Бесценный дар - Сандра Браун

Она знала, что брат — банкир.

Сузившиеся глаза, которыми он неотрывно изучал ее, теперь метнулись к замшевой сумочке, которую она положила рядом с собой на диван. У него была способность дать человеку понять, что замечает каждую мелочь.

— Я сегодня рано вернулся, — только и ответил он.

— Кеннет… можно мне называть тебя Кеннет? — Он кивнул, и она продолжала:

— Кеннет, то, что я тебе сейчас скажу, тебя удивит. — Она нервно засмеялась. — Наверное, лучше сказать — шокирует. — Она посмотрела на свои руки, сжатые па коленях, и подняла голову, чтобы взглянуть ему прямо в глаза. — Ты знал, что тебя усыновили?

Голубые глаза снова сузились и изучали ее. Едва заметный наклон его раздвоенного подбородка обозначил утвердительный ответ.

Она набрала воздуху.

— Я искала тебя долгие годы, Кеннет. Я твоя сестра.

На его лице ничего не отразилось. Она вся напряглась и ждала хоть какой-то реакции. Она думала, что он ринется к ней, обнимет, станет смеяться, плакать, ругаться, будет в смятении — могла предположить все что угодно, но только не то, что он будет сидеть неподвижно, уставившись на нее, с суровым лицом, застывшим, как маска.

Наконец он потянулся к очкам, сидевшим у него на макушке, и, сняв их, стал крутить за дужку.

— Моя сестра?

— Да! — с энтузиазмом закивала она, и ее короткие темные локоны заплясали. — Я понимаю, что это звучит невероятно, но это прав — да! Рассказать тебе все, что я знаю?

— Пожалуйста.

Он по-прежнему не проявлял никаких признаков волнения от ее признания, но теперь по крайней мере как-то отреагировал. Больше всего ей хотелось развеять его подозрительность.

— Мы оба были взяты из маленького католического приюта в Лос-Анджелесе. Ты об этом знал?

— Как будто, — сказал он уклончиво.

— Ты старше меня на три года. Наша мать сдала нас в приют, когда мне было всего несколько месяцев. Меня удочерила пара по фамилии О'Ши. Вскоре после этого они переехали в Хьюстон, штат Техас. Там я и выросла. И только в старших классах школы меня стал мучить вопрос, кто я и откуда. Думаю, такое происходит со всеми подростками, но поскольку я была удочерена, то для меня было вдвойне важно то, что, так сказать, связано с моими корнями. Я уверена, что тебе это чувство знакомо.

— Да, — сказал он. Он сидел, откинувшись в кресле и сложив руки на груди. Поза вполне раскованная, но Эрин чувствовала, что его безразличие обманчиво. Казалось, брат никогда не позволяет себе расслабиться полностью.

— И только спустя годы я получила, наконец, финансовые и другие возможности начать серьезные поиски. Сейчас есть такие организации, которые помогают усыновленным детям найти своих настоящих родителей или родных братьев и сестер. Поверь, теперь я знаю все эти организации до единой. Нет такого камня, который я бы не перевернула. Почти четыре года назад…

Она запнулась, потому что раздался телефонный звонок. Звонил красный аппарат на письменном столе. Со стремительностью атакующей змеи он вскочил с кресла, метнулся к телефону, схватил трубку на середине второго звонка и ответил учтивым «да». Секунду слушал, не сводя глаз с изумленного лица Эрин.

— Да. Нет, все спокойно. Я буду здесь. — Он положил трубку на место и вернулся в кресло. — Продолжайте, — спокойно сказал он.

Его резкость и экономичность в движениях озадачили Эрин. Разве когда вы подходите к телефону во время разговора с другим человеком, не полагается сначала извиниться? И почему он рванулся, а не просто подошел? Может быть, он ждет важного звонка?

— Ну, я… — Она запнулась. О чем она говорила?

Он с недоверием посмотрел на нее.

— Вы сказали: «Почти четыре года назад…»

— Ах, да, — нервно сказала она. — Почти четыре года назад я начала усиленные поиски наших настоящих родителей. Моя приемная мать поняла мое желание найти их и назвала тот приют в Лос-Анджелесе. Можешь себе представить, как я была подавлена, когда узнала, что вскоре после того, как нас взяли из приюта, там случился пожар и все записи сгорели. Я была отброшена на многие месяцы назад. В конце концов мне удалось разыскать одну нянечку, которая была в приюте, когда нас туда принесли. Вот тогда-то я и услышала впервые о твоем существовании. — К ее досаде, голос у нее задрожал, и она почувствовала, что глаза становятся мокрыми. — Можешь себе представить, как я была счастлива в тот день? У меня есть брат! Человек, с которым меня объединяет кровное родство. Я стала вглядываться в лица прохожих. Каждого мужчину твоего возраста я разглядывала, думая, уж не ты ли это. Не буду утомлять тебя всеми скучными подробностями, но я вышла на след твоих приемных родителей. Это оказалось относительно просто, поскольку они никуда не уезжали из Лос-Анджелеса. Мне жаль, что они умерли. Они, кажется, погибли несколько лет назад?

— Да.

— Я потеряла отца, мистера О'Ши, когда училась в колледже. Надеюсь, тебе, как и мне, повезло с твоими новыми родителями. О'Ши любили меня как родную дочь. И я их люблю.

— Да, мои родители, точнее Лайманы, просто обожали меня.

— О, я так рада! В одном из агентств, о которых я тебе говорила, мне помогли найти тебя. Я теперь знаю о тебе почти все, но мне и этого мало. Я хочу знать о тебе все-все, всю твою жизнь.

Он смерил ее взглядом поверх очков, которые ненадежно висели на самом кончике носа. Затем снял их совсем и положил на столик рядом с креслом.

— Вот так история, — сказал он. — Но мы не слишком похожи. Кто бы мог подумать, что мы брат с сестрой?

Она рассмеялась, радуясь, что он, кажется, наконец включился в нормальный разговор. Жесткие линии вокруг рта смягчились. Надо быть к нему терпеливее. В конце концов, она столько всего на него обрушила в один день.

— Я то же самое подумала, когда ты открыл мне дверь. Никакого сходства.

Она замолчала и дала ему возможность разглядеть себя, понимая, что ему нужно это, как и ей, когда она увидела его в дверях. Его глаза, казалось, не упустили ни одной детали.

Он разглядывал пышные черные локоны, обрамлявшие ее голову и причесанные так, чтобы не падали на лицо. Черные гладкие брови изгибались дугой над глазами — глазами Натали Вуд, как окрестил их один ее ухажер в старших классах. Это были круглые, большие и черные как смоль глаза. Когда она жила в Нью-Йорке, то советовалась с визажистом, который научил ее именно тем небольшим штрихам карандаша и теней, которые так прекрасно их подчеркивали. В результате всякий мужчина, видевший ее впервые, просто замирал. Ее глаза лучше всяких слов выражали то, что Эрин чувствовала и думала.

Ей стало неловко, что собственный брат с таким интересом ее разглядывает. Особенно долго его взгляд задержался на ее губах — мягких, влажных и привыкших улыбаться.