Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Нет, лично против сэра Генри епископ ничего не имел. В конце концов, граф для Франции не чужой – столько прожил при французском дворе, будучи в изгнании, друзей завёл, всегда был любезен, обходителен, хотя и не лишён позёрства. Впрочем, кто нынче не позёр – все хотят произвести впечатление. Граф, по крайней мере, основания имел – родовит, в опале у английского короля, что при дворе французском делало его особенно интересным. Высок, статен, незаменимый человек на охотах, завсегдатай рыцарских турниров… Вечно появлялся с каким-нибудь новшеством, то в доспехах, то в оружии. И обязательно эффектно, так, чтобы заметили…

Вот, теперь заметят! Теперь к его персоне столько внимания будет, что, пожалуй, можно бы и поменьше.

Епископ с досадой потряс головой. Всё-таки слишком нагло! Уж коли так приспичило, мог бы нанять людей, Ричарда бы тихо придушили, отравили, устроили бы, наконец, несчастный случай на охоте… Господи, ведь полно способов, которые потом можно выдать за Божье провидение и садиться на трон, прикрываясь хоть какой-то законностью! Благо родовитости сэру Генри не занимать… Интересно, как он теперь будет именоваться? Генри Четвертый Болингброк? Или Ланкастерский? Ужас! Скоро от Плантагенетов, Капетингов и Трастамаров в Европе ничего не останется…

Но всё-таки как нагло! Это настолько нагло, что, пожалуй, и пройдёт. В конце концов, король Ричард подписал отречение собственной рукой. Добровольно, не добровольно – это уже другой вопрос, главное – сам и пока ещё жив и здоров, хоть и в тюрьме… Вряд ли кто-нибудь в Европе пойдёт дальше простого возмущения… Да и епископу, в сущности, наплевать, как они там в Англии разберутся, лишь бы с новой силой не вспыхнула эта нудная война за французское наследство, которая ему сейчас, ох как некстати!..

2

Как младший сын герцога де Бара, епископ Лангрский, по традиции, готовил себя только к духовной карьере и никем другим, кроме как прелатом, естественно, быть не мог. Хотя, что греха таить, мечталось иногда и о крестовых походах, и о кровавых сражениях с непременным подвигом, за который король обязательно дарует герою собственное герцогство или графство, и обездоленный пятый сын, не имеющий никаких надежд продолжить династию, станет родоначальником династии новой, своей собственной.

Но, увы, традиции жестоки и жёстки. Воевать прелату не полагалось, четверо старших братьев на здоровье не жаловались, а когда к смертному одру старого герцога слетелись в полном составе все искатели наследства, молодой Луи де Бар окончательно уяснил, что стать первым в этой толпе можно только с помощью наёмных убийц или яда. Поэтому, оставив в стороне честолюбивые устремления, епископ пораскинул мозгами и нашёл единственно приемлемый путь на широкие просторы династической мечты и реальной власти. Путь хоть и хлопотный и чрезвычайно извилистый, зато безгрешный и надёжный. Путь откровенной купли-продажи, которую для людей родовитых и высокопоставленных давно уже заботливо окрестили политикой.

Благо и в государстве дела складывались так, что без дипломатии на плаву никак не удержишься.

Безумие, поразившее короля Шарля, привело к тому, что в борьбе за власть сцепились между собой его брат – Луи Орлеанский и дядя – герцог Филипп Бургундский. А это в свою очередь раскололо светское общество точно так же, как ещё раньше противоборство двух пап – Авиньонского и Римского – раскололо духовенство. И тому, кто научился маневрировать в бурном море церковной политики, море светских страстей было уже не страшно.

Единственное «но» – во всей этой неразберихе требовался крепкий покровитель, на плечах которого, как на фундаменте, можно было выстраивать для себя прочную лестницу к сияющей мечте о власти, могуществе и тайном влиянии на сильных мира сего.

И епископ начал перебирать.

Изо всех кандидатов, придирчиво им рассмотренных, самым идеально подходящим оказался Луи Второй Анжуйский, герцог Анжу.

Выгода тут виделась со всех сторон сразу. Во внутренней междоусобице герцог держал нейтралитет, был чрезвычайно родовит, ещё молод и имел обширные родственные и политические связи. Но как бы ни была ценна родовитость и абсолютная власть в огромном герцогстве, всё же самыми весомыми для епископа показались неутоленные амбиции герцога в Италии, где ещё его батюшка затеял войну за Неаполитанский и Сицилийский троны. Это последнее обстоятельство было как нельзя более на руку, ведь, не имей Луи Анжуйский никаких проблем, к нему, пожалуй, и не подступишься. А так…

Так можно было и помощь предложить.

