Кровь нынче в моде - Валери Стиверс

Мой багаж — это в основном вещи, которые я сшила сама в течение последних нескольких лет, плюс несколько платьев из коллекции «Эва фор Эва», оставшихся от мамы. Вещи такие тяжелые, что я с трудом волочу их между двумя припаркованными автомобилями. Останавливаюсь передохнуть, и только тут какой-то мужчина в ливрее выскакивает из дома и забирает их у меня, сообщая, что миссис Роджерс велела ему быть наготове.

Я уже бывала здесь раньше, и понятие «швейцар» мне знакомо, однако я по-прежнему робею.

Хотя, конечно, швейцар в данном случае — самый меньший из моих напрягов. Муж Виктории, Стерлинг Роджерс, занимается недвижимостью, и они живут в претенциозном, многоуровневом пентхаусе, занимающем целый этаж, с идущей по всему периметру террасой, откуда открывается замечательный вид на Манхэттен. Необъятные, просторные апартаменты декорированы главным образом в серо-черных угольных тонах, чтобы привлечь внимание к художественным произведениям, которые могли бы сделать честь любому музею, редким орхидеям и обрамленным в рамки доисторическим зубам и челюстным костям, которые коллекционирует Стерлинг, — это его хобби.

Раздается звонок, и двери лифта открываются непосредственно в роскошной гостиной. Поток кондиционированного воздуха обдает меня с головы до ног. Я восхищаюсь этой чудо-техникой, шаря в кармане в поисках мелочи для Мигеля, швейцара. Вручив ему купюру, передергиваюсь от неловкости. А вы даете чаевые швейцару?

— Белиссимо! Добро пожаловать! Ты осталась в живых после автобуса! — восклицает моя тетя, выплывая из другой комнаты.

Я настояла на том, чтобы расходы на мое проживание этим летом оплачивались из моих сбережений. Именно поэтому — автобус.

Виктория, как обычно, шикарно выглядит. Ее волосы абсолютно прямые, темно-коричневые, коротко подстриженные, губная помада ярко-красная. И то и другое подчеркивает ее худое лицо. Она всегда была образцом красоты для моей мамы Эвы.

— Привет, тетя Вик! — Я обнимаю ее. — Ты замечательно выглядишь!

Что это со мной? Понятно. Я вживаюсь в роль.

— Спасибо, дорогая. Однако девушка никогда не должна говорить комплименты женщине при ее появлении.

— Почему?

— Это подчеркивает разницу в возрасте. Несчастные будут думать, что ты насмехаешься над ними.

Виктория буквально сыпет перлами житейской мудрости. Мол, лучшая подруга Сильвия, восторгаясь светскими дамами в целом и моей тетей в частности, заносит ее высказывания в свою записную книжку.

Виктория берет своими прохладными пальцами мою потную руку:

— Пойди, поздоровайся со Стерлингом, дорогая. Он сегодня вечером улетает в Японию.

Ее супруг — очень высокий, хмурый, седовласый мужчина с большими ушами, слегка сутулится. Подозреваю, что у него в анамнезе гипофизарное нарушение. Сильвия, которая видела фильм «Дракула», говорит, что он просто копия графа. Это верно, но нехорошо, поскольку Виктория сходит по нему с ума.

Когда я была маленькой, моя тетя была довольно проблемной особой. Эва пеняла ей на то, что Виктория всегда встречалась не с теми мужчинами (и, если читать между строк, слишком быстро начинала спать с ними). А потом — бац! — тетушка встретила Стерлинга и в одночасье стала баснословно богатой, начала совершать сделки с предметами искусства. Я думаю, она догадывается, как ей повезло, и не устает благодарить судьбу за это.

Мы находим отраду ее сердца в спальне. Дракула пристраивает шелковый носовой платок в карман сшитого на заказ блейзера. Английского, конечно, — одни косые незаметные карманы и шикарная бутылочно-зеленая подкладка чего стоят! Вик целует его и изящным движением поправляет носовой платок.

— Кейт! — Стерлинг протягивает мне для рукопожатия ладонь размером с тарелку. — Должно быть, ты волнуешься из-за своей стажировки. Виктория говорит, что это очень престижно.

— Не могу дождаться, — говорю я со всем энтузиазмом, какой только могу изобразить.

Не уверена, что слово «волнуешься» адекватно передает мои чувства. Здесь более уместны были бы «озабочена» или «ужасно напугана».

— Лиллиан Холл — наша знакомая по благотворительным приемам «Севен он севенс», — продолжает Стерлинг. — Они арендуют одно из наших зданий для проведения торжеств. Она удивительная женщина. Острая как бритва.

— Она выглядит целеустремленной, — говорю я, вспоминая, как пристальный взгляд ее тусклых андроидно-голубых глаз пронзил меня насквозь.

Я сразу поняла, что Лиллиан оценила мое приталенное платье, — все остальные были в балахонах типа «малышка настроена серьезно», трапециевидных и вообще объемных одеяниях.

— Лиллиан чрезвычайно умна, — соглашается Виктория. — Надеюсь, у тебя будет возможность понаблюдать, как она работает, хотя и представить не могу, чтобы она проводила много времени со стажерами.

— Кстати, о времени, дорогая… — Стерлинг легонько постукивает по своим часам.

