Иван и Ольга - Валерий Шелегов

И решил Иван: за детьми поедет завтра. Поднимался по каменным ступеням на четвертый этаж, тепло думал о детях. Нередко дочь Александра Ивану доверяет свои сердечные тайны. Нравится дочери Антон Малоедов из соседнего подъезда. Подросток нос воротит. Иван ревновал, злился на Антона за его равнодушие, будто не дочь его, а сам он — первой любовью к Ольге, как в молодые студенческие годы, мучается, ревнует и готов сделать для Антона все, чего бы тот не пожелал. Дети на улице дружили. В холода сидят по квартирам, если не в школе или не в бассейне. Иванов кобель Бим, чистопородная сибирская лайка, известен всему поселку. Из-за Бима и ходил в холода Антон к «Шуре поиграть». Бим чувствовал привязанность к нему мальчишки, принимал как родных детей Ивана.

Иван поднимался по лестнице и улыбался своим мыслям. Память о детях — самая сладкая для души любовь. Александра — ладно, мамина юбка. А Ромка, девятилетний подросток, — это его, Ивана, жизнь. У сына тоже Шуры-муры с девочками. Лилька старше Ромки, подружка Александры. Ей невдомек о Ромкиных страстях, в гостях часто бывает.

«Дядь Вань, у вас так хорошо! Хоть живи у вас. Вы и тетя Оля, такие… как ровесники, нам, школьникам. Все понимаете, не ругаетесь, будто и не взрослые. Моя мама совсем по отцу высохла…»

Живет девочка с матерью. Отец ушел к другой женщине. Мороженое из Магадана Лиле постоянно привозит, работает трассовиком в автобазе, где и Иван. Мать Лильки это мороженое выкидывает, а сама потом спрячется за штору и плачет. Отец не ужился с другой, а мать Лильки назад его не принимает. Где ж у них будет хорошо? А здесь? Будет всем хорошо, когда захочешь, чтобы дочь не страдала по Антону, долго его не видя в гостях, а Ромка тайно влюблен в ту же Лильку.

Дети в их квартире гуляли вольно. Ольга никогда не прятала от детей конфеты, яблоки, которые Иван коробками покупал. Александра как-то подосадовала за ужином: «У нас Лильке все можно. А у нее мать конфеты замыкает, когда девочки собираются. Папа ящик яблок купит — все у нас! Пока этот ящик за неделю не изгрызут, не выгонишь их».

— «Доча, разве так можно о подругах, — нахмурилась Ольга. — Вырастите все — не заметите. Разъедитесь по разным углам в институты. Многое забудется, а отцовы яблоки ящиками — никогда».

Иван, выросший в Сибири, в детстве яблок не видал, в зрелых годах только и увидел, как яблони и вишни цветут, как соловьи воронежские до слез душу своими трелями распахивают. Поэтому не хотел, чтобы и его дети выросли без любимых ими яблок. Покупал импортные из Китая яблоки детям Иван ящиками. Оленину тушами домой привозил, добывал зимой на охоте. Хариуса бочонок обязательно после осенней рыбалки к Новому году на балкон ставил. И большинство так: рыбаки, охотники. Долгий отпуск за три года мужики не ждали, брали отгулы и пару недель рыбачили на притоках Индигирки. У каждой компании свои избушки, гнали на рыбалке и самогон. Никто не перепивал, а вечерком, при керосинке, ушица под стопарь, да жареный хариус — дюже, хороши! Чай и отдых в тепле на нарах. Запахи тайги, осени, увядшей хвои и мокрого жухлого листа. Запахи керосина и застарелого пыльного жилья, каждая компания и без собак не обходится: особенно остро несет псиной от Бима с мороза. Лайку свою Иван любил не меньше Ольги, жил кобель в квартире зимой, даже в теплице, как многие его не привязывал. Бим настолько смышлен, что дай ему речь, многому бы собака людей научила.

На площадке Иван придержался, позвонил для верности. Нет, Ольга еще на работе. За дверью залаял, наскучив по хозяину, кобель Бим. Дети зовут пса Бармалеем. Мастью черный, ошейник и лапы чулками белые. Хвостик крендельком в два оборота с хвостиком, уши чуткие и подвижные. «Муш-чина!» — зовет его Ольга. Пять лет псу. «Рукавишкой-варежкой» он был, когда Иван брал кобелька из-под породистой суки в Магаданском питомнике. Теперь равноправный член семьи. Детей на санках в упряжке катает, медведя за «штаны» так рвет, что тот кхакается на зад и отбивается сидя. Случалось на охоте. Любимец Ромки и Александры. Дети уехали в пионерлагерь, так пес от тоски по ним и есть перестал. Выстелется в зале, мордаху между лап вытянет и лежит неподвижно. Толька черные умные глаза косит на движения Ольги. Та полотенцем его шуганет к порогу, не идет. В комнату Ромки на ножной половичок уляжется. Смотрите, мол, какие вы бессердечные, а собака, больше вас, людей, тоскую по моим друзьям — вашим детям. Найдет время Иван, присядет, потреплет пса по холке, прогладит уши, поговорит чуток с ним. Повеселеет Бим.

