Исландский рыбак - Пьер Лоти

– А когда я уезжал, она подарила мне вот это, — он бросил на стол золотые часы, словно пустячную игрушку.

Рассказ Янна был сочен и груб, но банальная городская история звучала фальшиво в кругу этих простых людей, окутанных молчанием моря и полуночным светом, который на миг пролился к ним откуда-то с высоты и напомнил об уходящем полярном лете.

Такого рода замашки друга удивляли и огорчали Сильвестра — чистого ребенка, воспитанного в уважении к церковным таинствам старой бабушкой, вдовой рыбака из деревни Плубазланек. Мальчонкой он каждый день ходил с ней на могилу матери, где, стоя на коленях и перебирая четки, читал молитвы. С кладбища на крутой возвышенности виднелись серые воды Ла-Манша, где когда-то, во время кораблекрушения, погиб его отец. Жили они с бабушкой бедно, с малолетства пришлось рыбачить, детство прошло в море. С невинным выражением верующего он до сих пор ежевечерне молился. Он тоже был красив лицом, а сложен, после Янна, лучше всех моряков на судне. Мягкий голос и ребячьи интонации не вязались с его рослой фигурой и черной бородой. Вырос он очень быстро и чувствовал себя скованно, оттого что разом сделался таким высоким и широкоплечим. Юноша рассчитывал вскоре жениться на сестре Янна, но до сих пор ни одной девице не удалось его соблазнить.

На судне имелось всего три койки, а моряков было шестеро, спали по очереди: часть ночи один, часть — другой.

Уже перевалило за полночь, когда рыбаки закончили отмечать праздник Успения покровительствующей им Богоматери.[3] Трое забрались спать в маленькие, темные, похожие на гробницы ниши, а трое других — Янн, Сильвестр и их земляк, по имени Гийом — поднялись на палубу, чтобы продолжить ловлю.

Снаружи было светло, как всегда светло.

Но свет лился тусклый, ни на что не похожий, словно лучи угасавшего солнца падали на предметы, а вокруг зияла гигантская бесцветная пустота, и все, что не было деревянными конструкциями корабля, — все казалось прозрачным, неосязаемым, призрачным.

Глаз едва различал то, что должно было быть морем: сперва оно казалось неким дрожащим зеркалом, которому нечего отражать, потом превращалось в равнину, от которой шел пар, а еще дальше — в ничто; не было видно ни горизонта, ни очертаний.

Влажная свежесть пробирала сильней, чем настоящий холод, и в воздухе явственно ощущался привкус соли. На мир снизошли спокойствие и тишина, дождь прекратился; чудилось, что этот потаенный необъяснимый свет исходил из бесформенных и бесцветных облаков в вышине. Видимость была хорошей, люди знали, что сейчас ночь, и не могли объяснить, откуда берется это бледное свечение.

Трое мужчин, стоявших теперь на палубе, с детства привыкли жить среди холодных вод и смутных, причудливых видений. Они привыкли наблюдать, как изменчивая бесконечность играет вокруг их тесного дощатого жилища, глаза свыклись с ней, словно глаза больших птиц, парящих над безбрежным пространством моря.

Судно медленно покачивалось на месте, все так же издавая жалобный скрип, однообразный, точно песня бретонца, которую тот напевает во сне. Янн и Сильвестр быстро приготовили удочки и крючки, а третий рыбак открыл соляную бочку, поточил большой нож и уселся позади ждать.

Удача пришла быстро. Едва закинув удочки в холодную спокойную воду, они тут же выдернули их с большими рыбинами, поблескивающими стальной чешуей.

Проворная треска то и дело попадалась на крючок; казалось, ловля могла бы длиться вечно. Третий моряк, молчавший, как и все остальные, потрошил тушки, распластывал их, солил, считал улов; штабеля засоленной рыбы, главного богатства моряков, заметно выросли.

Час шел за часом, и свет, разлитый в огромном пустынном пространстве, постепенно менялся: теперь он представлялся более реальным. То, что было бледными сумерками, чем-то похожими на северный летний вечер, теперь, без ночного перерыва, превращалось в нечто вроде утренней зари, которую все зеркала моря отражали расплывчатыми розовыми полосами…

– И то верно, Янн, тебе надо жениться, — глядя в воду, вдруг сказал Сильвестр, на сей раз очень серьезно. Вид у него был такой, будто он знает кого-то в Бретани, кого покорили темные глаза его старшего брата, но робеет говорить об этом важном деле.

– Мне-то!.. Что ж, однажды я отпраздную свою свадьбу, — отвечал Янн все с той же высокомерной улыбкой, поводя кругом живыми глазами, — но возьму я в жены вовсе не девушку из наших краев, нет, я женюсь на море и приглашаю вас всех на праздник…

Они продолжали забрасывать удочки. Не следовало тратить время на разговоры: судно находилось среди огромного мигрирующего косяка рыбы, не кончающегося уже вторые сутки.

Они не спали и прошлую ночь и за тридцать часов поймали более тысячи штук очень крупной трески. Моряков клонило ко сну, сильные руки подчинялись им уже с трудом. Бывали минуты, когда бодрствовали только тела этих мужчин, проделывая необходимые движения, тогда как разум погружался в забытье. Но вдыхаемый воздух был девствен, словно в первые дни творения, и столь живителен, что, несмотря на усталость, они ощущали, как он полнит грудь и овевает свежестью лицо.

Наконец засиял утренний свет, настоящий утренний свет; как в библейские времена, он отделился от тьмы, сгустившейся на горизонте. Теперь, когда все вокруг сделалось таким ясным, стало очевидно: прежний свет, смутный и странный, словно сон, был ночью.

В густом, затянутом облаками небе то тут, то там возникали прорехи, похожие на дыры в своде храма, в которые устремлялись мощные серебристо-розовые лучи.

Ниже облака образовывали темную плотную ленту, обвивавшую поверхность моря и наполнявшую дали мраком и неопределенностью. Они создавали видимость предела, замкнутости пространства, напоминали занавес, задернутый перед бесконечностью, пелену, простертую, чтобы скрыть слишком большие тайны, могущие растревожить человеческое воображение. Казалось, что в то утро все огромное изменчивое пространство сосредоточилось вокруг нескольких сколоченных досок, несущих Янна и Сильвестра; оно словно превратилось в святилище, и пучки лучей, проходивших через храмовый свод, отсветами ложились на недвижную воду, точно на мраморную паперть. А вскоре далеко-далеко понемногу стала возникать другая химера — высокий розоватый выступ, мыс угрюмой Исландии…

Янн женится на море!.. Продолжая удить и не решаясь более вымолвить ни слова, Сильвестр вновь задумался над словами друга. Грустно слышать, как он глумится над таинством брака. И еще Сильвестр испугался, потому что был суеверен.

Он уже так много думал о свадьбе Янна! Мечтал, что Янн возьмет в жены Го Мевель, блондиночку из Пемполя, а он погуляет на их свадьбе, прежде чем уйдет на службу, в эту пятилетнюю ссылку, из которой неизвестно, вернешься ли… От ее неотвратимого приближения у него уже начинало сжиматься сердце.