Чешир (ЛП) - Лавлок Саманта

— Думаю, они мне больше не понадобятся. — Прежде чем она успевает сделать мне замечание, наклоняюсь и собираю бумаги, которые рассыпались, когда я вытаскивала книги. Не заботясь больше о том, помнутся они или нет, просто запихиваю их обратно в гораздо более легкую сумку, чувствуя, как они сминаются под силой моей руки. После этого маленького акта неповиновения я поворачиваюсь и молча выхожу из кабинета, проходя мимо надменной секретарши и ее надменного взгляда без оглядки.

Чувство ужаса окутывает меня, как тяжелое, мокрое одеяло, и есть только один человек, который может ответить на мои вопросы. Так уж получилось, что именно этот человек, скорее всего, привел все это в действие.

Слава Богу, Уилла дождалась меня. Она ожидающе выпрямляется, когда видит меня, идущей по коридору к ней. Расширив глаза, я рассказываю ей о безумии, которое только что произошло, пока мы пробираемся по снегу к ее машине.

***

— Мама, что происходит? — Входная дверь захлопывается за мной, перекрывая грохот и завывания бури, налетевшей в прохладный декабрьский день. Зима в Миннесоте — это вам не шутки, и мне требуется добрых три минуты, чтобы выпутаться из громоздкой стеганой куртки, шапки, варежек и моих неуклюжих ботинок, которые определенно больше функциональны, чем модны.

Последним снимаю мягкий темно-зеленый кашемировый шарф, принадлежавший моему отцу. Если правильно повернуть голову, когда он повязан вокруг моей шеи, клянусь, мне кажется, что я все еще могу чувствовать запах его лосьона после бритья, хотя за три года после аварии он не раз сдавался в химчистку.

— Али? Это ты? — Голос моей матери доносится из кухни в задней части скромного двухэтажного дома, в котором мы живем с тех пор, как я родилась.

Конечно, это я. Кто еще может войти без предупреждения? Даже моя глупая сестра звонит в дверь, когда решается осчастливить нас своим присутствием.

Небрежно ставлю сумку с учебниками рядом с дверью, и ее содержимое высыпается на веселый полосатый коврик, усеянный комками тающего снега. Я беру свою сумочку и иду по коридору.

Почти двадцать один год я прожила в этом доме. Каждый смех, каждая слезинка, каждая радость и каждое разбитое сердце наполняют воздух вокруг меня и оставляют маленькие отпечатки на выцветших обоях с бутонами роз, украшающие коридор на главном этаже. Даже сейчас, учась на втором курсе колледжа, я снова решила отказаться от общежития, потому что это сэкономило нам деньги и потому что казалось глупым оставаться в кампусе, когда до дома меньше часа езды.

Я заворачиваю за угол на кухню и вижу маму за столом. Перед ней разложено море каких-то бумаг. Длинные светлые волосы, которые на несколько тонов темнее моих, выглядят так, будто она провела большую часть дня, высунув голову из окна машины. Но даже такая взлохмаченная и неухоженная, она все равно почему-то выглядит совершенно прекрасной в своем хаосе. Мама смотрит на меня с рассеянной улыбкой на полных губах и блеском олененка Бэмби в глазах.

— Привет, дорогая, как прошел твой день? — Ее вопрос достаточно невинный — его задают миллионы людей миллион раз в день, но что-то в ее голосе говорит мне, что она точно знает, как прошел мой день.

— Ты имеешь в виду ту часть дня, когда декан Делакорт вызвала меня в свой кабинет, чтобы сообщить, что мои документы были пересланы и что меня будет не хватать в Уиттиере? Или другую, о которой тебе интересно узнать? — У нее, по крайней мере, хватает стыда вздрогнуть от моего едкого тона. — Не хочешь объяснить?

Это не первый, не третий и даже не двадцать третий раз, когда требуется объяснение какого-то необдуманного решения, которое она принимает. Могу с уверенностью сказать, что ей хочется, чтобы я села и поговорила с ней, как делала уже много раз, но этот случай, этот случай просто немного слишком странный. Вместо этого я прислоняюсь к небольшому островку позади меня, скрещиваю руки на груди и выжидающе смотрю на нее.

