Не измени себе - Брумель Валерий Николаевич

— Ты вообще потише бы…

— Что?

— Насчет того, чтобы слишком «упираться». Абесаломов одного такого уже загнал в больницу.

— А ты?

— Я привычный, — усмехнулся Воробей. — Да и старше…

Ему было двадцать три года, он был легок в общении, обаятелен, имел много друзей и всегда делился с ними всем, что у него было. В ресторан он меня пригласил лишь затем, чтобы подкормить малость. Впоследствии он делал это неоднократно, но всегда не в обиду мне, очень тактично. Всякий раз это выходило у него как бы случайно. То заявится ко мне в общежитие с коробками пельменей и попросит научить варить их, то будто случайно заходит со мной в буфет и угощает кофе с бутербродом. А однажды он чуть ли не силой вручил мне свои старые, но еще крепкие теплые ботинки, сказав, что они уже немодные и он все равно их выбросит. В этом случае я заартачился, но, чтобы не обижать Воробья, взял ботинки.

На многие годы мы остались с Воробьем друзьями, и я никогда не забывал то доброе, что он сделал для меня в этот нелегкий период.

Воробей получал от «Буревестника» стипендию. Меня Абесаломов оформил инструктором на жиркомбинат. На свою зарплату я не мог позволить себе купить даже новых носков. Все деньги уходили на питание. Каждый день я ставил перед собой лишь одну цель — набирать силы для предстоящей тренировки. Этому был подчинен весь распорядок моего дня, потому что никакой другой перспективы, кроме спорта, для меня уже не существовало…

В десять лет, решив стать сильным, я многое перепробовал: коньки, лыжи, баскетбол, гимнастика, стрельба, плавание… Ничто меня не устраивало. Прозанимавшись месяц в одной секции, полтора — в другой, я отовсюду уходил разочарованным. Я жаждал мгновенного результата. Я не знал, что сила тела, как и сила духа, накапливается по крупицам, годами. Ежедневно, раздетый до трусов, я изо всей мочи раздувал перед зеркалом свою худую детскую грудь, напрягал, сгибая в локтях, палкообразные руки и не находил в себе никаких изменений. Вместо ожидаемых мускулов у меня по-прежнему были одни мощи. На улице меня все так же поколачивали, я оставался козлом отпущения во всех жестоких играх своих сверстников.

И вдруг я прыгнул на 120 сантиметров. Совершенно неожиданно. На уроке физкультуры. Через веревочку. Я, хилый пятиклассник, без труда преодолел высоту, которая была не под силу ребятам старше меня на два-три года.

И все сразу определилось. Прыгун!

Через год я взял 130 сантиметров.

Через полгода — 150.

В четырнадцать лет — 160, лучший в городе результат среди всех школьников.

Это был переломный момент в моей жизни. Я заметно окреп, меня перестали задирать ребята, более того, я уже собирался рассчитаться с самим Рябым за свои прошлые обиды и унижения, по он вдруг исчез. Потом я узнал — Рябой попал в детскую трудовую колонию. Но самое главное: в этом возрасте я впервые почувствовал приятный привкус своей известности — обо мне однажды написали в городской газете.

В пятнадцать лет я преодолевал уже 175 сантиметров.

В шестнадцать — 185.

В шестнадцать с половиной — ровно два метра. Мастер спорта!

И все время работа. Возрастающая, целиком поглощающая меня! То есть в спорте я стал рабочим с двенадцати лет. Я как-то подсчитал, что за свои детские годы совершил уже около двадцати тысяч прыжков через планку, а, занимаясь штангой для общего развития, поднял более пятидесяти тысяч килограммов железа.

После школы я поступил в Харьковский институт физкультуры. И, надо сказать, вовремя — годом раньше отменили плату за обучение в высших учебных заведениях. Для моей семьи это был не пустяк…

Явившись на первую тренировку в Харькове, я сразу понял, что здесь и погибну. Тусклый свет, ограниченное пространство зала и тренер-самоучка, который никогда не тренировал прыгунов… Это гроб! Надо бежать… Оказалось, что это не так-то легко сделать — мастерами спорта в институте дорожили, посему мое заявление об отчислении не подписали и соответственно не выдали аттестат зрелости и прочие документы. Мне посоветовали не горячиться и подумать. Я махнул рукой на формальности, сел в поезд и прикатил во Львов, к Абесаломову. О нем я знал только одно — тренер с какой-то своей системой. Для меня это было больше чем достаточно. Я устал от самоучек и дилетантов. Я поехал бы к черту на рога, лишь бы попасть в хорошие руки.

