Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли) - Петер Фёльдеш

Эти воскресные митинги навсегда запечатлелись в памяти, именно там он постиг горькие нужды простого люда. Благовоспитанным детям из зажиточных семей с младенчества внушали, что «простые» люди — это нечто темное и злое. А Тибор обычно дружил с детьми кучеров и кухарок, грузчиков и мукомолов. Он ненавидел своих одноклассников, которые брезгливо морщились, слушая его рассказы о людях из народа…

И вот эти «простые» рабочие люди, которых он всегда любил, лежат в грязи… Он рассмеялся горько и на этот раз громко.

Новобранец, который лежал рядом с ним, тоже засмеялся. Смех перекинулся дальше, словно огонь по вязанке хвороста, и вот уже смеялось все отделение. Но раздался очередной взрыв — и хохот оборвался. Кто-то резко вскрикнул, застонал. Чуть приподняв голову, Тибор посмотрел в ту сторону, откуда раздался стон. Там сидел солдат, тупо уставившись на свою развороченную осколком руку. Он залетел сюда, несмотря на защитную земляную насыпь. Всем своим видом солдат, казалось, говорил: «Да, мне больно, очень больно, но этого не может быть, что я ранен: ведь мы же на учении». К раненому подполз фельдфебель и пригнул его к земле.

— Или мало тебе? Хочешь в грудь осколок?

— Мне бы назад… — неуверенно пробормотал солдат.

— Сейчас нельзя! Господин капитан рукой машут, дают знать, так твою так… Нельзя на фронте раненому сразу назад ползти. Разве уж если… Вот черт бы тебя побрал!

В разговор дерзко вмешался цыган Балог.

— Фронт — дело другое. Там у каждого перевязочный пакет! Зачем он но может вернуться? Пушка через четыре минуты бьет, он успеет. Пусть господни капитан телефонит на батарею и велит перестать! Или не видит, покалеченный есть?

Последние слова цыгана взбесили Тиру.

— Заткни, паскуда, хайло! Господин капитан приказали — значит, так надо. Не твоего ума дело.

Позади стрелковой цепи показались санитары. Они подползали к раненому, волоча за собою носилки. Видно, начальство решило воспользоваться случаем и потренировать санитаров.

Снова прогремел взрыв, и в ту же минуту одного из солдат сразило наповал… Тревожный ропот прокатился по цепи.

То ли наводчик уменьшил прицел, то ли еще по какой причине, но получился недолет, и снаряд врезался в гребень дамбы. Крупный осколок, словно косой, срезал голову солдату 1-го взвода. Осколками помельче были ранены еще трое.

Тем временем санитары успели кое-как перевязать первого раненого и уложили его на носилки. И надо сказать — во-время, потому что, услышав о гибели товарища, бедняга потерял сознание. У нескольких солдат от испуга началась рвота.

Фельдфебель, обливаясь потом, переползал от солдата к солдату и в бешенстве цедил сквозь зубы:

— Скоты! Уберите блевотину, пока господин капитан не заметили!

— Ауф![2] — прозвучала команда.

Солдаты вскочили и бросились было к убитому, но их остановил окрик:

— Стой! Команды «Разойдись!» не было!

Не удостоив раненых даже взглядом, Мацаши подошел к убитому и, вытянувшись, приложил руку к козырьку.

— Вот настоящий герой! Прикажу похоронить на лафете! — с деланной торжественностью произнес капитан.

По рядам новобранцев опять прокатился приглушенный ропот. Но капитан сделал вид, будто ничего не заметил, и, зажав под мышкой эфес шашки, быстро зашагал прочь.

Кое-кто тешил себя мыслью: капитан отправится к артиллеристам, чтобы привлечь к ответу виновных. А сержант Новак даже утверждал, что Мацаши вызовет на дуэль артиллерийского офицера.

Санитары пронесли на носилках очнувшегося уже раненого. Не скрывая своей радости, он помахал рукой товарищам:

— Постарайтесь уцелеть, братцы! Кажется, мне повезло! Месяца на два — в лазарет, а там, глядишь, отпуск дадут…

Сержант Новак, один из «вояк-энтузиастов», так солдаты иронически называли добровольцев, смачно выругался:

— У… филон! Прохиндей!

Возвещая конец учений, протрубил горн.

— Ну, капрал-вольноопределяющийся, по нутру пришлись учения? — спросил Тибора Андраш Тира, когда взвод возвращался в расположение части.

Тибор взглянул в грязное, потное лицо фельдфебеля и твердо ответил:

— Совсем не по нутру.

Андраш Тира наклонил голову.

— Мне тоже… — и добавил, пытаясь изобразить на лице улыбку: — Зато, глядя на вас, я натешился. Ползаете на брюхе вместо с нами! Не устраивает, значит, вас офицерское звание?

