Сверхпроводник. Книга стихов - Софья Рэм

«Люди, родившись голыми, так обросли с веками…»

Люди, родившись голыми, так обросли с веками:Разными языками строили, как руками,Зло и добро мешая в прочном своём растворе,Словно не на расстреле. Так появилось море.То, что по-русски «мышонок», в Италии – «тополино»,При переходе обратном являет собой древесину,Склонную к небу, или ракеты, спорящей с твердью, —Вечности дуновенье: силы или же смерти.Разница стала разностью. Люди сделались мрачны.Море хотелось выпить. Так появились мачты.Море было идеей. Мачты были победой,Прочно в небо глазея против всякого «недо».И узнавал каждый юнга, ещё обучаясь в школе,Что в людях мозгов не много, но в целом довольно кровиИ красоты, и всё это вместе цвета брусники.Это преувеличили. Так появились книги.Мальчик, смотрящий в небо. Небо колышет море.Море полно луною. Это не спутник – кнопка.Что появится дальше, там, за тобой, страною,Что появится следом? Жди. Осталось недолго.

«Над холмом проходит полдневный слон…»

Над холмом проходит полдневный слон.Сок земли природен, но жизнь есть сон.Даман Брюса, ближайший родич слона,Слышит в норе, как болит страна:В глубине ворочает соль, где, прах,Я один не знал, что кишит в Кижах.Я родился в недрах своей землиРассуждать о Брюсе, зачем он Ли,Заходить за дверь с табличкой «Не та»В очень плохо сочетающиеся цвета.Ты один такой тут даман-дункан,Нотр-Дам, бредущий в разломах стран,На дыму оставленный истукан,Посредине сцены забывший кан-кан. В туман уйдя, не имей очков,Всё равно найдёшь на пути слонов.Даже крот, плевавший в источник вод,Понимал, что чаще – наоборот,Но обычай слаще красот, и вотЗабывает осень, зачем умрёт.Ты умрёшь, даман. Победивший слонНа тебя поставит вопрос ребром —Евой под крылом, где могильный комПод углом ежом вскочит. Что притом?Мир – притон, даман, и на нём питон.Что поделать с внутренним со кротом?Он сокрыт в земле, он сократ холма,Он один смолчит, что душа сильна.Не зевай навзрыд, колыхая твердь.Сон – кредит, который даёт нам смерть.

«Как, осень, нам чуждо чудо, когда водопад течёт…»

Как, осень, нам чуждо чудо, когда водопад течётС невечнозелёных в груды, где листья наперечёт,Где пруд убегает тиной в поток облаков и в запах,Пугает оскал утиный притекший к воде народ…Пестреет в раскрытых лапах перчатка земной листвы.Иной, возжелавший схапать, бежит по земле – увы,Вода остаётся пресной, и блики листвы небеснойНесутся в пруду, как тени, вкусившие головы.Прекрасны её ступени, запудренные навзрыд,И время её мгновений скрывает полдневный стыд,Как лодка неотвратимо, бликуя, течёт к канаве,К обрыву, когда, вестимо, молчанье слышней, чем выд…Ох, как нас роднит с тобою тягучая хрупкость блика,Когда из клочка обоев впивается земляникаВ лицо вековечным «аве», кровавым, как зонт-закат,Как зонд, над границей яви несущийся наугад…И вновь говорил в оправе скукоженный диверсант:Пошли мне за это пламя хотя бы кровавый бант!И молча молил о праве, и лодка неслась к канаве,И думал быть чуждым славе,Но Бог не щадил талант.Как, осень, твои нападки на бренный асфальт мудры.Как чужды твои оградки безмозглой траве весны!Как сладки твои повадки, как кровь на мохнатой ватке,Ясны и в сухом остатке содержат в себе миры…Свет тесен, оправы жарки. Одежда недоодета.Свята и неопалима, ты, осень – моя ступень.Лишь только в пустынном парке дрожание силуэта.Как бликом моим любима печальная эта тень…Но что это весь рябит он, как рыба во льду разбитом?Как затвердевает битум, глядишь – ты же смотришь в пруд!И голову поднимаешь, но где силуэт? Убит онК канаве идущей лодкой в молчаньи её минут.Небесные листья парка… Собака несётся с палкой.Как, осень, себя нам жалко растрачивать в перегной.Застыв пред твоей победой,несвойственный всяким «недо»,Смотрю через свет. Ответом встаёт силуэт иной.

