с переполненными, вонючими, многоквартирными домами и грязными улицами ему становилось тошно.

— В следующий раз, когда я приеду на Юг, то останусь, — поклялся он, не понимая еще, что дома с