На Черной реке - Геннадий Старостенко

– Не вру, – повторил Погосов. – Вон, Татьяна говорила с доктором…

– И что? Метилен? – Харлампиди обратил вопрос к Татьяне, «рабочей лошади» в отделе у Погосова. Она была девой крупной – «собой великовата» (по ее же выражению), но удачно замужем и «по себе не унывала» – говорила еще, что «энергетический донор».

– Не знаю. Вы же сами всегда говорите, Валерий Петрович, – вскрытие покажет. Каждый день говорите.

Назвать по имени-отчеству ровесника, с которым давно уже «на ты», было доступной для нее формой флирта. В Татьяне было плохо то, что на ее природном лукавстве и биологическом жизнелюбии провидение не удосужилось поставить надежного регулятора в форме фонтанной задвижки или штуцера. Татьяна могла смеяться там, где другие плакали, и там, где смеяться вообще неприлично.

– Так он же о своем говорит. Он пласты вскрывает. Он же не патологоанатом. Люди же погибли. – Осадил ее шеф.

– Люди? – изумилась Татьяна. – Это вы о ненцах-то? Хороши люди… ага… для меня люди – кто непьющий. Вот он человек… Валерий Петрович, например, хи-хи.

– Я пьющий, но не пьянеющий, Тань…

– Эх, Татьяна, не дошлепали тебя в детстве. – Погосов поднялся с кресла, но возмущение его было мнимое – скорее политкорректное, чем от сердца. Ему просто захотелось размять застывшие члены, взмахнуть большими руками, как птице, поднимающейся с гнезда. Он сделал несколько боксерских пассов в сторону Татьяны, что значило – а ну-ка быстро за дело. Та фыркнула и принялась за работу, которой здесь было вечно невпроворот.

– Пойдем к тебе, поговорим серьезно, – шепнул Андрей, толкая плечом дверь – руки в карманах, сутулясь. – А то эта сорока на хвосте разнесет. Какие думки? А что на двадцать первой разведочной? Она же в десяти верстах всего от этого чума? Когда те ненцы занедужили и стали друг друга к доктору на Толву таскать, они же мимо нее их возили…

– Там не знают. Или делают вид, что не знают…

– Во-во. – Погосов неласково зыркнул на проходившую по коридору Палеес. Око, как и усы, у него было гусарское, шальное, мутно-пламенное. Ни одной юбки не пропустит.

– Так что там было?

А просто все было, Валерий. Погибло три брата – и один их двоюродный. Двое в ночь, третий под утро и четвертый вчера днем. Вчерашнего с того света тащил Толя Сидоров. Он опытный док, но, вишь ты, не смог вытянуть. Отобрала костлявая… А еще двое подохли на Ижме. И странно как-то – замерзли… Виданное ли дело: ненцы – и замерзли… причем двое, мать их… А было, видимо, так: пили они все вместе – все шестеро. Те двое с Ижмы им это огненное пойло и привезли. А до этого уже хряпнули сами мальца…

– Метиловый?

– Похоже. Мог быть и денатурат, и всякая там политура, но они бы так все не поиздыхали. Одного я, кажется, знал. В прошлые два года они недалеко от куста Северного стояли. Километрах в тридцати всего – где у Толвы петля, а правый берег высокий – и лес на нем с росомахами.

– И кто им это ядовитое пойло привез? Известно?

– Откуда? Сам черт не скажет…

Любивший сесть на край стола, Погосов искал, на каком из трех столов угнездить костлявое седалище. Но все они были завалены бумагами, и Андрей сел на подоконник.

– Тебе не кажется, что на нас катят? – спросил Грек.

Погосов поднял плечи, демонстрируя неготовность идти дальше скрытых предположений. Плечи у него были узковаты для его заметного роста. (Сам говорил, что фигура у него семитская – от деда). А когда он вбирал в них голову, то казались просто утолщением шеи. Особенно в сером свитере крупной вязки, который связала жена, родившая ему четверых, чтобы парализовать его донжуанство.

– Не знаю, Валерий. Если ты про тот случай в декабре, то впечатление, конечно, может сложиться…

– А природоохранники – помнишь, в конце года наезжали? То мы лес на профиля вырубаем для сейсмики, то нарушаем среду обитания туземцев. То тундру летом гусеницами месим.

– Да, непонятно. Ведь у Тихарева все схвачено и проплачено…

Так и было. Иногда какое-то ведомство, случалось, устроит мелкую пакость – но только чтобы напомнить о себе. Зафырчит или ощетинится, как голодный зверек. Тут ему бросают косточку послаще. А если зарвется – натравливают на него зверька покрупнее.

Харлампиди говорил о нерутинности ситуации – и даже о полной ее атипичности. Были и другие признаки – и прямые, и косвенные, – и в общем опыт подсказывал: что-то не так.

Погосов прикрыл дверь в коридор и сгустил свой баритон до баса:

– Если начали катить на Тихарева, я не против. Но людей-то зачем травить…

Грек выразительно приложил указательный к губам.