«Без сравнения с человеком…»

Без сравнения с человекомНе бывает ни тли, ни Бога.При встрече с одним КазбекомУже их кажется много.Гора есть гора. Голова же, задравшаяся оголтело,Знаменует собой всего лишь приступ аппендицита.Искать в газетах заметки о смерти своего тела —Обязанность человека, склонного к суицидуВ стране, где ловушки векаОткрыты к преображенью,Чтоб отваряжить шрекаОдним неловким движением,Пока что правостороннимВ неистовом левом марше,Но, будучи посторонним,Легко становишься старшеЛюбых коллизий Гомера и самого Гомера,И если глаз – не химера,То что же тогда химера?Над книгой сидит учёный,Ловушки его неловки.Цветок колбасы копчёнойПроцвёл в своей упаковке,А ты не сиди с учёнымНи видом, ни человеком,Ведь, чувствуя обречённость,Легко становишься шреком.И греком, и ксом, и точка —Сведённый к пределу космос,Которого муха срочноВылепила из торса,Когда ты цеплял занозу,Вышаривая в паркетеТу, что вопреки прогнозуПока что жива на свете.Голова ж подобна нагану,Пока вдруг невыносимоНе ощутит, калека,Одиночество урагана,Почувствовавшего свою силуВ сравнении с человеком.

«Невозможно найти границы сна и покоя…»

Невозможно найти границы сна и покоя,Сна и смерти, сна и его самого.Как в маразм, впадаешь в немилость.Но однажды приходит такое,Чтобы ты всю жизнь спрашивал у него,Зачем оно повторилось.

«Ночь в лесу – идиомы сплошные, и звёздных оград…»

Ночь в лесу – идиомы сплошные, и звёздных оградНепреложны границы. Червив и черничен Чернигов.Гриб, съедобный раз в жизни. Листок лёг на голову (фигов),Но любой континент – документ тектонических сдвигов,И ни шагу назад.То, что видишь впотьмах, навсегда для зрачка незабвенно.Мухоморы такие, что вряд ли нас любят в Польше, ноСкоро ты, последний поэт Вселенной,Будешь жить на фоне чего-то большего.Дорогой листопад! Лето съедено, как конфета.С неба фантики сыплются манной. О, мани-мани!Ведь любой континент – это временно. Даже это.Всё проходит и проплывает, меняя грани.Поменяется форма, присущая мухомору,Поменяются контуры всех основных историй,Но однажды поднимешь ветку и сдвинешь гору.Вот рычаг, достойный римлянина на склоне.

Покров

Процессия струится к повороту.Зима крадётся, наводя зевотуНа очередь с глазами вертолёта,Несущегося рухнуть в магазин.Всё слепит. Жало слепо – слепок жалок,Сыр гипс. Бетон преследует мешалок,И страдиварий мятых обветшалокГрозит закрыться прежде, чем бензинСравнит с любовью в очереди скучнойСтоящий лирик возле бабки тучной.Спеша купить консервы и морковь,Потом с бензином он сравнит любовь…Как радуга, текущая в ушатах,Недужен свет его, не нужен запах,Баллистика болит. В фонарных лапахУснули души их до Рождества.Лишь гул витает финских-минских-клинских.Для чистых чисто всё, сказал Аквинский.Он связан был с водой, с неверьем свинским,А сам был мудр. И в вечер этот святНа миг любой, без сдачи давший. МаютПакеты-майки. Кассы отцветают,И чистый снег последних заметает,Что в очереди первыми стоят.

«Жизнь – шелест терновника в мозгу виновника…»

Жизнь – шелест терновника в мозгу виновникаНа выстрел крыжовника в лицо полковникаПод рокот шиповника в устах церковникаИ шепот письмовника в ушах чиновника.Как плоскость подсолнуха в ногах любовникаСквозь запах хламовника в носу сановника —Так трепет ольховника во сне кедровникаНе скрыл бы толковника в руках Садовника.

Микрополь

«Словно червь недостаточно кольчат…»

Словно червь недостаточно кольчат,В лужах лица, и в каждом – язык.Многозначно звенит колокольчик.Многочленно вздыхает ямщик.Математика, дерево, стержень.Род неважен. Наука права.Словно катится в листьях умершихОтлетевшая вспять голова…Правый правит. Измеренный топотВ резонанс отправляет ледник.У микробов огромен микропыт,Но микрополь их равновелик.Пассажир, зазевавшийся кесарь,Продолжает зевать свой транзит,Словно в клетках высокого лесаЧёрный ферзь незаметно дерзит,Скачет в стороны все, но не доскиПозволяют мгновенью истечь.Так ли просто придумать повозку,Как из дерева корень извлечь?Как по воску, костляв и ячменен,Словно поле, одевшись в бурьян,На вопрос, для чего многочленен,Он вздыхает: видал, сколько ям?Сколь оврагов тут, сколько канав-то…И мигнёт на твои маякиМатематика – страшная правдаГлупой провинциальной руки.Только девушка, встав у калитки,Словно в мир открывая микрот,Смотришь – дедушка в форме улиткиПоливает густой огород.

Собрание собак