И попал. Абесаломов что-то приметил во мне и взял в свою группу. На жиркомбинат он меня оформил временно, до тех пор, пока из Харькова не пришлют мои документы. После этого я должен был стать студентом уже Львовского института физкультуры. Абесаломов заведовал там кафедрой легкой атлетики.

Свои документы я ждал как манны небесной. Почему? Во-первых, я жил бы тогда в приличном общежитии. Во-вторых, от студенческого общества Буревестник мне бы значительно прибавили стипендию.

Однако документы мои не присылали, Харьковский институт упорно не желал со мной расставаться. Почти всю зарплату тратя на еду, я продолжал «зайцем», ездить на трамваях, ходить в стоптанных башмаках а в кургузом осеннем пальтишке…

В ресторане Воробей сидел с двумя симпатичными девушками. Обеим было лет по девятнадцать. Меня ничуть не смутил их возраст — я знал, что выгляжу старше своих лет. Тяготило другое — под левой подмышкой я простыми нитками заштопал свитер. То есть этой рукой я практически не мог двигать. На башмаках красовались разного цвета шнурки, а на одном носке была дырка. Дырку, конечно, никто не мог видеть — она зияла под пяткой, — но мне было довольно того, что я сам о ней все время помнил и мучился противным чувством неполноценности. Желая избавиться от скованности, я сразу повел себя развязно.

Блондинке, которую звали Рая, я снисходительно сказал:

— А ты ничего, у тебя приятное личико.

На вторую, Галю, я смотрел долго и откровенно и, ничего не сказан, восхищенно помотал головой. Девушки изумленно переглянулись и прыснули. Блондинка Рая — она была побойчее — спросила:

— И всегда вы такой?

— Через раз, — спокойно ответил я.

Воробей, не ожидая от меня подобной прыти, перестал изучать меню, удивленно посмотрел на меня. Я сказал ему:

— Мне какой-нибудь бульон, мяса кусок и стакан кефира.

Он указал на девушек и заметил:

— А они, между прочим, вино пьют.

— Молодцы, — сказал я. — Я не буду.

— Чего же так? — поинтересовалась брюнетка Галя.

Я взглянул на нее, близко увидел смуглую гладкую шею, сочные губы, большие карие глаза и, потупив голову, откровенно признался:

— На диете.

Девушки расхохотались — они мне не поверили. Поверить было действительно трудно — сто восемьдесят шесть рост, мощный торс, огромные кисти и розовая физиономия, которой я старался придать серьезность.

Девушки неожиданно поднялись и, ничего не сказав, куда-то ушли. Я спросил Воробья:

— Чего это они?..

Он пояснил:

— В порядок себя привести. — И вдруг с улыбкой предложил. — Если хочешь, приударь за блондинкой.

— Зачем?

— Ты ей понравился.

— Точно?

Воробей кивнул.

Я вспомнил про дырявый носок, про комнату в общежитии на десять человек, про свое кургузое пальтишко, в котором придется гулять с девушкой по улицам, и сказал:

— Я за другой хочу.

— Нет, — помотал головой Воробей. — Самому нужна.

Как бы подумав, я произнес:

— Не могу. Если женщина не по душе, не могу.

— Ну, ну! — улыбнулся Воробей и спросил: — А у тебя хоть одна-то вообще была?

— Конечно.

Даже Воробью я не мог признаться, что стесняюсь своего жалкого вида. Когда девушки вернулись за стол, я сказал:

— Мне позвонить. — И вышел в вестибюль. Остановившись, я некоторое время отчужденно слушал, как в зале бухает оркестр.

Затем вдруг прошел к гардеробу, протянул номерок и, получив свое пальтишко, неожиданно для самого себя вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, я остановился и только тогда понял, что сбежал. Почему? Этого я себе объяснить не мог.