Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты - Родриго Рохас

1973 года, простился с хозяйкой дома. Было 3 часа ночи. А тем временем два унтер-офицера вывели меня на улицу и втолкнули в армейскую машину, где в ожидании завершения операции сидели восемь солдат.

Офицер отказался сообщить хозяевам дома, куда меня повезут. Я тоже пребывал в полном неведении до тех пор, пока мы не подъехали к казармам полка «Буин».

Открылись ворота, джип въехал во двор и затормозил у караульного помещения. Меня вывели из машины, и… началась совсем другая музыка.

— Как тебя зовут, сволочь? — заорал капрал с опухшей физиономией.

— Мы тебя расстреляем, продажный коммунист! — рявкнул какой-то безусый лейтенантик, стоявший чуть поодаль.

— Хотели прикончить нас, предатели? Сволочи! — выкрикивали наперебой солдаты.

Появившийся офицер навел порядок.

— Дежурный капрал, проводите арестованного в мой кабинет, — приказал он.

Меня сопровождали двое солдат с автоматами, не спускавшие глаз со своего безоружного пленника в наручниках. В кабинете офицера состоялся первый допрос — несложный, касавшийся в основном анкетных данных: имя, фамилия, род занятий и т. п. По окончании этой военно-полицейской процедуры лейтенант, который присутствовал на допросе, но не принимал в нем участия, открыл дверь кабинета и крикнул:

— Капрал, выстройте «почетный караул» для встречи арестованного!

О каком «почетном карауле» может идти речь? Я подумал, что меня тут же расстреляют. Однако ошибся.

Во дворе, у входа в казарму, в две шеренги выстроилось человек 20–30 солдат.

«Почести» состояли в том, что арестованный должен был пройти по коридору, образованному шеренгами солдат, а те со всего маху били его ногами и прикладами. Очнулся я в одиночной камере — весь в кровоподтеках, тело ломило от боли. Двое солдат отвели меня в туалет, чтобы я умылся и принял более сносный вид.

Около полудня меня допрашивал какой-то штатский, задававший мне примерно те же вопросы, что и первый следователь. А спустя каких-нибудь три часа меня повели на новый допрос — на этот раз к капитану из управления военной разведки (так, по крайней мере, он мне представился).

Около пяти часов дня за мной пришел младший лейтенант в сопровождении четырех солдат.

Молодой офицер держал в руках папку, по всей вероятности мое «дело». Он приказал надеть на меня наручники и, разглядывая мое удостоверение личности, сказал:

— Сеньор, лично я ничего против вас не имею. Но мне приказано доставить вас к месту назначения живым или мертвым. Мертвым мне доставить вас легче. Поэтому советую вам не делать лишних движений, так как солдаты получили приказ открывать огонь без предупреждения. Они пристрелят вас, как только вы попытаетесь приподнять голову.

После столь «обнадеживающего» напутствия меня швырнули лицом вниз в кузов пикапа небесно-голубого цвета марки «форд». Четверо солдат уселись вдоль боковых бортов, поставив свои ноги мне на шею и на икры ног. Дула их винтовок щекотали мой затылок. Казалось, меня нарочно хотят заставить пошевелиться. Но я твердо решил сделать все от меня зависящее, чтобы не дать расправиться со мной под предлогом «попытки к бегству».

Узник на стадионе

Минут через 20–30 мы прибыли туда, куда меня должны были доставить «живым или мертвым»: на Национальный стадион.

Марширующие солдаты, отрывистые команды, бегущие люди, крики. Как раз в это время к стадиону подъехало несколько автобусов, переполненных «военнопленными». Женщин, мужчин, подростков выгоняли наружу ударами прикладов и заставляли бежать по направлению к внутренним сооружениям стадиона по узкому коридору, образованному шеренгами карабинеров с автоматами в руках. Лица солдат были искажены поистине звериной злобой, и от них несло тяжелым запахом винного перегара.

Меня не прогнали по этому коридору. Видимо, лейтенант, получивший приказ «доставить меня живым или мертвым», решил, что для одного дня вполне достаточно тех «почестей», какие оказали мне «доблестные» воины полка «Буин».

Меня провели в помещение, расположенное под президентской ложей в той части стадиона, что выходит на Греческий проспект. Там регистрировали арестованных. Лейтенант из полка «Буин» передал меня офицеру, который руководил приемкой «новых гостей» Пиночета, и вручил ему донесение, составленное капитаном разведки. Мне удалось прочесть то, что было на этом листе: мое имя, адрес, приметы. В графе «Обвинение» было напечатано прописными буквами: «ОПАСНЫЙ ЭКСТРЕМИСТ, СОВЕТСКИЙ ШПИОН, КОММУНИСТИЧЕСКИЙ АКТИВИСТ, ВЫСТУПАВШИЙ В ПЕЧАТИ И ПЫТАВШИЙСЯ ВЕСТИ ПРОПАГАНДУ В ВООРУЖЕННЫХ СИЛАХ».

Держа в руках столь привлекательное «рекомендательное письмо», офицер сказал мне:

— Долго вы скрывались от нас. Мы разыскивали вас начиная с 11 сентября. Нам будет очень интересно побеседовать с вами. Но вы не беспокойтесь. Вас допросят, и, если ваше участие в преступлениях, совершенных Альенде, не подтвердится, вас отпустят домой.

Я не проронил ни слова. Офицер по-прежнему держал в руках донесение, и мне удалось разглядеть в его верхнем правом углу букву «Р», выведенную синими чернилами и обведенную жирным красным кружком.

Позже мне представилась возможность проникнуть в зловещий смысл этого условного обозначения. Это был приговор — приговор, вынесенный без суда и следствия: я приговаривался к расстрелу. Но об этом я узнал лишь после того, как пробыл несколько месяцев в «лагере задержанных лиц» на Национальном стадионе и в тюрьме.

По окончании процедуры регистрации меня и некоторых других арестованных передали в распоряжение унтер-офицера и повели к месту заключения. Было 17 часов 30 минут, когда наша группа вступила на гаревую дорожку стадиона.

Я никогда не был поклонником футбола и поэтому редко бывал на стадионе, да и то лишь в дни проведения там политических митингов, массовых собраний, созываемых Коммунистической партией Чили или блоком Народного единства. Теперь я получил возможность подробнейшим образом познакомиться со стадионом, но, к несчастью, не как со спортивным сооружением, а как с лагерем пыток и смерти. Меня ждало знакомство с камерами пыток, созданными на велодроме. Я стал свидетелем многих преступлений, которые совершили изменники, узурпировавшие власть после убийства конституционного президента Чили.

…Наша группа шла по гаревой дорожке по направлению к Марафонским воротам, а вокруг нас были трибуны, до отказа заполненные арестованными патриотами — представителями рабочего класса, народными борцами, которые попали в лапы предателей-генералов.

Сколько их там было… Я не берусь назвать точную цифру, но наверняка здесь находились многие тысячи сынов и дочерей нашего народа. Вооруженные до зубов военные охраняли узников, которые сидели на трибунах, греясь под теплыми лучами солнца, в то время как их одежда сушилась на проволочной сетке, что отделяет футбольное поле от мест для зрителей. Но даже и после стирки на одежде многих заключенных остались кровавые пятна.

Держа руки за головой, мы приближались к Марафонским воротам, конвоируемые с обеих сторон солдатами с автоматами. Постепенно я стал различать вокруг