Всем известно, что номинальные королевские титулы закрепляются и подтверждаются либо военным путем, либо браком.

Молодой герцог Анжуйский сражения, конечно, любил и продолжал дело отца от души и от сердца. Но, будь его воля, предпочёл бы волновать себе кровь на бесчисленных турнирах, где очень весело, празднично, все на виду, не слишком разорительно и не так кроваво. Епископу ничего не стоило при первом удобном случае намекнуть герцогу, что успешное решение семейных притязаний легко и просто можно объединить с праздником – то есть с женитьбой на какой-нибудь девице, к приданому которой будут прилагаться титулы королевы Сицилии и Неаполя. А такая в Европе была одна – Виоланта Арагонская, дочь короля Хуана и Иоланды Французской, урожденной де Бар. Иначе говоря, родная племянница епископа.

Блеск в глазах герцога Анжуйского яснее ясного дал понять, что наживку он оценил. Но королевская кровь, затекшая в его жилы пару поколений назад, требовала хотя бы видимости раздумий, и прямого ответа герцог не дал.

Впрочем, и думал его светлость совсем недолго.

Письмо, в котором недвусмысленно звучало требование начинать сватовство, епископ Лангрский получил от него так скоро, что в другое время счел бы подобную спешку даже неприличной. Но сейчас, радостно потирая руки, он и сам незамедлительно надиктовал пышное многословное послание Арагонскому королю и отправил с личным гонцом с единственным требованием – нигде не задерживаться. Письмо, перенасыщенное лестью в адрес всех заинтересованных сторон, с уведомлением о скором приезде самого епископа и о его страстном желании повидать «драгоценную племянницу» для того, чтобы предложить ей будущее, достойное особы королевских кровей.

При этом епископ даже не предполагал, насколько своевременным окажется его приезд в Сарагоссу. И, уж конечно, он не мог знать, что где-то в высших сферах, недоступных ничьему пониманию, кто-то уже вложил сватовство герцога к Виоланте Арагонской, как крупицу мозаики, в давно составляемый узор из сложного переплетения судеб и событий, и сватовство это легло там прочно и основательно, как и положено событиям, которым суждено дать Истории новый толчок, поворот или новую легенду.

3

Провожатый наконец остановился перед портьерой с мавританскими узорами и, почтительно приподняв её, пропустил гостя внутрь.

«Господи, помоги мне! – мысленно вздохнул епископ. – Девица, конечно, перезрела – двадцать лет, а всё не замужем. Но от таких-то как раз беды и жди. Начнёт сейчас выяснять, каков собой, набожен ли, добродетелен… А потом ещё, не приведи Господи, соберётся „подумать“! Вот уж что будет совсем некстати. Время не терпит, бог его знает, что теперь в Европе начнется? Надо как можно скорее решить вопрос с этим браком, да возвращаться домой, радовать герцога. Пусть отправляется в очередной итальянский поход с легкой душой, тем вернее он склонит там свой слух к разговорам о созыве Пизанского собора. Собор изберет нового папу, а новый папа… Дай, Господи, чтобы им оказался тот, кто нам нужен… Короче, если герцог Висконти сможет заручиться поддержкой его светлости, я с лёгкой душой тоже смогу начать выстраивать новую ступень своей лестницы. Но, но…»

Лицо епископа скисло и скривилось. Как всё-таки неприятно зависеть от кого-либо, тем более от перезрелой набожной девицы! Король накануне намекнул на её желание уйти в монастырь. Вот была бы глупость!

Караульный за портьерой, заметил недовольство на лице прибывшего важного гостя, и торопливо стукнул об пол алебардой. Тут же, справа от входа, открылась высокая резная дверь, откуда навстречу монсеньору степенно выползла дуэнья со злым лицом, одетая во всё черное. Кивком головы она отпустила провожатого, а на епископа взглянула с откровенной неприязнью.

«Ну вот, начинается, – подумал монсеньор. – Не успел прийти – сразу вызвал недовольство. Как бы ещё эти мамки-няньки не вмешались и не уговорили девицу на постриг… Не зря, ох не зря, торопил меня герцог! Как чувствовал…»

На всякий случай он осенил дуэнью небрежным крестным знамением и протянул руку для поцелуя. Но старуха только взялась за его пальцы своими – холодными и жесткими, и епископа передернуло от этого прикосновения, как будто по руке пробежал липкими лапами паук.