Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Дмитрий Михайлович Володихин

административную, экономическую жизнеспособность, подрезается ее общественный авторитет. Русский народ в огромной массе своей живет совсем не той культурой, не теми обычаями и устоями, которые характерны для европеизированной верхушки общества – дворянства, высшего чиновничества, генералитета, двора, интеллигенции. Этот социально-культурный раскол все увеличивается. Понимание того, зачем нужно самодержавие и почему оно представляет собой благо для России, утрачивается. Общество чем дальше, тем больше склонно хихикать над апологетикой единодержавной монархической власти у Карамзина, все менее понимает, в чем смысл и оправдание колоссальных прерогатив государя. Русская старина и, подавно, русская древность воспринимаются в качестве ценности лишь очень небольшой частью интеллектуалитета. Зато революционные модели развития получают с течением времени растущее число адептов: Европа прошла через шквал революций, и, раз Россия – часть Европы, пусть и не лучшего качества, значит, логично ждать или, вернее, готовить революцию и на русской почве.

Революция 1917 года подводит черту под расколом между механически европеизированным государством и органическими основами русской цивилизации. То, что осталось от второго, тотально уничтожается.

Любопытно, что советская власть, мнящая себя величайшим европеизатором, построила свою национальную политику так, что на деле явилась величайшим ориентализатором России. В СССР азиатская культура превозносится, поддерживается, проживает свой второй золотой век. «Национальными кадрами» укрепляются аппарат управления, система просвещения, науки, искусства.

После разрушения эфемерной советской державы в начале 1990-х годов Россия развивается как цивилизация, идущая одновременно по двум путям. Один маршрут – либеральный, то есть продолжение вестернизации. Другой – традиционный, возвращающий России значение особого мира, то есть самостоятельной цивилизации. А время от времени страна останавливается и присматривается: не стоит вернуться в советику? Долгое движение одновременно в две стороны (как бы не в три) на перспективу грозит катастрофическим разрывом общества и руинированием страны. Благотворным было бы возвращение к основам, то есть в большей степени не к Российской империи, а к модернизированному Московскому царству.

Но здесь мы уже очень далеко уходим от истории самого Московского царства.

А изначальные различия России и Европы огромны и многообразны.

Магистральное, определяющее отличие России от Европы[3] состоит в том, что наша страна на очень раннем этапе выработки государственного строя впитала православие. В ее религиозной и культурной жизни католицизм и протестантизм занимают ничтожное место. А конфессия атеизма, погромыхав в советское время, то есть всего лишь несколько десятилетий, уходит сегодня на третий план общественной жизни.

Для эпохи Владимира Святого исторические источники фиксируют попытки миссионерства со стороны западнохристианской церкви на Руси. Однако совершенно очевидно, что «малое» (Фотиево) крещение Руси в IX столетии, а также «большое» (Владимирово) крещение в 80-х годах X века, конечно же, плод миссионерской деятельности Константинопольской империи и в какой-то степени связанной с нею части мира южных славян.

После великого церковного раскола XI столетия католицизм на Руси воспринимался негативно. Степень отрицания постепенно росла. Сильнейшим стимулом к ее наращиванию стали попытки правителей польско-литовского государства «перекрестить» православное население Литовской Руси. Живой витриной католицизма для Московского государства стал поляк, а поляк являлся одновременно одним из главных противников на поле брани. Разумеется, эта вражда опускала железный занавес на западных рубежах Московского царства.

Дополнительными факторами раздражения для Московской Руси стали, во-первых, взятие Константинополя в 1204 году рыцарями-латинянами, учиненный там ими чудовищный разгром, поругание святынь; и, во-вторых, упорное навязывание унии. Крайне отрицательное восприятие самой идеи унии привело в середине XV века, при великом князе Московском Василии II, к тяжелому конфликту со сторонником унии митрополитом Исидором, его бегству из Москвы, а затем к решительному утверждению автокефалии Русской церкви.

Константинополь в глазах русских пал задолго до взятия его турками. Второй Рим осквернился, поскольку на него нашла гибельная порча унии. Ему более нельзя было в духовном смысле подчиняться.

В итоге Россия могла, конечно, принимать на службу специалистов-католиков (инженеров, врачей, литейщиков, печатников, архитекторов, военных), но твердо держала запрет на строительство католических храмов, любые формы католической пропаганды и занятие высоких государственных должностей католиками. Так, королевич Владислав Жигимонтович, призванный на русский престол в 1610 году, в результате не получил царство, поскольку не поменял веру.

Некоторые послабления для католицизма вошли в русскую жизнь очень поздно – в последней четверти XVII столетия. А храмы католикам позволил строить лишь Петр I – в 1690-х годах.

Протестантизм всех деноминаций рассматривался в России как «Люторова злая ересь». Собственные еретики, уклонявшиеся в протестантизм (например, феодосианин Фома), и протестантские проповедники, рвавшиеся наладить «миссию» на русской территории, подлежали казни.

Как ни парадоксально, протестантов в Москве считали, видимо, менее опасными, чем католиков. Им позволялось возводить кирхи в Немецкой слободе, притом не только лютеранам, но и кальвинистам. Очевидно, Москва учитывала отсутствие у протестантов боевой организованности католицизма – единого центра, как папский престол в Риме, ударного отряда, аналогичного иезуитам. Да и столь же агрессивного, упорного противника на международной арене, как католическая Польша, в мире протестантизма не усматривали (даже с учетом затяжного противоборства со Швецией).

Петр I совершил поворот к обвальной, катастрофической европеизации, ориентируясь на союз с протестантскими державами Европы. Но в России XVIII и XIX веков постепенно росло влияние и протестантизма, и католицизма. Правда, с влиянием православия они не могли всерьез соперничать никогда, оставаясь на периферии общественной жизни.

Кардинальное религиозное различие России с Европой продиктовало различия этические и эстетические. «Этика капитализма» в условиях преобладания православия невозможна. В отличие от стран западнохристианской ориентации языком высокой культуры на Руси стала не латынь, а церковнославянский, который был понятен любому грамотному человеку. Это позволяло русской цивилизации быстро освоить колоссальный культурный багаж «Империи теплых морей», прошедший через горнила перевода в южнославянских странах. Архитектура почти не знала готики, развивалась по-своему. Живопись почти не знала светских сюжетов и рационализма, развивалась в высшей степени по-своему.

Со времен раннего Средневековья одной из фундаментальных основ для Европы как цивилизации является римское право. Некоторые европейские университеты из числа древнейших специализировались на обучении римскому праву и его практическому применению. Для образования и культуры Европы на протяжении многих веков римское право было и остается краеугольным камнем.

На Руси и в допетровской России было не так. Римское право Русь восприняла еще в домонгольскую эпоху непосредственно от Константинопольской империи – в виде законодательных кодексов, которыми руководствовалась церковь, творя суд в рамках своей юрисдикции. Это прежде всего «Кормчая книга» («Номоканон»), «Мерило праведное» и «Градский закон» («Прохирон»), порой входивший в состав других кодексов как составная часть. Вне церковного суда они бытовали как знание отвлеченное, теоретическое; в ином случае – как нравственное наставление для судьи; но никак не в роли свода правил для юридической практики.

Что же касается светской власти, то сначала она судила по Русской правде, где римского права нет. Затем –