— Нет.

— Отчего же?

Тибор пожал плечами.

— Не надо было умничать в офицерской школе, — угрюмо продолжал Тира. — Докритиковались — вылетели! Теперь узнаете, почем фунт солдатского лиха…

Тибор бросил удивленный взгляд на бывалого фельдфебеля.

— Не мог иначе, — негромко сказал он. — Офицерское звание мне ни к чему, как и война вообще. Вести людей в пекло? Нет уж, увольте!

— Вы в самом деле работали в газете «Непсава»?

— Да.

— Социалист… — Фельдфебель задумчиво смотрел перед собой. — Я надеялся, что к рождеству все кончится и не придется идти на фронт. Значит, вы социалист и…

— Что «и»?

— Так, ничего… — и вдруг злая гримаса исказила лицо фельдфебеля. — Социалисты сеют смуту! — заорал он. — А здесь разлагать нельзя!

Он забористо выругался, сплюнул и, резко повернувшись, пошел прочь от Тибора, с недоумением глядевшего ему вслед.

Поезд мчится и мчится. По обе стороны от полотна раскинулись до горизонта весенние поля. Лишь изредка мелькнет мирный поселок или железнодорожная станция, а на ней — офицеры железнодорожной комендатуры, молодцеватые, в щегольских мундирах.

Из офицерского вагона, где едет капитан Мацаши, слышатся залихватские песни.

В Карпатах эшелон ненадолго остановился. Станция была маленькая, захламленная. Длинные ледяные сосульки свисали с крыш и навесов. Радуясь остановке, солдаты повыпрыгивали из широких дверей товарных вагонов и кинулись к водоразборной колонке, чтобы наполнить фляги свежей водой. Тибор побежал тоже. Раздевшись до пояса, фыркая и отдуваясь, он с наслаждением умылся под сильной холодной струей. Показался Мацаши. Галдеж тотчас же смолк. Солдаты, испуганно переглядываясь, вытянули руки по швам.

— Ничего, ничего, продолжайте, — покровительственно произнес капитан. — Как кормят? Не жалуетесь? В пути не должно быть перебоев.

Солдаты, впервые услышав от капитана человеческое слово, растерялись, а потом стали отвечать охотно и дружелюбно. Только Тибор молчал. Мацаши заметил это и обратился к нему:

— Молодец, вольноопределяющийся: хвалю за чистоплотность!

И пригласил последовать за ним.

— Подожди тут, — коротко бросил он, поднимаясь по ступенькам офицерского вагона. Прошла минута — и из открытого окна высунулась рука, в ней была стопка коньяку.

— Выпейте, — дружеским тоном сказал Мацаши, — хорошо согреет после ледяного душа, — и добавил: — Знаете что, как-нибудь загляните ко мне в купе, рыцарь пера…

Хотя за время пути капитан и показал себя с лучшей стороны, Тибор не доверял ему. Слишком хорошо знал он истинную цену этим господам, стремившимся прослыть великодушными джентри[3]. Тибор помнил рассказ об одном начальнике. Этакий «душка» из комитата[4] Бихар. Он приезжал в Надьварад[5], заходил в кафе, подсаживался к столикам, забавляя всех смешными историйками, анекдотами, умиляя своей демократичностью. А дома прославился тем, что приказал привязать к лошадиному хвосту лесоторговца, осмелившегося ему прекословить, и проволок несчастного по всему двору управы.

Знал Тибор и другого «добряка». Этот, правда, не рассказывал анекдоты. Однажды, накануне выборов, он потехи ради превратил свой служебный кабинет в судилище. Подобрал дружков-собутыльников и устроил потешный суд, повелев доставить десятка три самых строптивых мужиков из тех, что собирались голосовать за депутата «оппозиции». Не успели «обвиняемые» опомниться, как суд вынес им смертный приговор.

Крестьяне перепугались. Да и кому могло прийти в голову, что это — лишь невинное развлечение? Ведь всё было, как в настоящем суде: жандармы, наручники, на столе стояли зажженные свечи и распятие — священные регалии правосудия. Развлечение достигло апогея, когда осужденных доставили в камеру смертников, где лежала заранее заготовленная бумага, в которой говорилось, что каждый из приговоренных обязуется отдать свой голос за представителя правительственной партии. И тогда смертная казнь будет отменена. Подпиши бумагу — и правительство отпустит с миром домой.

В своих статьях Тибор не раз срывал лицемерную маску с подобных джентри. Он верил, что настанет время — и люди поймут: этот кичащийся своим либерализмом буржуазно-помещичий строй, с его показным прогрессом и «невиданными» гражданскими свободами — всего лишь дымовая завеса, обман, а, по сути, жизнь идет такая же, как и столетие назад.