– Ты думаешь, слушает?

– Знаю. – Валерий наморщил чело. Его лоб и просился назваться челом. В лице его было нечто иконописное. Черты были тонкие, глаза узко-миндальные, льняной – в барашек – волос набегал на смуглый лоб.

По отцу он был греком, а мать у него была метиской – дочерью ненки и оненечившегося беглого русака. «Оболеневодился», – говорила мать о своем отце, которого Виталию увидеть не пришлось – за ранней кончиной того от невзгод и труда.

– Валер, это правда? – Дверь распахнулась и в нее влетел вопрос Веры Палеес, но не она сама. – Там целое стойбище полегло.

Грек кивнул:

– Да. Извини, Вер, у нас разговор.

Дверь недовольно скрипнула, а Погосов басонул:

– Ну вот, через час уже и Москва будет знать… господа акционеры… а также господа лондонские акционеры… – Он поднялся с подоконника, устало поеживаясь. Щас менты зачастят, прокуратура. Тихарев назначит внутреннее расследование. Он мне звонил час назад. Прилетит из Москвы завтра утром. Отказался от запланированных встреч.

– Ладно. Если будет время, я там все на месте разведаю.

– В чум не езди. Лишние вопросы могут возникнуть.

2. Москва

Нил Тихарев, генеральный директор нефтяной компании ДЕЛЬТАНЕФТЬ, пил кофе в ее московском офисе. Обыкновения кофейничать за ним никогда не водилось. Он вообще не считал необходимым взбадривать себя напитками, не содержащими алкоголя. Однако в протокольных ситуациях пил и кофе.

Сегодня он пил кофе с Вацлавом Дубом, вторым лицом в компании «ОМЕГА-НАФТА», с которой у ДЕЛЬТАНЕФТИ был долгосрочный рамочный контракт на продажу сырца. Ежегодно он продлевался. Одним из перекачивающих терминалов был литовский порт Мажейку, там и обосновался Вацлав Дуб в последние три года. А всего секретарша принесла три чашки кофе, третья – директору ДЕЛЬТАНЕФТИ по маркетингу Семену Шварцу.

Обсуждали ценовые коррективы на ближайший квартал. В нефтяном бизнесе цены трудно загадывать наперед (пусть на нефти и кормятся плантации прожорливых аналитиков), и лучшая страховка от рисков – фьючерсная организация дела. Впрочем, и понятие фьючерса здесь условное. В случае резких ценовых перепадов в торговых сделках речь всегда о рыночной цене, актуальной на момент заключения или подтверждения договора.

Тихарев не был докой в маркетинге. Он был производственником старой закваски и в тонкости торговли не лез. Помимо цен, впрочем, обсуждалась технология оптимизации маршрутов транспортировки нефти и вопросы взаимодействия с транспортниками – и главным образом с ТРАНСНЕФТЬю – огромной трубой-монополистом, ставившей все более жесткие контрактные условия.

– С замами Вайнштока я встречался всю прошлую неделю. Конечно, новый контракт, который предлагает ТРАНСНЕФТЬ, не сахар, но думаю, особенно пыжиться и совать им протоколы разногласий нам не с руки. – Шварц суетливо схлебывал кофе, тянулся к вазе с печеньем. Ему было сорок пять, во внешности у него было мало еврейского, но в синагогу (Тихарев это знал) он ходил – и довольно часто.

– Это почему? – спросил Тихарев.

Шварц улыбнулся ровными зубами:

– Ласковое теля двух маток сосет…

– Кто? Кто вторая матка? – Бычился Тихарев. Он грузно сдвинулся вперед, скользя опорным местом по черной коже кресла. – Нет никакой второй матки… В общем этого мало. Надо бы у «самого» застолбиться.

– Нет проблем, – слукавил директор продаж.

Шварц даже не лукавил, он врал, но Тихарева злило в нем не это. Его злило то, что тот показно напрягался и что натужность и поспешность его деловитости была заметна любому мало-мальски проницательному взгляду. Или это просто задача была такая – выглядеть суетливым исполнителем…

Семен Шварц занимался продажами нефти уже много лет, но, как представлялось Нилу Тихареву, «слишком рвал себе анус», показывая, что в деле совершенно незаменим.

Вацлав Дуб мягко улыбнулся:

– Три года, Нил, что я работал в Мажейку, я делал свой приорити на трубу господина Вайнштока. Ему сам ваш патриарх Алексис Два орден дал. Нет хороших отношений с ТРАНСНЕФТЬЮ – нет бизнеса.

Тихарев закурил сигарету. Двое других были некурящими и едва переносили табачный дым, но Нил Тихарев не изжил в себе хама. Особенно в отношениях с людьми, которых ранжировал ниже себя. Он закуривал и с равными себе, и с более могущественными людьми – даже если те были некурящими. Однако в этом случае он закуривал трубку с дорогим пахучим табаком – и все умилялись, заводили разговор о голландских табаках, о редких сигарах…