Сфера разума - Семен Слепынин

Вверху над крышами домов и куполами дворцов проплывали пассажирские аэролодки. Но чаще люди ходили пешком. Мое поведение, видать, им казалось странным. Они с любопытством оглядывались на меня.

Я поспешил обратно за арку, и город исчез. Он тихо растворился в реке, вернулся в травы, в листья тополей и верб. Чудно все это.

Возвратившись в тот же лес, я отыскал укромный уголок, присел и задумался. Вряд ли город явился из загадочной Памяти. Пожалуй, тут все проще и связано скорей всего с геометрией пространства, с его изгибами и параллелями. Нет, Память — совсем другое. Память — сокровеннейшая тайна цивилизации. О ней ночной собеседник, мой дьявол-искуситель, лишь намекнул… А что, если?

Мысль внезапная и яркая, как молния, озарила меня. Я вскочил и начал в волнении ходить по поляне. Вверху пролетели двое взрослых с малышами, и я поспешил в свое укрытие, снова сел и стал спокойно рассуждать. А что если Память — это вся история человечества? Ушедшая в небытие, она как бы оживает здесь и присутствует в виде… В виде чего? Невидимки? Мой таинственный собеседник туманно упомянул о материализации. По желанию людей все созданное человечеством Память может представить здесь в самом натуральном вещественном виде. Но в последние годы, как я понял, с Памятью что-то стряслось. Образы прошлого, и образы дурные, стали оживать и помимо воли людей. Выброшенные в далекую доисторическую эпоху, они образовали там свой непонятный замкнутый мир. Целую страну. Ее надо изучить, и в качестве разведчика выбрали меня.

Почему именно меня? Вчера собеседник все объяснил. Он сказал, что уже были попытки заслать туда своих людей с хорошими актерскими данными. Один из них прикинулся средневековым инквизитором, другой — человеком двадцатого века. И тоже человеком довольно скверным — там такие и нужны. Но обитатели того мира при проверке разоблачили разведчиков.

— Личность каждого человека, его «я» — это его современность, сгусток символов внешнего мира, наисложнейший клубок понятий, образов и ассоциаций, — разъяснил он, как будто я недоумок.

— Это я знаю, — не слишком вежливо прервал я его.

Мой собеседник не обиделся и продолжал объяснять. Оказывается, их ученые еще не могут подделывать внутренний мир людей прошлых эпох. Поэтому их разведчики провалились и погибли.

Тогда ученые стали шарить в историческом прошлом в поисках подходящей кандидатуры и наткнулись… Нет, не могу без возмущения вспоминать вчерашний разговор. Они наткнулись, видите ли, на мою… «гаденькую душу». Боже мой, чего только не пришлось услышать! Я, оказывается, и ханжа, и повеса, и еще черт знает кто. Единственное мое жизненное правило, как он выразился, — «со вкусом ловить каждое пробегающее мгновение». Но самое «ценное»… Опять же его ехидное словечко! Самое «ценное» — я приспособленец. Я, дескать, прекрасно вживусь в любую социальную среду, какой бы гнусной она ни была.

Кажется, в тот раз я здорово нагрубил ему и потребовал вернуть мою столь непривлекательную душу на прежнее место, в свое столетие. Пытаясь исправить свою ошибку, змей-искуситель начал льстить. Он с похвалой отозвался о моих способностях как писателя-фантаста, о моей начитанности. Я не поддался. Он прибег к другой уловке — стал соблазнять.

Вот тут-то я, болван, и развесил уши. Миссия разведчика и впрямь сулила много интригующего. Во-первых, в тот мир, в доисторическое прошлое, минуя тысячелетия, я отправлюсь… на коне. На самом обыкновенном живом коне из породы орловских рысаков. Его даже звали Орленком. Во-вторых, страна, где мне предстоит побывать, загадочна невероятно. Наряду с вымышленными персонажами (какими — этого никто не знает), я могу встретиться с реально жившими и давно умершими людьми, с так называемыми историческими личностями. И даже как будто с моим любимым философом… Побеседовать с воскресшим Шопенгауэром? И жутко, и заманчиво.

И, наконец, самое главное: я проживу еще одну и совсем неведомую жизнь! Мне обещают, что я смогу родиться вот в этом дивном мире. С самого раннего детства перед моими жаждущими чувствами, перед моим пробуждающимся разумом во всей своей сокровенности предстанет вот этот мир-загадка, эта цивилизация-сфинкс.

— Тебя с детства влечет магия приключений и неведомого, — сказал вчера мой соблазнитель. — Меня тоже. Вот это общее в наших психических матрицах, общее от рождения, позволит ученым проделать эксперимент, названный ими рокировкой. Ты полностью состыкуешься с нашим миром и с детства проживешь мою жизнь как свою.

— Для чего? — допытывался я. — Не для моего же удовольствия. Как я понял, вы грубые прагматики.

Он попробовал объяснить. Но я понял лишь что-то очень обидное для себя. Оказывается, конь не потерпит чужака с «гаденькой душонкой», то есть меня. Поэтому туда поскачет он сам и лишь в конце путешествия предоставит свое тело мне, моей «психической матрице». Сам же он исчезнет надолго, свернется в особое состояние, сходное с полным небытием. И лишь временами я буду слышать его голос. А я, прожив во время рокировок новую жизнь, стану другим — таким или почти таким, как он, нравственно чуть ли не сольюсь с ним. Вот тогда конь примет меня, промчится через тысячелетия обратно и вернется сюда.

Все это звучало настолько интригующе, что я согласился. И впрямь: что я видел хорошего в моем скучном, томительно однообразном веке?

Занятый размышлениями, не заметил, как солнце перевалило через зенит и склонилось к закату. Пока не стемнело, решил посмотреть, каков я сейчас. Сначала попытался вызвать из прошлого, из моего двадцатого века зеркало, что находится в прихожей моей квартиры. Ничего не получилось — зеркало не материализовалось. Видимо, в загадочной Памяти нет его: слишком малозначительная вещь. Тогда я вспомнил один из залов Лувра, где в простенке стоит знакомое всем посетителям старинное зеркало. И вот оно… Овальное, в золоченой раме, с пылинками двадцатого века зеркало выступило прямо из воздуха. Любуйся!

И в самом деле: передо мной красивый малый — стройный, с хорошо посаженной головой, с большими задумчивыми глазами. Это же я, каким я был лет в двадцать-тридцать! И в то же время это Василий Синцов, его организм, или, как он выразился, его «биологический сосуд». Только в сосуд этот влили другое и (опять же его грубые слова!) «довольно дурно пахнущее содержание» — мое внутреннее «я».

Как я понял, наше внешнее сходство очень важно при проверке, которую мне предстоит выдержать там. Проверка… Признаюсь, она меня изрядно тревожит. Уж не пытки ли?

Зеркало исчезло, словно знало, что оно уже не нужно. Да и темнеть стало. В лесу стелились такие мягкие и ласковые тени, а листва, затихая, шепталась так дружески и братски, что тревога моя рассеялась, как дым. Нет, «природа-сфинкс» не даст в обиду даже там, в ином и неведомом краю, оградит от опасности. Я глядел на догорающие облака, на верхушки деревьев, где розовели брызги заката, и дивился: откуда эта неожиданная убежденность. Поднялся. И опять чувствовал, что в листьях клена, в ветвях дуба, в каждой травинке таится что-то доброе и чародейское.