Пес встретил как обычно, прыгнул лапами на грудь, и заплясал, закрутил хвостом. Иван наклонился, дал псу лизнуть щеку, обнял его за шею, вгляделся в добрые зверины глаза.

— Завтра увидишь своих любимцев, — отпустил пса.

Прошел на кухню, поставил сумку с картошкой за стол под раковину. Вернулся к двери, надел Биму ошейник с жетоном и выпустил погулять.

В квартире после дневного пекла стояла духота. В большой комнате Иван раздвинул плотные портьеры, распахнул свежему воздуху окна.

Белые ночи мешали спать, и шторами спасались. Иван любил в поздние часы постоять у распахнутого окна, любил слушать поселок с высоты четвертого этажа. Гул моторок не реке всю белую ночь, брех собак в частном секторе. Оттуда наволакивало тальниковый дым — коптили рыбу; песни украинские, белорусские…» А ведь никакое лихо нас не переменит. Поют люди», — говорил он Ольге.

«Это вам, мужикам, море по колено, — отзывалась Ольга из постели, — А тут и во сне иногда думаешь, чем вас завтра кормить…»

Жалел и любил свою жену Иван. Жалел так, как редко кто ныне и жалеет своих жен. Работа на горно-обогатительной фабрике для баб не мед. Понимал это Иван и старался во всем помогать жене. Сам огурцы в теплице опылит, и помидоры подвяжет, и польет, а в субботу баню вытопит, что к теплице из бруса пристроена. Люди поднимали стеллажи по периметру теплиц, но в насыпной земле картошка только и успевала до первых заморозков ботву поднять, да клубень чуть больше горошин картошки. Поэтому и расчистил за рекой участок две сотки, где старожилы исстари картошку сажали, и картошки накапывал не хуже той, что сегодня купил.

«Черт с ним, с барыгой и деньгами…», — успокоился окончательно Иван.

Успокоился и забыл. В дверях уже шуршала плащом Ольга. Он поспешил жену встретить. Пришла она как всегда нагруженная авоськами, Иван принял у нее сетки из рук, по очереди поднимая их до глаз, осмотрел содержимое. Ольга принесла австралийскую баранину и кочан капусты, которую завезли для работников фабрики из Магадана. В послевоенные годы в совхозе «Дружба», что в километре от райцентра, на полях выращивали отличную капусту. Сейчас ее завозили с Олы, где на границе с Приморьем выращивали овощи и картошку для потребления населению области и Чукотки. Оттуда же везли красную рыбу и икру, климат там мягкий, не то, что в Оймяконье — минус семидесят в отдельные годы прижимает в январе-феврале. На фабрике побывали гости из министерства, и весь день маета, а не работа. Бабы поговаривают, что талоны на водку скоро отменят, и в полной тревоге от этого: опять мужики запьют. Все это она успела ему сообщить до конца не разувшись, а когда прошла в зал и, упав в кресло, вытянула натруженные ноги, Иван был уже в курсе всех событий… Потом Ольга напомнила о детях, которым пора быть дома через пару дней. Иван принес письмо из кухни, где оставил на столе. Ольга читала и улыбалась. Иван наблюдал. Ольга всегда волновала Ивана. В девках Ольга была интересной. Тугие бедра, полная грудями и крепкая телом. Сейчас все в Ольге вызрело, соком налилось…

— Иван, а картошки-то ты купил? — дочитала она письмо и как будто о чем-то вспомнила. — Я капусты принесла. Ох, и щи же получатся! — В щах Ольга толк Иванов знала: «Щи — покислей, да любовь потесней». Много лет так теперь ведется, когда после первой брачной ночи Ольга спросила: «Что ты, миленький, любишь?»

«Щи покислей, да любовь потесней…» — хмыкнул тогда Иван.

Намек о щах принят.

— Щи это прекрасно! — полез он обниматься. — Но сначала, любовь давай обсудим потеснее…

Потом они долго не поднимались. Уже и заря погасла, и гулчей, слышней стали гудеть моторки на реке, в распахнутые окна повеяло прохладой, дымком от печей теплиц. Уже и Бим на площадке терял терпение: вернувшись с прогулки скулил, а теперь сердито и басом взлаивал, мол, знаю все, понимаю, но и меня пожалейте. А Иван с Ольгой все перебирали, вспоминали свою совместную жизнь, молодость. Обоим и сорока еще нет, а нажились, кажется, так, что на три жизни хватит. Когда успели? Институты окончили, детей родили и подняли, жилье и на Севере и в Сибирь имеется. Многое, оказывается, успеть можно к сорока годам жизни, если трудиться, не покладая рук. Был бы смысл жизни. А у Ивана с Ольгой этот смысл — дети, престарелые родители в Сибири.

Детей Иван забрал из пионерлагеря без хлопот. Задарил огромный арбуз воспитателям Ромки, поклонился благодарно дочкиным наставницам, директору лично руку пожал. Прощальный костер отдыхающие дети провели общим сбором минувшей ночью. И к полудню детский лагерь казался вымершим. Иван повел от ворот своих детей лесом к своему самосвалу, оставленному на стоянке в березняке. Такое правило для приезжающих. Под ноги часто попадались перезрелые маслята, и дети принялись носиться и собирать грибы. Иван подпер подножку кабины и щурился благостно на солнышко, дышал осенней прохладой леса. Славный день!