На Черной реке - Геннадий Старостенко

Тайгой он называл лески из трех-(не более) метровых местных елок, приникших к речке, вилявшей меж холмами – чтобы исчезнуть в ледяных водах между Баренцевым и Карским морями. В этих лесах обитало немыслимое множество всякого зверья – но были и волки, и лоси. В реке же плыли рыбы – холодные, немые и загадочные. А человек веками ходил за стадами оленей – осенью поглубже в материк, а летом к ледовитому морю.

Но появлялся другой человек – homo faber, человек созидающий, покоритель, вооруженный железными руками и ногами, продолжением собственных. Крушил мерзлоту, вбивал в нее сваи, возводил буровые – целые заводы на колесах и гусеницах, ставил в тундре промысловые объекты и поселки.

Этот человек вырубал тайгу, забивал зверя, сливал в реку испражнения машин, – строил и строил, бурил и бурил… и наконец утомленный, слагал об этом стихи, воспевая в них себя и свою любовь к себе самому…

У Степана Малицына не было своих детей, но рано умерший брат оставил ему несколько пацанов и дочь. Зато у него была душа художника – и он воспитал их не просто оленеводами, а дал еще и ремесло: кому резать кость, кому писать картины…

Интересно было слушать его рассказы о жизни ненцев, тут уж пробуждалась и собственная кровь – на четверть ненецкая, на восьмую ли…

Последний раз Грек виделся с ним прошлой осенью, когда тот приезжал «на факторию», так он называл Арьеган.

В сущности малые аборигенные народы, – думал Грек, – это тонкая мембрана между природой как вещью в себе и природой, преодолевающей и отрицающей себя в человеке. У него всегда был какой-то «комплекс вины» перед людьми, подобными Степану Малицыну.

Он правильно сделал, что решил повидать Степана в это тяжелое для него время. Удастся чуть поддержать старика – и то хорошо, а то ведь сопьется или с ума сойдет от этой беды. На кого теперь оленье стадо в пять тысяч голов осталось? Кажется, в оленеводческой бригаде была еще пара-тройка пришлых рабочих, но все равно – все держалось на хозяевах. В колхозе был за старшего Архип, но тот хотел в этом году уходить с этих мест.

До становища ненцев гусеничный «газон» допрыгал за сорок минут. По хорошей дороге он мог лететь со скоростью восемьдесят километров, если не больше, к тому же он легок и неприхотлив, что особенно ценится в тундре.

Пуржило. Какое-то время они колотили траками лед зимника, построенного ДЕЛЬТАНЕФТЬЮ. Это была частная промысловая дорога изо льда и снега, стоившая компании больше пяти миллионов долларов. В копеечку обходилось и ее «содержание». (Тоже не обошлось без Отката…) Поэтому чужим гусеничным машинам гонять по ней запрещалось. Но сегодня был повод нарушить этот запрет – обстоятельства чрезвычайные.

Словно не чуя погоды и невеселых мыслей везомых, «газон» радостно скакал по полям и оврагам, потом летел прямо по реке, пыля свеженаметенным снегом. Бойко взлетел на косогорчик в излучине Толвы и встал между двумя ненецкими чумами – малым и большим.

Никто не вышел встретить гостей – ни хозяева, ни дети, только собака по кличке Жок. Пугающее ощущение пустоты и безлюдья – но нет, над малым чумом курился дымок.

Усатый Нянь откинул полог. Первым вошел молодой работник прокуратуры. Один другому вдогонку бросили в темноту:

– Есть кто? Есть тут кто живой?

Второй вопрос показался Греку кощунственным. Темнота не была абсолютной. В жилище, где положено быть мужской части, горела лампа. Под ней сидел человек и курил трубку. Грек едва признал в нем Степана. На нем была старая малица, хорошо памятная по заплате на рукаве. Все лицо изрыто морщинами, два белых уса свисали, как клыки у старого моржа. В глазах тускло и бессмысленно дрожал огонь лампы.

Прокуратор почему-то решил, что перед ним глухой, и громогласно возвестил:

– Здравствуйте, Малицын. Мы специально к вам. Задать еще несколько вопросов. А еще сказать – что тела, которые забирали на Арьеган, чтобы было вскрытие… в общем их отправят в Нарьян-Мар. Для судмедэкспертизы. Это решение правительства Ненецкого округа.

Старик чуть покосился на вошедшего, потом отвел взгляд в сторону. Грека, как тому показалось, он и не заметил.

– Вот и ты пришел, Валерий, – вдруг прохрипел старик. – Садись.

Грек сел на оленьи шкуры рядом со Степаном. Вспомнилось, что где-то на северах так говорят вместо приветствия – вот ты и пришел… На милиционера и прокурорского работника не оглянулся. Сесть им предложено не было. Степан заговорил пересохшими прямыми губами:

– Хотел родственников звать. Поминки делать. Правильно, что не позвал. Пока не схоронили – нельзя.