Мы с Викторией удаляемся из спальни.

Мы идем по выкрашенному в красный цвет коридору, на стенах которого развешаны эскизы Генри Фюсли, поворачиваем налево у музейных витрин, заполненных акульими зубами, и открываем резную китайскую дверь.

— Мы решили поселить тебя в комнате Уильяма Блэйка. — Виктория подмигивает мне. — В юности Стерлинг был коллекционером, наделенным даром предвидения.

Средних размеров комната выполнена в том же самом готическо-азиатском стиле, как и остальная часть квартиры. Стены черные. Деревянные жалюзи прикрывают окна. Покрывало из красного бархата на низкой широкой кровати. Приставные столики рядом с кроватью представляют собой старинные китайские шляпные коробки. На них — цветущие орхидеи. Над кроватью подсвеченная акварель — изможденный мужчина с окладистой белой бородой, в мольбе простирающий руки к небесам. Потрясающе.

— Нравится? — спрашивает Виктория. — А то у нас есть еще одна комната для гостей…

— Комната чудесная, — говорю я. — Впечатляет.

— Ну вот и хорошо. — Она улыбается мне. — Пожалуйста, не открывай днем жалюзи. Яркий свет вреден произведениям искусства. Ты ведь не против, дорогуша?

— Конечно, нет. — В душе я разочарована.

Я надеялась, что буду наслаждаться видами окрестностей сквозь открытые настежь окна.

Виктория помогает мне затащить в комнату мои пожитки и распаковать их. Фактически занимается этим она одна, в то время как я вальяжно возлежу на красном бархатном покрывале и не мешаю ей.

— Я скоро ухожу и вернусь поздно, — сообщает она и предлагает: — Давай обсудим планы на завтра.

— Разве мы не пообедаем вместе? — Я представляла себе, что в мой первый вечер в мегаполисе мы предпримем что-нибудь типично урбанистическое — например, закажем еду в японском ресторане.

— О, ты же знаешь, каковы клиенты! — беззаботно говорит она. — Завтра я представлю тебя Алексе Ларкин. Это редактор отдела светской хроники, и именно она автор большинства скандальных материалов о знаменитостях в «Тэсти». Неофициально она отвечает за сплетни. В данный момент она проводит конкурс, и ей необходима помощь.

Только этого не хватало. Сплетни? Я не ослышалась?

— Твой рабочий день будет начинаться в девять тридцать, однако завтра Алекса попросила тебя прийти к одиннадцати — в это время у них начинается производственное совещание. Ты должна самым непринужденным образом войти в круг модной элиты.

Виктория на секунду замолчала, рассматривая небесно-голубой шелковый топ, сшитый по образцу «Вог винтаж».

— Твой цвет, — говорит она. — Очень идет к твоим глазам.

Она вешает его на плечики в центре моего нового стенного шкафа, а справа и слева от него — вещи, которые ей особенно понравились, группируя их по цвету. Так же как и все остальные женщины в нашем роду, она обладает отличным вкусом.

— Я не знаю точного адреса, но ты точно не заблудишься. Это две пятидесяти этажные башни из темного стекла, справа от Коламбус-Серкл, — они похожи на двух бросившихся в объятия друг друга людей. Их создал Рем Коолхаас в конце девяностых для семейства Олдем. Нет более впечатляющей корпоративной штаб-квартиры в центре города. Тебе понравится! — Она с сияющей улыбкой смотрит на меня.

— Звучит заманчиво, — храбро говорю я. — Но если мне надо быть там не раньше одиннадцати, то, значит, я увижусь с тобой завтра утром, не так ли?

— Вряд ли, дорогая. Утром я люблю поспать.

После того как Стерлинг отбыл в аэропорт, а тетя упорхнула по своим вечерним делам, я остаюсь одна в пышной, модной квартире, бесцельно слоняясь из угла в угол. Я осторожно ступаю по красному коридору, робко приоткрывая двери и заглядывая в комнаты в поисках телевизора. В конце концов, я набредаю на кабинет Виктории. Я уже была здесь несколько лет назад, когда она выписывала мне чек.

Нехотя приближаюсь к стене, на которой развешаны фотографии в рамках. На большинстве из них Вик и Стерлинг на отдыхе в тех местах, где обычно проводят время сливки общества. Катаются на лодке по реке Ирравадди в Бирме, позируют с местными жителями в Бутане, прогуливаются по островку Иль-де-ла-Сите в Париже, где у них есть свой второй дом. А вот и семейные фотографии, и среди них один большой снимок, запечатлевший начало карьеры моей мамы. На нем Эва создает образец одного из первых знаменитых платьев для линии «Эва фор Эва». Это середина девяностых. Ее длинные волосы аккуратно подстрижены и красиво уложены. Легкое платье на бретельках в стиле сексуально соскальзывающего белья сшито из тончайшего шелка. Эва подшивает его по косой линии, которую довольно трудно выровнять, особенно если ткань скользит, однако все, что выходило из-под ее рук, было превосходным. Она умела строчить образцы сразу по эталонным швам и не тратить понапрасну ни одного лоскутка. На другой фотографии, одетая в это платье, она стоит на лужайке перед нашим домом, и вид у нее — счастливейший.