— О. Ну, милая, у меня абсолютно прекрасные новости. — Она заправляет ручку, зажатую в ладони, за одно ухо, и волнение, которого я никогда раньше не видела, озаряет ее тонкие черты. Это сразу же вызывает у меня подозрения, и во рту у меня внезапно пересыхает. — Ты помнишь того мужчину, о котором я тебе рассказывала? О том, с которым я познакомилась полгода назад?

— Того мужчину, с которым ты познакомилась в интернете шесть месяцев назад, ты имеешь в виду? — Я прищуриваю глаза и выгибаю бровь, боясь ее следующих слов, хотя и не могу сказать почему. Мама продолжает, не замечая различия, на которые я указала.

— Нам просто было так весело вместе, что мы решили сделать следующий шаг. — Она не может удержаться от радостного хлопанья своими изящными ладошками.

— Следующий шаг? Типа, вы решили пойти на настоящее свидание? — В моем голосе слышится замешательство. — Какое отношение это имеет к тому, что я не вернусь в Уиттиер после зимних каникул?

— Мы собираемся пожениться, — мурлычет она, и я чувствую, что из меня словно выбили весь воздух.

— Женитесь?

— Женимся.

Несколько раз открываю и закрываю рот, но не издаю ни звука, пока мой мозг пытается вспомнить, как складывать слова. Неужели она сказала то, о чем я думаю? Должно быть, я неправильно расслышала, верно?

— Прости, я подумала, ты сказала, что выходишь замуж. За кого-то, кого ты едва знаешь. С которым ты познакомилась в интернете. — С каждым словом голос становится все выше, пока я не начинаю кричать, а девичий, задорный блеск исчезает из льдисто-голубых глаз моей матери. — Наверное, я ослышалась. Потому что этого никак не может быть. Потому что это было бы безумием. — Тревога, которая сжимает мой желудок с момента прощания с деканом Делакорт, угрожает поднять руку к горлу и задушить меня изнутри.

— Дорогая, пожалуйста. Мы с Чарльзом несколько раз встречались вместе, когда он был в городе по делам, и все время разговаривали по Зуммеру. Мы очень хорошо знаем друг друга — неужели ты не можешь просто порадоваться за меня? — умоляет она.

— Мама! Ты сейчас серьезно? По этой штуке — Зуммеру? Если ты не знаешь, как это правильно даже называется, ты не сможешь использовать это в качестве эффективного инструмента для отношений, — кричу я. У меня голова идет кругом от всего, что мама только что вывалила на меня, и понятия не имею, что делать или говорить. Но я знала это — еще сидя в кабинете декана, я знала, что моя мама снова совершила что-то нелепое. — Когда это произошло? И почему я узнаю о своем скором уходе именно от декана Делакорт? — Признаю, что способ преподнесения новости задел меня не меньше, чем сама новость.

— О, Али, — облегченно смеется моя мама, размахивая рукой над головой, как дезориентированная бабочка. — Ты знаешь, что я не очень хорошо запоминаю даты и подобные вещи. Твой отец всегда заботился об этом. Наверное, я забыла, что у тебя сегодня начались каникулы. По крайней мере, теперь ты знаешь, верно? — Она снова улыбается мне, беря ручку, которую ранее засунула за ухо, и ее внимание возвращается к беспорядку бумаг перед ней.

Корделия Эссенджер, или Делия для своих друзей, — самая рассеянная и, возможно, самая доверчивая женщина, которую я когда-либо знала. Конечно, я никогда не выезжала дальше, чем два часа дороги, за пределы Миннеаполиса, города, в котором родилась, поэтому у меня нет богатого опыта для сравнения. Но все же. Моя мать — это живое, дышащее противоречие. Не то, чтобы она была неэрудированной — на самом деле, все как раз наоборот. Мама умнее, чем ей приписывают, в том числе и она сама, но в ее мозгу есть какой-то переключатель, который щелкает и срабатывает, как только красивый мужчина дважды посмотрит в ее сторону. Кто-то скажет, что та прикидывается дурочкой, но я думаю, что дело совсем не в этом. Где-то глубоко в ее сознании ей так отчаянно хочется быть любимой, что, клянусь, любой мужчина, даже намекнувший на слово на букву «Л», заставляет треть ее интеллекта просто отключиться.