– А где племянница? Ты один? – спросил Грек.

– …а звать все равно надо… стадо продавать… кому теперь за стадом ходить… Зачем в Нарьян-Мар возить? Глупо.

– Как это глупо… Надо все выяснить. – Вступился за честь власти работник прокуратуры. Подвигал сердитыми бровками.

– А глупо, – повторил Степан, выпыхивая клуб дыма. – Ваши забрали ту пластиковую бутылку, из которой они пили.

– Кто им ее дал? – у Грека вырвался невольный вопрос.

Работник прокуратуры придвинулся к лампе:

– Ну вот что – вопросы здесь пока задаем мы. А этот мы уже задавали ему.

– А где твоя племянница, Степан? Сестра-то ихняя, Дарья? – спросил Нянь. Он уже сидел на корточках, словно зэк – или кто иной, справляющий в поле нужду. Грека всегда раздражало, когда люди садились так.

Степан не слышал вопроса. Его взгляд несколько оживился, и он перевел его на Грека.

– А помнишь, Валерий, ты приезжал раньше – и мы с тобой толковали о жизни. О философии толковали, о жизни…

– О какой еще философии? – негодовал прокуратор, без приглашения включившийся в разговор. Это слово показалось ему невероятным в ненецком чуме.

– А я тебе еще сказки ненецкие рассказывал. А ты говорил – надо записать и напечатать большим тиражом…

Тут в чум вошел водитель нивы-вездехода, которого прислали за Харлампиди с Верхнеужорского.

– Погоди. – Степан остановил встающего с оленьих шкур Грека. – За племянницу боюсь. Злая стала. Целый день выла. Потом ушла. Не знаю – что в голове. Пропадет. Если встретишь… Ты ей нравился – красивый. Так и говорила. Она фотографию берегла – как ты оленя смешно ловишь.

– Хорошо. Если встречу.

– А когда хоронить – приезжай на поминки.

– Может, тебе, Степан, в Нарьян-Мар – в профилакторий на пару недель? Подлечился бы? – предложил Грек, покидая чум.

– Не переживай. Я пока не похороню их – сам помирать не буду. А тут весна. А весной помирать не хочу.

7. Майорка

Клим Ксенофонтов оказался на Балеарских островах через полгода после автоматной очереди, что унесла жизнь дочери. Метили тогда в него, а попали… Сначала он пытался спрятаться от этой смерти и самого себя в пермской глуши – и уже собрался закрывать дела, чтобы забиться еще дальше… Но процесс этот требовал его присутствия в Москве, затем посещения офшоров – и так он впервые оказался на Майорке, большом красивом острове в Средиземном море.

Этот остров и был теперь ему домом. Не дикий тропический рай на краю света, – рядом Европа, а нужно: сел в самолет – и ты в Москве. С женой его давно уже ничто не связывало – и меньше всего угрызения совести. По контракту, добровольно им подписанному, он должен был выплачивать ей ежемесячно тысячу двести долларов, а сверх этого содержания она и не пыталась ничего отсудить.

Из фондового воротилы он обратился в обыкновенного рантье – портфельного инвестора – строго в нефтяные компании, преимущественно в те, что оперировали на самых крупных нефтяных полях России – на сибирских. За ним, впрочем, оставалась небольшая доля в компании, которую он сам когда-то и создавал, – в ДЕЛЬТАНЕФТИ.

Он бы давно ее продал, но не давало чувство древнего родства, что сопрягало землю и тектонику Перми и Коми. Отсюда – с Балеарских островов – все же иногда манило в дикую северную глушь. После его ухода из фондового бизнеса компания здорово потеряла в активах. У нее оттяпали лицензии на разработку двух больших месторождений. Как на слабого щенка – на нее сразу кинулись и КОМИНЕФТЬ, и еще целая свора челюстей поменьше. Если б не это – добывать бы ей миллионов семь тонн нефти в год, а то и больше.

Щенок, которым решили было закусить «белые клыки», все же уцелел. Спрятался в непролазную для крупных собак защелину – и оттуда не скулил, а рычал на них, пока те не отстали. А когда в него в результате непостижимой реинкарнации вселилась душа Нила Тихарева, отъелся, взматерел, обрел клыки, бойцовский дух и готовность к экспансии.

В последний год компания добыла два миллиона восемьсот тысяч тонн нефти и небольшой объем конденсата. А могла бы добывать и продавать вдвое больше. Кто не захотел бы при таких ценах на сырье…

ДЕЛЬТАНЕФТИ – в лице ее акционеров – не терпелось поскорее рассчитаться по кредитам с западным консорциумом банков, во главе которого стоял ЕБРР (Европейский банк реконструкции и развития), чтобы избавиться от своей зависимости в семьсот миллионов долларов.